Помоги другим умереть - Арсеньева Елена. Страница 31

Злополучная женщина убеждена: все это не случайности, ревнивый муж достает ее и с того света.

«Да, – стиснув зубы, сказала себе Женя. – Всякое в жизни бывает. Ты продолжай, продолжай забивать себе голову чепухой – до того дойдешь, что попросишь этого неведомого Олега, который будет встречать тебя в Хабаровске по просьбе Грушина, зарядить пистолет серебряной пулей: а вдруг это призрак строителя БАМа, бедного Иванушки выходит из могилы и достает своих обидчиков!»

Но Аделаида, ее исчезновение… Впрочем, Грушин, возможно, прав и ничего особо ужасного не произошло? Да и Артур это предполагал. «Глюкиада чудит» – так, кажется, сказал он? Быть может, загадочная дамочка устроила еще один спектакль? Для чего? А просто так. «Для сексу», – как выразилась бы Эмма.

Ох, Эмма… Она была откровенно рада, что Женя уезжает. «Развеешься там, – шепнула. – Только на Дальнем Востоке можно встретить настоящих мужиков. Я их в свое время немало повидала. Если настоящий мужчина, так или родом из тех краев, или жил там долгие годы. С ними чувствуешь себя настоящей слабой женщиной, не то что с тутошними дохляками, которых надо на руках носить».

Впрочем, Эмма ничего не имела против, чтобы носить на руках, скажем, Грушина, другое дело, что он никогда бы такого не допустил!

Эмма, конечно, намерена во время Жениного отсутствия накрепко прибрать строптивца к рукам. Эх, не знает она, бедолага, какие тучи собрались над ее головой! Женя после разговора с Грушиным чувствовала себя предательницей – хотя обсуждалось-то как раз предательство Эммы! – и от волнения даже забыла подробнейшим образом проинструктировать ее, что сказать Льву, когда (если!) он все-таки надумает позвонить. Да – если, если, вот именно!

Ну что ж, Эмма сообщит ему, что Женя уехала в командировку на Дальний Восток. В гостинице, конечно, будет телефон, и Эмма сможет дать его Льву, а какая ему разница, в Хабаровск звонить или в Нижний? Вернее сказать, какая ему разница, куда не звонить?

Женя не глядя, кое-как, затолкала газеты в сетку переднего кресла и отвернулась к окну. Восточный человек, сидевший рядом, то и дело косил на нее свой жаркий черный глаз, а ей нисколько не хотелось вступать в какие бы то ни было переговорные процессы. Если уж совсем честно, единственное, чего хотелось, – это плакать.

Бог ты мой! Лев – ну в точности тот призрак ревнивого мужа, который приканчивал в зародыше всех гипотетических ухажеров своей вдовы! Стоит только подумать о нем (о Льве, не о призраке!), как отрубается всякое желание жить. Разумеется, и о работе думать не хочется, враз все блекнет вокруг – да, Жене всегда казалось, что только присутствие Льва расцвечивает мир и зажигает его светом, подобно тому как солнце пронизывает белый воздушный шар и превращает его в радужную восхитительную игрушку.

Женя подняла пластиковую шторку и прижалась лицом к холодному иллюминатору. Звездочки изморози кое-где украшали его, хотя огромное небо сияло солнечной прозрачной голубизной. Наверху холодно, это правда. Шар, конечно, никогда не поднимается на такую высотищу, хотя бывает, что в корзине зуб на зуб не попадает.

Ох, что же она натворила, что наделала?! Зачем ушла от Льва?

Миг отчаяния был остр и болезнен, как удар ножом, той самой «пурбой». Женя стиснула руки, расширенными глазами уставилась в голубое сияние за окном, пытаясь остановить подступающие слезы.

Самолет чуть качнуло, и сделался виден кусок географической карты, расстеленной внизу, под крылом. Зеленый ворсистый ковер тайги, кое-где простроченный серыми стежками дорог. Кое-где, вот именно. Между ними небось сотня километров, не меньше. Просторы немереные! Сибирь… Или это уже Дальний Восток? Грушин учил не путать: дальневосточники отчего-то не любят, когда их называют сибиряками.

Внизу проплыла стальная, сизая лента реки. По ней мельтешит точечка – суденышко, что ли? Господи, какая высота, высотища! Вот странно – почему-то земля, видимая из окна самолета, кажется ближе, живее, родней, чем та, на которую Женя когда-то смотрела из корзины воздушного шара. Там было ощущение полета, ощущение неба – а здесь всего-навсего перемещения над землей, вот в чем все дело.

Помнится, Данилыч говорил: «В самолете я чувствую себя белой мышью, которую в коробочке перевозят из одной лаборатории в другую». Да, был в команде такой Данилыч… умел сказануть! Впрочем, он и сейчас есть. Лет шестидесяти, загорелый дочерна, сухой, жилистый, с резкими чертами лица, он напоминал некую скульптуру, высеченную ветром и временем в скале. Кстати, шар его назывался «Эолова арфа». Данилыч придумал какую-то штуку, которая в полете при порывах ветра издавала странные звуки, напоминающие клики журавлиной стаи. Господи, какая же тоска брала Женю, стоило ей услышать, как поет «Эолова арфа»! И почему-то делалось до невыносимости жаль этого немолодого уже человека, у которого ничего в жизни не было, кроме шара и полета.

«Мой дом – небо», – любил говорить он, и простой, суровой правды в этих вычурных словах было куда больше, чем мог услышать какой-нибудь ошалелый романтик. У Данилыча и впрямь не было дома на земле, и родни никакой не было, и даже друзей: только команда шаристов, таких же, как он, бродяг, – ну всего-то разницы, что у тех внизу все-таки оставались семьи. И Данилыч, что всегда поражало Женю, был счастлив этим одиночеством. Если бы мог, он, наверное, никогда не спускал бы на землю свою «Эолову арфу», вечно ловил бы ветер в высоте. Конечно, бессмертные боги жестоко подшутили над ним, заключив душу птицы небесной в человеческое тело! Вот и Лев такой же, вдруг осознала Женя. Какой он Лев – его следовало бы назвать Орлом, Ястребом, Журавлем – кем угодно. Ему тоже нельзя было рождаться человеком, потому что главное для него – стихия небес.

Вот если бы у «Багдада» – так назывался шар Льва – была большая-пребольшая корзина, в которой можно устроить двух-, а еще лучше – трехкомнатную квартиру с просторной кухней, населить эту корзину детьми, кошкой и собакой, Женя, наверное, вполне могла бы провести жизнь там. Беда только, что в этом случае Лев непременно надул бы себе маленький, отдельный шарик, на котором пускался бы полетать в гордом одиночестве. Сперва неподалеку, в пределах видимости, а потом… Потом, в один прекрасный день, вовсе улетел бы – и не вернулся, оставив докучливое семейство дрейфовать по воле воздушных волн. Ему никто не нужен, поняла Женя с беспощадной ясностью. Всем другим ребятам их семьи так или иначе нужны. Саше Баринову нужна его Татьяна, которая летает с ним вместе… Правда, у Татьяны остаются на земле трое детей, и после каждого выступления Бариновы мчатся домой, в Москву. А Лев – это Данилыч в молодости, сбросивший на землю весь балласт в виде любви, семейных радостей (и огорчений!), брезгливо освободившийся от этой суеты. Ну а того, что вместе с балластом вылетела за борт любимая и любящая женщина, он даже и не заметил.

Вспомнилось вдруг… ни в тех ни в сех, как говорится. Однажды Евгения пришла домой и увидела во дворе толпищу народу, «Скорую» и милицейскую машину. На асфальте были обрисованы мелом очертания распластанной человеческой фигуры, и Женю пробрала дрожь, однако тотчас она заметила, что все вокруг хохочут и оживленно переговариваются. Оказывается, милицию вызвал кто-то из жильцов, увидевших, как из окна десятого этажа выбросилась голая женщина. Однако на земле оказалась… лишь пустая резиновая оболочка.

Пока несчастная летела, в буквальном смысле слова испустила дух, ведь она была не кем иным, как «бабой из секс-шопа»!

Оказывается, жительница квартиры на десятом этаже неожиданно вернулась из командировки и обнаружила супруга в объятиях надутой любовницы. «Будь она натуральная, я, наверное, сама выбросилась бы!» – со смехом рассказывала она потом. А в тот миг, лишившись разума от ревности, дама выбросила «соперницу» в окно.

Женя прижала руку ко рту. Ее затрясло… но не от неудержимых слез. От смеха!

С испугом прислушалась к себе – не истерика ли? Нет, и в самом деле смешно: ведь она всегда была для Льва чем-то вроде этой «бабы из секс-шопа». Куклой, подручным средством для телесного наслаждения, в то время как любил он всегда только полет.