Причуды богов - Арсеньева Елена. Страница 46

– Нет нужды. Возьмите девку и несите наверх. У меня там есть зула.

Мысли тряслись в голове Юлии в такт беспорядочным прыжкам по ступенькам, однако ей все же удалось поднапрячься и сообразить: зула – это, верно, то питье, к которому она так пристрастилась в подвале. Ох, скорее бы глотнуть его вновь, скорее! Горло будто засыпано песком, и тошнит, тошнит мучительно. И голова болит.

К тому времени, как ее подняли на второй этаж и внесли в комнату, показавшуюся знакомой, Юлия едва сдерживалась, чтобы в голос не застонать, даже не завыть. Так плохо ей не было никогда в жизни: ни в лапах Яцека, ни перед голым страшным Адамом, ни в подземелье Жалекачского. Изумление от этих картин, внезапно возникших перед нею, оттого, что, оказывается, не вся ее жизнь прошла среди этих цыган и научиться потрясать грудями было не самой главной ее целью, на какое-то время отвлекло от боли во всем теле, но тут же боль воротилась – еще более мучительная, и такая дрожь заколотила Юлию, что она не смогла усидеть в кресле: пришлось уложить ее на сиреневое покрывало постели.

– Придержите ее, – велел Баро, и цыгане прижали плечи и ноги Юлии к постели, но туловище ее судорожно выгибалось. – Да где Эльжбета, черт возьми!

– Здесь. – Бледная, невзрачная женщина появилась в дверях и стала, кутаясь в черную шаль.

– Где зула? Ты говорила, что у тебя есть зула!

– Нет, – покачала головой Эльжбета. – У меня нет зулы.

Она ловко уклонилась от кулака Баро, летевшего ей в лицо. Впрочем, он не очень-то старался.

– Свое ты еще получишь! – буркнул он с ненавистью. – Много воли взяла, графиня! Забыла, как колени мне облизывала, умоляя остаться здесь?! Но все! Хватит! Терпение мое лопнуло! Больше ни дня! На дворе уже тепло, самое время в путь! Завтра же уходим!

– Только этого я и хочу, Тодор, – тихо сказала Эльжбета, и Юлия краешком сознания догадалась, что это и есть имя цыгана, а Баро – не то прозвище, не то чин. Впрочем, какая ей-то забота?

– Зулы… – с трудом выталкивая из себя звуки, прохрипела она. – Зулы дайте… – И умолкла, потому что горло ее снова свело судорогой.

– Чеслав, Петр! – выкрикнул Тодор. – В подвал, живо, ну!

Цыгане враз метнулись к двери – и замерли в нелепых позах прерванного бега: Эльжбета, прислонясь к притолоке, загораживала путь, и в обеих руках ее было по пистолету.

– Живо, ну! – передразнила она Баро. – Только кто-то из вас схлопочет пулю, а если повезет, то достанется обоим. Пистолеты заряжены.

– Неужто в тебе нет жалости, Эльжбета? – пробормотал цыган. – Девочка погибнет, если…

– Кто-то здесь говорит о жалости? – усмехнулась Эльжбета. – Кажется, ты, Тодор? И в самом деле! Человек, который жизнь мою скрутил и изломал, будто хворостину, кого-то пожалел? Что с тобой, Тодор? – Она тихонько хихикнула, Баро дернулся, будто от удара плетью, но не двинулся с места: пистолет в правой руке Эльжбеты стерег каждое его движение.

– Дай ей воды, Чеслав! – махнула другим пистолетом Эльжбета, и молодой цыган со всех ног бросился выполнять ее приказание.

Юлия пила огромными глотками, и жесткая сухость уходила из горла, все мышцы как бы расправлялись. Правда, теперь стало холодно, и она, не спрашивая, заползла под перины, поджала колени к подбородку, еще постукивая зубами, но все реже, все тише.

– Что ты делаешь! – пробормотал Баро. – Она же не перенесет…

– Никуда не денется! – дернула ртом Эльжбета. – Потом ее будет рвать двое суток, но полчаса полежит спокойно и даст нам наконец поговорить. С глазу на глаз, как я давно хотела.

– С глазу на глаз? – оживился Баро. – А девчонка? А мои сыновья?

– Рано радуешься! – бросила Эльжбета. – Твоих ублюдков я отпущу, но ты рано радуешься! Я так и вижу твои глупые, подлые мыслишки: мол, Чеслав и Петр уйдут, вернутся с оружием и зулой, убьют меня, а ты тут же вскочишь верхом на новую кобылку и будешь ее погонять, пока не надоест?

Дрожь Юлии унялась, она смогла открыть глаза и увидела на лице Баро такое злобно-обескураженное выражение, что стало ясно: догадка Эльжбеты верна. А графиня – Юлия вдруг вспомнила, кто была Эльжбета: хозяйка этого дома и графиня Чарторыйская! – продолжала с тем же выражением холодного презрения:

– Пораскинь мозгами, что будет, если русские придут и найдут графиню убитой, а дом разграбленным – твои девки не постесняются, я уверена! С пустыми руками ни одна не будет! Вряд ли они поверят, что это поляки убили патриотку, шляхтянку, дальнюю родственницу самого Адама Чарторыйского. Да и среди русских таких дураков нет! И подумай, далеко ли ты оторвешься от русского эскадрона, который идет на рысях, – ты со своими телегами?!

– О чем ты, Эльжбета? – поднял брови Баро. – Русские будут озабочены твоей смертью? Да они награду дадут тому, кто тебя прикончит: ведь это в твоем имении вырезали русский отряд!

Эльжбета так и передернулась:

– Против моей воли, ты знаешь. Против моей воли. Я принесла свои извинения русскому генералу, поклялась на Евангелии, что этой кровью мои руки не обагрены, что это трагическая случайность войны.

– И он поверил, да? Это же надо! Поверил лживой женщине! А ведь с виду такой умный, голова седая, вояка прожженный… как бишь его фамилия, я что-то запамятовал… Аргамаков?

Юлия даже подскочила на постели, вспомнив эту фамилию. Ее отец был здесь?! Был, не зная, что его дочь в это время пляшет с цыганами в подвале? Ах, как жестока, жестока судьба! Почему отец не осмотрел это подлое место от крыши до подвала – тогда он нашел бы, нашел дочь! Слезы хлынули из глаз, но следующие слова Баро высушили их мгновенно.

– Я так и вижу твои глупые и подлые мыслишки, – передразнил он графиню, и ее лицо сжалось в кулачок от ненависти. – Мол, ты предъявишь эту девчонку русским – и тебя не тронут! Что ж ты не показала ее отцу, когда он спускался в подвал, когда он говорил со Стэфкой и со мной, когда мы клялись самыми страшными клятвами, что ты укрыла нас, несчастных, сирых цыган, от жестоких поляков, внезапно налетевших на Бэз и уничтоживших русский отряд?

– Да ты еще глупее, чем я думала! – уничтожающим тоном проговорила Эльжбета, и черты ее лица вернулись на место, вновь приобретя привычное выражение холодного презрения ко всему на свете. – Вообрази-ка, что сделал бы с тобой Аргамаков, узнав свою дочь в полусумасшедшей девке с крашеными волосами и услышав ее россказни, которыми она всем уши в подвале прожужжала: про статую молодого красавца, которая оживает ночью и предается безумной страсти с первой попавшейся женщиной? А потом бы он поглядел на эту статую, – Эльжбета резко отдернула штору, – узнал бы в ней тебя на двадцать лет моложе, сложил бы два и два… и получил бы не пять, как ты надеялся своим куцым умишком, а именно четыре! Тогда твоя голова и минуты не удержалась бы на плечах. А теперь…

Она умолкла, задумчиво глядя в стену, и молчала так долго, что Баро не выдержал:

– Да что теперь-то?!

Юлия взглянула в его лицо – и была поражена. Куда девался самоуверенный, разнузданный барон? Этот немолодой испуганный цыган с полуседой растрепанной бородою, набрякшими подглазьями, багровыми щеками, неужто он – тот самый Баро, который входил в подвал, полный на все готовых молоденьких красавиц, с видом султана, идущего в свой покорный гарем? Не иначе все они тоже были одурманены зулою, да и Эльжбета, если и вправду это она изваяна с ним рядом во второй нише! Но, наверное, это было давным-давно…

– Это было давным-давно, – словно эхо, отозвалась Эльжбета, и в глазах ее, устремленных на Баро, вспыхнула жалость. – И я любила тебя, так любила… Я вышла за тебя замуж тайно, я бросила бы все и ушла бы с тобой в лес, в степь, я жила бы с тобой в кибитке – и ежеминутно благодарила бы Бога за это счастье! Но ты не велел! Ты знал: случись такое – и я потеряю наследство покойного мужа, и старый граф, отец его, который еще жив, лучше завещает деньги монастырю, но только не графине-цыганке. Ты ничего не хотел терять! Ты хотел ездить со мною в Италию и жить там годами, изображая из себя польского магната, но так же ты хотел иногда возвращаться в табор, чувствовать себя вольным цыганом. Я принесла табору столько денег, что ты стал Баро – вожаком. Теперь вся власть была твоя, все женщины твои, весь мир твой. А зимою ты возвращался вместе со своими девками в Бэз, и я лизала тебе колени – так, кажется, ты это назвал? – вдруг сорвалась на истерический визг Эльжбета. – Я лизала тебе колени, умоляла о любви, о ласке, будто собачонка! Я, графиня Чарторыйская, твоя жена, вся вина которой была в том, что она не смогла родить тебе сыновей!