Сокол ясный (Елена Глинская – князь Иван Оболенский) - Арсеньева Елена. Страница 4

Он так уверовал, что сие непременно наступит, что даже не вполне порадовался вести о новой беременности жены. Даже как-то изумился: что это небеса вдруг расщедрились? Как сие могло статься?.. Но вскоре понял, что об их щедрости и речи идти не могло: сынок Юрий родился болезненным, с повреждением членов и рассудка.

Пошли слухи: испортили-де Елену Васильевну злые люди, не обошлось тут, конечно, без проклятий бывшей княгини Соломонии… Однако Василий Иванович знал, что небеса ведут точный счет его залогов. Он готов был пожертвовать ради первенца будущими детьми? Ну вот и пожертвовал. Готов был отдать свою жизнь? Ну вот и жди теперь, когда за тобой придут!

Пришли за великим князем в сентябре 1533 года. Что и говорить – отмерено ему было щедро, аж три года минуло после рождения сынка Иванушки! Случилась расплата так: на охоте Василий Иванович заметил вдруг малый веред [2] на левом бедре. Хотел внимания не обратить, однако он разросся, да так, что ко дню приезда лекарей Николая и Теофила сей веред обратился в язву, лечению не поддающуюся. Она гнила, да так, что ходить великий князь уже не мог: из бедра за день истекало немыслимое количество гноя.

Государя на носилках доставили в Волоколамский монастырь, где он изъявил последнюю волю: уничтожить старое завещание его отца, великого князя Ивана III, по которому власть после смерти Василия наследовали бы поочередно его братья, Юрий и Андрей. Написал новую духовную, согласно которой следовало государство передать наследнику Василия, царевичу Ивану. Пока же он малолетний ребенок, власть будут ведать боярин Дмитрий Бельский и князь Михаил Глинский. Оба опекуна были вызваны к постели умирающего и поклялись отдать за будущего государя всю кровь до последней капли.

Прибыла и великая княгиня. С нежностью глядя в любимые синие глаза, Василий Иванович сообщил жене, что отдает ей, как положено, вдовий удел, сыну Юрию жалует Углич. Елена рыдала так, что окружающие стали опасаться за ее здоровье. Конечно, слезы у постели умирающего мужа – дело вполне объяснимое, никто и не заметил, что рыдания Елены усилились, когда она узнала, что править за малолетством ее сына станут другие, не она.

Тем временем великий князь успел назвать тех, кого назначал в советники и помощники опекунам, принял постриг под именем Варлаама – и отдал Богу душу 4 декабря. Хоть и мучили его телесные боли, однако на сердце было легко: он расплатился с небесами сполна и уповал лишь на то, что они больше не станут обременять его любимую жену и сына никакими долгами и пенями.

А сокол ясный Иван Телепнев был в это время в Коломне. Его поиски смерти едва не закончились успехом в прошлом году на Оке, где он увлекся добыванием языков и, вступив в схватку с отрядом крымцев, невзначай нарвался на большое войско. После этого случая боярина Телепнева-Оболенского пожаловали чином конюшего и назначили воеводой в Коломну – словно нарочно для того, чтобы оберечь его от новых напастей. Он не сомневался, что его догадки верны. И знал, кто приложил руку к этому назначению. Тонкую, изящную руку с длинными пальцами, для которых слишком тяжелы были многочисленные перстни, унизывавшие их… Эта рука властно вела князя Василия Ивановича туда, куда хотела. Эта рука властно направляла и многогрешную жизнь Телепнева-Оболенского.

То, что второй его сын, Юрий, родился порченым, князь Иван Федорович воспринял как заслуженную кару Господню. Разве может уродиться иным дитя греха – откровенного, неудержимого греха? В своей Коломне он довел себя покаянными мыслями до того, что почти собрался кинуться в ножки великому князю и сознаться во всем, но не сделал этого лишь потому, что его покаяние означало бы немедленную гибель Елены, а также сестры Аграфены, которая исправно устраивала тайные свидания с тем большей легкостью, что теперь была нянюшкой царевича Ивана.

Весть о смертельной болезни великого князя вызвала у Телепнева-Оболенского одновременно и приступ горя – и такое невероятное облегчение, что у него словно крылья выросли. На этих крыльях он и полетел в Москву – тем паче что его присутствие было там уже необходимо. Спустя два дня после смерти Василия Ивановича, когда над его телом, стоявшим в Архангельском соборе, еще служили панихиду, в соседнем соборе, Успенском, уже венчали на царство великого князя Ивана IV Васильевича и присягали ему целованием креста.

Такая спешка изумляла народ. В ней видели дурную примету. Кто-то пророчил гибель будущему государю Ивану Васильевичу, принимавшему власть под пение заупокойных молитв. Кто-то грозил, что он сам сведет во гроб многих людей. Но перечить не решались: ведь это исполнялась воля великой княгини Елены Васильевны.

Оказалось, она спешила не зря: через несколько дней выяснилось, что бояре Шуйские намерены отнять престол у Ивана и посадить туда Юрия Ивановича, брата покойного великого князя. Незамедлительно все трое были взяты под стражу и заточены в подвалы, а в Старицу к младшему брату Андрею Ивановичу послана дружина, ревизские люди и послухи. Его тоже подозревали в крамоле, и когда он начал возмущаться, то получил спокойный ответ бывшей невестки:

– Смотри, будь осторожен, – чуть что найду, не миновать и тебе темницы.

Андрей Иванович не поверил ушам. Женщина, баба не могла такое сказать! Не имела на сие права ни пред Богом, ни пред людьми!

Однако Елена за минувшие несколько дней изменилась разительно. Она больше никого не слушала из советников своего мужа – всех заменил боярин Иван Телепнев-Оболенский, которого она не отпустила на воеводство Коломенское, а оставила при себе. И эти двое так смотрели друг на друга, что никто не сомневался: и года после смерти князя Василия не минет, как в постели Елены Глинской его заменит Иван Овчина. Если уже не заменил!

Вот именно…

Чудилось, вся прошлая жизнь Елены была только ожиданием этого счастья. Она жалела покойного мужа, но считала себя невинною пред ним. Два раза – только два разочка сладостных! – принадлежала она другому мужчине за семь лет своего замужества, и разве последствия тех ночей огорчили великого князя? Да он был вне себя от счастья, сделавшись отцом! Конечно, Юрий слабоумен, это да, это плата за грехи. Но зато каков старший, Иванушка!..

Да и насчет платы за грехи Елена не больно-то была уверена. В ту пору служила ей боярыня Шуйская, жена ныне заточенного Андрея Шуйского. И так-то нахваливала она государыне новые телесные умащения, что Елена однажды не удержалась и попробовала их. Для тела они были приятны – слов нет, однако чувствовала себя Елена после них дурно, тошнило ее и мутило, пришлось притирания выбросить. Боярыня Шуйская валялась в ногах, умоляла не губить, клялась, что умысла злого ее никакого не было… Елена тогда простила ее, но потом, когда родился немощным Юрий, начала сводить концы с концами. А что, коли это был именно злой умысел? Отчасти еще и за это она поспешила расправиться с Шуйскими – отнюдь не только потому, что они чаяли возвести на престол в обход Иванушки его дядю!

Сказать правду, это были с их стороны и в самом деле одни чаяния. Вредные мечтания, за которые Шуйские и князь Юрий поплатились, как за опасные деяния. Елена хотела обезопасить себя со всех сторон. Она прекрасно понимала, что такое – быть женщиной в царстве мужчин. Мир создан Господом для них, женщина – всего лишь игрушка для их прихотей. Никакой воли ей не дано. Бояре и прежде косоротились, болтали: великий-де князь слишком попущает молодую жену. Даже родной дядюшка Михаил Глинский, знающий острый ум и сообразительность племянницы, с насмешкой относился к ее попыткам давать мужу советы. Они все ждут не дождутся, когда можно будет выгнать Елену из Кремля и отправить в отведенный ей вдовий удел. Ей-то удел сей чудился лишь чуть покраше домовины да чуть просторней могилы. Хоронить себя заживо Елена нипочем не хотела. Она хотела жить так, как жила прежде, – хотела оставаться великой княгиней. Только… только сделаться при этом любимой и счастливой.