Роковое зелье - Арсеньева Елена. Страница 28

И вот теперь, в такую опасную пору, когда всей семье надобно забыть о непрерывных ссорах и сварах, сплотиться перед лицом могущей быть грозной беды, когда надобно все силы бросить в бой ради незамедлительного взятия «осаждаемого града», именуемого русским государем, – именно теперь дочь Катерина делает все, чтобы нагадить семье, чтобы разбить все планы отца. Да будь она поумнее, давно бы уж…

Алексей Григорьевич мысленно махнул рукой. Ну не ему же, отцу, в самом деле, учить дочь, как соблазнить мужчину! Еще и сводней сделаться? Только этого не хватало!

Тут же князь сокрушенно покачал головой. Ничего, однова живем! Надо будет – сделается и своднею. Толкнет государя в постель к дочери, за ноги держать будет, со свечкою над ними встанет – и глазом не моргнет. Вероятно, именно это и придется устроить. И как можно скорей, пока… пока не стало безнадежно поздно.

Князь едва не схватился за свою седую, многоумную, многотерпеливую и многострадальную голову. Сколько передумано, сколько страданий перенесено было, пока не удалось отвратить юного императора от его безумной страсти к беспутной Елисаветке! Вот это была опасность так опасность – возможная женитьба Петра на красотке-тетушке. И Елисаветка не замедлила бы обвенчаться с малолетним племянником! По счастью, она оказалась слишком жадной до плотских удовольствий, думала не головой, а своим бабьим передком, вот и предпочла умелого развратника Бутурлина пылкому, но неловкому юнцу-государю. Потом начала заигрывать с Иваном…

Теперь место в сердце Петра свободно, и место на троне рядом с ним – тоже. Что должна делать Катерина, ежели по уму рассудить? Лезть, лезть на эти места, пробираться, карабкаться, взбираться, протискиваться, проталкиваться! Ведь, по пословице, свято место не бывает пусто. Неужели Катька не видит, что сегодня в дом Долгоруких нежданно-негаданно свалилась ее новая и очень опасная соперница – совершенно как некогда, во времена баснословные, незапамятные, свалилась с небес на землю вся сила нечистая, сброшенная оттуда Господом Богом и его ангелами-архангелами после победы над Сатаной. Те черти-бесы, которые упали в леса, сделались лешими, манилами и уводилами, те, что рухнули в воду, – водяными, болотниками, омутниками, в степях повелись степовые, на подворьях – дворовые, амбарники, сарайники, ну а в домах завелись домовые, подполянники, подпечники, кикиморы.

Вот такая кикимора запечная нынче вкралась в дом Долгоруких…

Ладно, Катька – дура, все еще слезы по прежнему жениху точит, не видит, не замечает ни черта, однако глаза Алексея Григорьевича совершенно не были затянуты слезами. Он приметил, какие взгляды кидал Петька… тьфу, Петр Алексеевич, государь император, на эту приблудную девчонку. Он видел, как оживало, как шевелилось его естество в туго натянутых штанах! При взгляде на Катерину такого с мальцом никогда не происходило! И он двадцать восемь раз напомнил Алексею Григорьевичу, что Дарья Васильевна (Убиться! Ну просто не встать и умереть! Данька этот стриженый, беспорточный – Дарья Васильевна!) должна ехать в Москву вслед за государем, вместе с князем Иваном и самим Алексеем Григорьевичем. Ни Екатерина, ни Елена, ни, само собой, Прасковья Юрьевна даже и вспомянуты не были. Зато Дарья Васильевна…

Единственное утешение – что девчонке приказание государя не в радость. Добрых чувств Даше по отношению к Петру его приказание удалить ненаглядного пса не прибавило. Но Алексей Григорьевич знал, сколь переменчиво девичье сердце. Сегодня остуда – завтра присуха. Сообразит, в конце концов, кто глаз на нее положил, прикинет, что это ей сулит, какие выгоды, – небось не только собаку какую-то из головы выкинет, но и себя забудет помнить от радости!

Нет, конечно, как невеста Дашка Катьке не соперница, с чувством законной отцовской гордости размышлял Алексей Григорьевич. Екатерина – безупречная красавица, Даша же из тех, о которых говорят: «Не по хорошу мил, а по милу хорош», то есть коли нравится кому, для того она приглядна, а остальные плечами пожимают: мол, что он в ней нашел, тут и смотреть-то не на что!

Пусть так. Пусть не на что. И все же надобно рассудить трезво: если государь сумеет затащить девку в постель, воспользовавшись ее нынешним жалостным состоянием, а то и силой заставит ноги для него развести, то она надолго отвлечет его от мыслей о Екатерине. Дочь Долгорукого красавица, но снегурка, ледяная кукла. На месте других мужиков Алексей Григорьевич на нее и не взглянул бы. По красоте, тонкости черт Дашке с ней и рядом не встать, зато у нее есть то, чего нет и никогда не было у Екатерины. В ней есть чар!

Если есть в бабе чар, то, какова бы она ни была дурнушка, у мужиков при виде ее всегда в портках шевеление начинается. Даже противу всякой их воли. Бывают и мужики с чаром. Только взглянет, только глазом поведет – у девок уже ноги дрожат и коленки подгибаются. Вот сын, Ванька, – он такой. И этот испанский курьер… Вот у кого глазищи с чаром, небось еще пожарче, чем у Ивана.

При воспоминании об испанском курьере, который мог причинить ему столько неприятностей, у Алексея Григорьевича даже зубы заломило. Какая все-таки жалость, что император приказал его отправить в Москву! Совсем другое дело, если бы де Лириа появился в Горенках, был принят по-царски и одарен столь щедро, что гнев его угас бы, не разгоревшись. Теперь же курьер успеет так настроить его против Долгоруких, что к испанцу и на кривой козе не подъедешь! Скривившись, Алексей Григорьевич прогнал эту мысль, тем паче что ему и без этого было о чем думать.

Беда не в том, что Петр Алексеевич заманит Дашу в постель. Как бы не привязался к ней! Эта привязанность отвлечет его от Екатерины, а значит, ослабит позиции Долгоруких. Отдалит императора от них. И тогда к нему запросто смогут протиснуться Голицыны, давние недруги Алексея Григорьевича. Они уже пытались своего Сережку выдвинуть на место Ивана: по слухам, Петр был к нему благосклонен, даже очень, ведь юнец падок на всякое новое лицо…

А может, не дергаться? Дашка ему в новинку, этим и привлекает, но надоест же, надоест когда-нибудь!

Беда – нет времени ждать… Сейчас никак нельзя выпускать из рук государя, предоставить его чужому влиянию. А кстати, не напрасно ли Алексей Григорьевич не принимает в расчет племянницу как возможную соперницу Екатерины на ярмарке невест? Дашка ведь не какая-нибудь – она тоже Долгорукая, пусть только по матери. Да и род Воронихиных хоть и захудалый, но старинный, Воронихины когда-то, при Иване Васильевиче Грозном, в Думе боярской сиживали, а это вам не кот начихал! Разве не случалось, что государи брали себе невест из самых простых – брали только за красоту да угожество, а то и по любви, а ведь сердце молодое – оно зазнобчиво, оно разгарчиво, оно того гляди костром вспыхнет, пожаром лесным – не потушишь потом.

Короче говоря, куда ни кинь, а один выходит клин: не ко двору, не к месту пришлась Долгоруким новая родственница. И чем скорее она исчезнет, тем будет лучше для всех.

Конечно, со двора ее теперь поганой метлой не сгонишь, да и удавочку на шейку не накинешь в укромном закоулочке. Надо похитрей что-то придумать, поинтересней. Но вот что?

Алексей Григорьевич нахмурился. Хмурился он не от того, что скорбел по собственному жестокосердию. Жизнь человеческая для него уже давно ничего не значила – кроме собственной жизни, разумеется. Печалило его лишь то, что дело надо делать быстро, а что именно – пока неведомо.

Ехать в Москву государь назначил на завтра. Значит, на придумку и осуществление ее остается вечер и ночь. Не так много времени… но не так уж и мало. Эх, жаль, верный Стелька уехал в Лужки, но да ничего, сыщутся на сие и кроме Стельки людишки, у коих ручонка в нужный миг не дрогнет!

Всецело занятый своими мыслями, он внезапно вышел из комнаты, не сказав ни слова и оставив девушек переглядываться в недоумении.