Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена. Страница 70

Русские завезли в Константинополь и свое поветрие: лотошные клубы. Их появилось свыше четырехсот. В среднем в день играло до двенадцати тысяч человек. Но слишком дорого стало ладить с полицией, направо и налево требовавшей взятки, и тогда два беженца решили открыть кафародром.

Это слово греческое, однако изобретение совершенно русское – тараканьи бега! Ростовское скаковое общество, вывезшее в Константинополь своих скакунов, прогорело из-за дороговизны кормов. Тараканов держать значительно дешевле!

Собственно, кафародром – это стол, на котором устроены желобки. По желобкам бегут тараканы, запряженные в проволочные коляски. Обычные черные тараканы, только невероятной величины, испуганные электрическим светом, мчатся со всех ног. Вокруг жадная любопытная толпа с блестящими глазами.

Конечно, всякое явление нашей теперешней жизни тем нам и дорого, что оно носит временный характер. Мы не перестаем надеяться и ждать, что это вот-вот закончится. Город полон слухов, то и дело пробегает электрическая искра какой-нибудь сенсации. То враз в трех иностранных газетах появляется известие, что тридцатитысячная армия Врангеля готовится к вторжению в Россию. То разносится слух, что Совнарком переехал из Москвы в Петербург. То говорят о происшедшем в Москве перевороте. Муж приходит домой и рассказывает, что у него беспрестанно справляются по телефону: правда ли, что умер Ленин? Из России являются новые и новые беженцы, которые привозят слухи один нелепее другого. Помню, один человек рассказывал, что видел солдата армии Буденного в каракулевом дамском саке!

Однако идет время, и в «нашем городе» все чаще появляются другие русские. Это русские – представители Совдепии, которая пытается налаживать связи своего безумного государства с остальным миром. Их попытки меня ничуть не удивляют. Изумляет то, что этот самый «остальной мир» с ними начинает-таки общаться! Лорды, аристократы, пэры и сеньоры начинают, пусть и сквозь зубы, цедить ответные любезные фразы в ответ на площадную брань взбунтовавшейся русской черни!

В этой связи не могу не привести один любопытный эпизод. Мы с мужем были в ресторане. Там нам показали некоего господина – торгового представителя большевиков. Внешность у него была самая невообразимая: разъевшейся свиньи. Однако при нем была весьма милая и утонченная дама. Теперь таких красавиц в Константинополе много – они оказывают приезжим услуги определенного свойства. Какой-то итальянец пригласил ее танцевать. Совдеповец с яростью набросился на галантного потомка древних римлян и выволок его за дверь. И в темноте начали раздаваться удары стека, из которых каждый попадал куда следует. Будто станок работал! Избиваемый, по-видимому, не сопротивлялся, а только изумленно восклицал:

– Parlez-vous francais? Do you speak English? [45]

И так далее на прочих языках. В этом страстном интересе избиваемого узнать язык, на котором он мог бы мирно объясниться с обидчиком, мне показалась аллегория. Так изучают европейцы большевизм в России. Все ищут с ним общего языка. А удары сыплются, сыплются…

Сыплются они и на нас с мужем.

Не могу удержаться от того, чтобы не записать рассказ Максима. У него в редакции побывала… Елена Феррари!

В это с трудом можно поверить. Максим был совершенно потрясен ее визитом.

Явилась эта особа с соблюдением всех законов этикета, для начала передав свою карточку. На ней значился только ее псевдоним: Елена Феррари, поэтесса . Максим говорит, что при виде ее имени его чуть удар не хватил. Первым побуждением было достать из ящика письменного стола револьвер и встретить эту особу выстрелом в упор. Однако потом он решил не давать воли чувствам и посмотреть, как будут развиваться события дальше. Велел своему секретарю впустить посетительницу, а сам все же переложил оружие во внутренний карман пиджака.

Елена Феррари явилась, как всегда, в черном. Однако в ней ничего не осталось от облика зловещей комиссарши, какой мы помнили. Максим сказал, что она была одета скорее как богатая вдова, которая тем не менее не собирается хоронить себя заживо после смерти мужа. Шляпа, вуаль, руки, унизанные кольцами, перчатки… Вид у нее был вполне европейский, платье – дорогое, и теперь, по словам Максима, она скорее напоминала итальянскую аристократку, но никак не еврейку, а тем паче – цыганку, как это было раньше, в Петрограде.

Внешность ее просто-таки взывала к утонченной любезности со стороны хозяина кабинета, однако Максим не спешил оказать ей эту любезность: не поздоровался и даже не предложил сесть. Несколько мгновений Елена Феррари смотрела на него сквозь вуаль, потом подняла ее и усмехнулась очень ярко накрашенными губами:

– Я не ожидала, что вы окажетесь настолько злопамятны, господин Мансуров.

– Уверяю вас, что нет! – Максим не отказал себе в удовольствии вступить с ней в словесную дуэль. – Кабы я был злопамятен, я не велел бы пускать вас в свой кабинет, это во-первых, а во-вторых, сделал бы только один телефонный звонок…

– Куда, в полицию? – перебила его Феррари. – Это было бы напрасно. Уверяю вас, что я здесь с официальной миссией, поэтому никаких претензий ни к моим документам, ни у властей ко мне быть не может.

– Ну, кто здесь всерьез обращает внимание на миссионеров Совдепии! – усмехнулся Максим. – Ваши документы, о боже… Это нонсенс!

– Я представляю отнюдь не Москву, – невозмутимо возразила Феррари, усаживаясь безо всякого приглашения, ибо поняла, что не дождется его. – Я здесь с миссией Международного Красного Креста, а вы прекрасно знаете, что даже власти Стамбула, какими бы дикарями они ни были, не рискнут связываться с Красным Крестом. Тем паче если я прибыла от его американского отделения.

Она говорила правду. Кажется, это единственная организация, которая пользуется уважением местных властей. Слишком большие деньги платит им Красный Крест, а кроме того, штаб-квартира его американского представительства находится не собственно в Стамбуле, а на пришвартованном у его пристани итальянском пароходе «Адриа», то есть как бы на территории третьего государства. Турки отчаянно пытаются налаживать отношения со Штатами, оттого и носятся с Красным Крестом, словно курица с яйцом.

Максим был искренне озадачен:

– Вы что же, теперь обитаете в Америке? Тогда спаси ее бог. Видимо, в скором времени можно ожидать, что Белый дом станет зваться Красным.

Видимо, Елена Феррари приняла эту откровенную издевку как комплимент, потому что рассмеялась:

– Не о чем беспокоиться ни вам, ни обитателям Белого дома! Я оставила заблуждения молодости и окончательно разошлась с прежними друзьями. А впрочем, не жду, чтобы вы мне поверили, и не собираюсь тратить время на убеждения. Тем паче что в Стамбуле я не столько по делам Красного Креста, сколько по своим личным делам. Собственно, я здесь ради вас.

Максим – человек очень храбрый. Пожалуй, можно сказать, что он обладает редкой разновидностью смелости – абсолютным бесстрашием. И все же, как он сказал мне, при этих словах его невольно пробрал холодок.

– Неужели у моего подъезда снова стоит ваш комиссарский «Кадиллак» с революционным матросом за рулем? Я отлично помню, чем окончился ваш прошлый визит ко мне! Или на сей раз вы желаете предложить мне работу в Красном Кресте? Но у меня, как видите, уже есть дело. – Он похлопал по крышке письменного стола.

– Да, я знаю, – кивнула Елена Феррари. – Ваша газетенка является рупором идей барона Врангеля. С вашей помощью он пытается оживить этот труп, называемый Белым движением. Однако всем известно, что этот труп уже совершенно разложился. Оживить его нельзя.

– Ого, – негромко сказал Максим, пристально поглядывая на ее оливково-бледное лицо, в котором вдруг мелькнули краски жизни. – Похоже, вы еще не вполне расстались с заблуждениями молодости!

Елена Феррари улыбнулась, но тут же вновь стала серьезной. Даже суровой, и Максиму показалось, что в ее утонченном лице проглянула прежняя комиссарская свирепость, которую он запомнил на всю жизнь.