Последнее танго в Одессе (Вера Холодная) - Арсеньева Елена. Страница 12
Узнав, что Гришин-Алмазов ушел без единой царапины, Делафар устроил страшный «разнос» Япончику, пообещав тому лишить его прикрытия большевиков. Поскольку именно из одесских катакомб, где отсиживались отряды красных подпольщиков, бандиты Япончика получали оружие, ссориться с подпольем «королю Молдаванки» очень не хотелось. Он поклялся непременно прикончить Гришина-Алмазова (но сделать это ему так и не удалось), но сначала крепко «насыпать соли ему на хвост».
Именно после этого и был послан в гостиницу «Бристоль» Моня Цимбал с букетом белых лилий, к которому была приколота добытая Делафаром карточка Эмиля Энно.
Япончик знал, что «одесский диктатор» чрезмерно увлечен Верой Холодной, и не сомневался: он приревнует ее к Энно. Между друзьями пробежит черная кошка…
А еще лилии должны были сыграть поистине роковую роль – и на эту мысль натолкнул Япончика именно Делафар, который очень внимательно выслушал рассказ Галочки о кашле актрисы.
Итак, она больна?..
А Вера Холодная в самом деле была нездорова. Строго говоря, она заболела еще в ноябре: началась сильнейшая ангина, которая усугубилась еще и тем, что номер ее был заставлен хризантемами. Тогда Вера впервые поняла, что их запах вызывает у нее удушье так же, как аромат гиацинтов и подобных им цветов. К счастью, сезон хризантем закончился, и ей сразу стало легче. Но тут грянула настоящая беда: заболела Женя, дочка. Кое-как выходили ее – для этого пришлось переехать на частную квартиру, ведь у Жени была скарлатина, а в гостинице не топили, – но потом Вера вернулась в «Бристоль». Мама, Екатерина Сергеевна, сестра Соня и Женечка остались на квартире.
А между тем зима настала удивительно студеная. Лиман замерз, и на берегу, у подножия Ришельевской лестницы, громоздились горы льдин. Такого мороза даже старожилы не могли припомнить. А может быть, так безумно холодно казалось потому, что не было ни дров, ни угля. Тем паче в гостиницах!
Однако работа киногруппы продолжалась. К тому же приходилось давать постоянные концерты, на которых зрители сидели в шубах и валенках, а актеры выходили во фраках, актрисы же – в декольтированных платьях, едва накинув кружевные шали. Ну и в легоньких туфельках, конечно, и в чулках-паутинках… Ноблесс оближ!
После одного из таких концертов Вера вернулась к себе в ознобе. Легла, закутавшись, в постель. Только согрелась – и тут явилась гостиничная горничная с огромным букетом лилий от консула Энно. Вера уже спала, поэтому горничная просто поставила цветы на столе в вазу.
Пришла Соня, которая жила то в «Бристоле», то вместе с матерью – и сразу услышала, как задыхается от кашля сестра. Вера спала горячечным, тяжелым сном, не в силах проснуться и понять, что же такое разрывает ей грудь. Соня немедленно убрала лилии и побежала в номер Чардынина.
Вызвали врача. Пришел доктор Усков, уже лечивший и Веру, и ее дочь. Он определил испанку – особо тяжелую форму гриппа. Правда, немного удивился: ведь в Одессе эпидемия испанки прошла еще в ноябре. Потом с запинкой высказал предположение о воспалении легких. Отсюда – сильный жар, удушье, боль при каждом вдохе и выдохе.
Только ли отсюда?
Но ведь доктор Усков ничего не знал про лилии…
Так или иначе, он категорически потребовал перевезти Веру туда, где тепло.
Ее увезли в дом, где жила мать, созвали консилиум из лучших врачей Одессы, но было уже поздно: после восьмидневного недомогания и двухдневного острого кризиса – с беспамятством, бредом, удушьем – Вера Холодная умерла.
Усков, которому Соня наконец-то рассказала про лилии, ужаснулся. Самым пугающим было то, что к букету оказалась приколота карточка французского консула… Получалось, что отек легких был спровоцирован не болезнью, а аллергической реакцией на аромат цветов? Усков не знал, что писать в заключении.
В это время в дом, где еще лежала на постели, а не в гробу, «королева экрана», приехал Гришин-Алмазов. Ее пальцы теперь и впрямь пахли ладаном, а в ресницах спала такая печаль, такая…
Перепуганный до смерти Усков бессвязно рассказал пугающему гостю о случившемся, и «одесский диктатор», лишь одно мгновение постояв над мертвой Верой, послал своих людей в «Бристоль», а сам отправился к Энно.
Спустя четверть часа он доподлинно узнал, что Энно никаких лилий Вере не посылал, а доставил их какой-то рассыльный. Еще спустя полчаса с помощью гостиничного портье «красная шапка» был найден все в том же кафе «Фанкони». Он очень подробно описал унылого человека в потертом пальто, который вручил ему обернутый в бумагу букет, источающий дурманящий лилейный аромат. По словесному портрету полицейские опознаватели, которые знали наперечет чуть ли не всю одесскую уголовщину, назвали Моню Цимбала. Да вот беда: прижать его к ногтю не удалось, ибо его буквально вчера подстрелила в темной подворотне какая-то сволочь. «Небось каратели Гришина-Алмазова постарались!» – судачили на Малой Арнаутской улице, где убивался от горя Монин папаша, башмачник Цимбал.
Ниточка оборвалась. Гришин-Алмазов подозревал, кто? является истинным виновником смерти женщины, которую он уже почти любил. Подозревал, но сделать ничего не мог. «Ауспиции» положения белых и союзников в Одессе делались тревожней с каждым днем. Красные наступали, а в городе жалили, словно ядовитые слепни, подпольщики, объединившиеся с бандитами. Все, что мог сделать Гришин-Алмазов, это расстрелять одиннадцать главарей большевистского парткома – вместе с Жанной-Мари Лябурб. До Делафара он не добрался, не узнав о его истинной роли во всем происшедшем.
Да Веру это никоим образом не могло вернуть. Ей вся мирская суета была уже безразлична. Так же, как, впрочем, и врачебное заключение доктора Ускова, удостоверяющее, что Вера Васильевна Холодная скончалась от отека легких. Усков тянул с диагнозом сколько мог, а потом выдал его очень быстро: после того как его дочь была похищена неизвестными людьми.
Ускову было приказано немедленно выписать свидетельство о смерти Веры Холодной. Как только он заполнил все бумаги, его дочь вернули домой. Она что-то говорила о человеке с узкими глазами, которого увидела в замочную скважину: ее держали в запертой комнате. Но кто был тот человек, девочка не знала.
У доктора Ускова, коренного одессита, на сей счет имелись свои мысли, однако он предпочел держать их при себе.
Темная это была история. Темная и страшная… Настолько страшная, что писать о ней дальше просто не хочется. Ни о бальзамировании тела актрисы, ни о похоронах, которые превзошли многолюдьем все виденное прежде в Одессе. Ни о безутешном горе актеров ателье Харитонова и полном распаде киногруппы. Ни о том, что муж Веры, Владимир Холодный, умер спустя два месяца после ее смерти (вроде бы от тифа) и что матушка умерла тогда же, поэтому заботу о дочерях Веры взяла на себя ее сестра Соня, которая позднее увезла их в Болгарию. Не хочется писать и о том, что Мишу Япончика со товарищи расстреляли красные («отправили под конвоем на работу в огородную организацию», как афористично выразился какой-то «уездвоенком М. Синюков»), что Энно с Галочкой вернулись во Францию, туда же в конце концов уехал и «Веди» – Шульгин, что «одесский диктатор» Гришин-Алмазов застрелился 5 мая 1919 года на пароходике «Лейла» при попытке красных взять его в плен…
Зачем писать об этом? Как замечательно заметил в сходной ситуации Тургенев, «что сказать о людях, уже ушедших с земного поприща, зачем возвращаться к ним?». Не будем.
Не будем также писать и о том, что из нескольких десятков кинокартин с участием Веры Холодной сохранилось только пять. Жернова революции перемалывали и нечто покрепче, чем какая-то кинопленка!
Вот и закончена эта печальная, эта странная история – одна из многих историй про кинематограф, где…