Страшная сказка - Арсеньева Елена. Страница 45

Пластик, разумеется, лопнул с ужасным треском! Чего и следовало ожидать. Однако Паша? повел себя так, словно услышал взрыв гранаты. Он истерически заржал и заметался от обочины к середине дороги, сделав своей старой задницей такой финт, что любой другой человек тотчас свалился бы с седла. Егор удержался немыслимым чудом, причем все произошло так внезапно, что он сообразил: «Я сейчас свалюсь!» – уже когда практически висел на боку коня, с каждой секундой все неудержимее сползая на каменистую землю. Но заставил себя сделать панический, судорожный рывок – и снова водрузил зад в седло, кое-как нашарил дрожащей ногой стремя и перевел дух. Больше всего он боялся, что на его лице отразится страх, и так напряг лицевые мышцы, пытаясь это скрыть, – аж челюсти заломило.

И через секунду стало стыдно самого себя. Ну зачем так трусить, скажите на милость? Даже если упал бы – не на полном же скаку! Мягко скатился бы на дорогу, встал, снова сел бы верхом и ка-ак дал бы этому хрену ходячему, хвостатому в бок пяткой, что аж селезенку у него бы отшиб!

Нет, не так все просто. Не иначе было у Егора нехорошее предчувствие того, что случится потом. А предчувствиям своим Гоша Царев верил, привык к ним прислушиваться и остерегаться их. И этого послушался бы, и этого остерегся, когда б…

– Вы в порядке? – послышался спокойный голос, и Егор, покосившись, увидел совсем близко знакомые глаза – того самого цвета, который в приличном обществе и назвать-то невозможно.

Родион! Вот же холера! Сидит в седле с щегольской небрежностью, чуть откинувшись назад. Его гнедой конек – Егор почему-то запомнил, что звали его Микадо, – имеет вид благонравного мальчика из хорошей семьи, не то что этот битый-перебитый, словно урка, Паша?!

– Не извольте беспокоиться, – ответствовал (вот именно – не сказал, не бросил, не буркнул, даже не просто ответил, а именно ответствовал!) Егор, и ему самому ужасно понравилось, как изысканно, как высокомерно он это сделал. – Полагаю, я сумею справиться с этой непослушной скотиной.

– Вот как? – пробормотал Родион, меряя взором то коня, то всадника. – Честно говоря, я бы на вашем месте не давал столь опрометчивых обещаний. Это существо – даром что мерин – напоминает мне человека, озабоченного… нет, не сексуально, – легкая усмешка сверкнула на его губах, обнажив белые зубы, – однако… очень сильно озабоченного какой-то навязчивой идеей. Он чего-то непременно решил добиться, этот Паша?, а вот чего – я пока не пойму. Именно поэтому призываю вас не доверять ему. Может, пока далеко не отъехали, сказать инструкторам, чтобы вам дали другого коня? Впрочем, если вы полагаете, – он намеренно выделил это слово, – что справитесь с ним, ради бога. Полагайте и впредь!

И, чуть тронув стременем Микадо, который, похоже, слушался малейшего движения своего всадника, Родион отъехал от Егора.

Гоша смотрел ему вслед, едва сдерживаясь, чтобы не ударить вслед залпом мата, от которого этот чистоплюй непременно свалился бы даже с такого ходячего дивана, как увалень Микадо.

Что за намеки, господа, мать вашу? Что за намеки?!

Вполне, впрочем, понятные намеки. Это не Паша? одержим «навязчивыми идеями», а Егор. «Не стоит доверять ему» – будь осторожен, брателла. «Может, попросить инструктора дать другого коня?» – лучше забудь все эти глупости. А впрочем, дело твое – «полагайте и впредь». Но уж если типа что не так, то обижайся только на себя!

Забавный мальчонка этот Родик. Ну ладно, Егор Царев тоже не в поле обсевок, не лыком шит, не вчера родился, не пальцем делан!

– А если ты, сволота, еще раз у меня дернешься куда не надо, я тебя перед всей хатой [10] на карачки поставлю и без всякого вазелина употреблю, понял? – пробормотал он самое страшное ругательство старинного приятеля Вани Рулы, вонзая пятки под бока Паши? с такой силой, что в боках этих что-то громко екнуло, и принуждая коня двинуться вперед, потому что от группы они уже изрядно отстали и инструктор, обеспокоившись, скакал к Егору, чтобы взять его под свою опеку.

Теперь Жиль (именно так звали этого сухощавого парнишку) ехал впереди колонны, держа за узду чертова Пашу?. Егор чувствовал себя дурак-дураком, совершенным неумехой, а по спине у него словно бы два кусачих жука ползали: всем существом своим он ощущал настороженный взгляд «Надюшки» и насмешливый – Родиона. Но приходилось терпеть – а что поделаешь? Не обернешься же, не заблажишь: «Эй, фраерки, дурилки картонные, я ж вас насквозь вижу! Давайте поговорим, как честные урки, начистоту! Карты на стол, а затаишь в рукаве – ты параша!» Ничего подобного. Приходилось невпопад улыбаться в ответ на французскую скороговорку Жиля и клясть себя на чем свет стоит за то, что потащился на эту экскурсию.

Бли-ин! Что ж это так томит душу? Что такое случится сегодня?

А ведь что-то наверняка случится…

Сергей Лариков

Апрель 2000 года, Северо-Луцк

Честно говоря, он сразу подумал, что эта дамочка малость не в себе. Хотя на первый взгляд выглядела она вполне нормально. Стояла посреди двора, покачиваясь с каблука на носок, сунув руки в карманы коротенькой кожаной курточки, и так крепко затягивалась зажатой в зубах сигаретой, что у нее даже щеки вваливались при каждой затяжке. Создалось впечатление, что она проснулась с большого бодуна, а похмелиться было нечем, да и не на что, ну, она и вцепилась в сигаретку, глуша тоску-тошниловку.

Однако, присмотревшись, Серега отказался от первоначальных выводов. Такие ухоженные красотки, увешанные таким количеством брюликов, в таких курточках и сапожках, с такими тугими попками, упакованными в такие джинсики, не имеют нужды в денежках: ни на спасительную рюмку, ни на первую затяжку, и даже если им срочно приспичило ширнуться, они и на это средства найдут.

Насчет ширяловки он, возможно, не ошибался: уж больно странные у нее были глаза. Иногда зрачки начинали вдруг расширяться, и постепенно чернота заливала серо-зеленые радужки почти сплошь, почти до белков, а самому Сереге казалось, будто его втягивает в какой-то водоворот, черный, мрачный, неодолимый. Жуть его брала… не отпускала его жуть с самой первой минуты разговора с этой дамочкой. И при всем при том она была совершенно спокойная, ручонки не тряслись, голос не дрожал, а надменно вскинутые брови ни разу не изменили своего положения. Она была вся точно изо льда выточена, однако внутри этого льда бушевал такой пожар, по сравнению с которым ее ярко-рыжие, крашенные хной волосы показались бы бесцветными.

Итак, она подняла на Серегу серо-зеленые глаза, мгновение смотрела, словно пытаясь понять, что это за чмо такое перед ней вдруг очутилось и откуда оно выползло, а потом окликнула:

– Э… послушайте! Можно вас на минутку?

Поскольку Серегин путь все равно пролегал мимо дамочки, он приблизился. А вот стой она метрах в десяти в сторонке, еще подумал бы. Потому что у него-то как раз не было нынче утром чем поправиться, и с утра в голове как минимум три кузнеца соревновались за звание «Лучший по профессии». Ходил он словно не по твердой земле, а по канату, натянутому над довольно-таки глубокой пропастью.

– Чего вам? – прохрипел Серега, осторожно поведя на нее глазами (слишком резкие движения глазных яблок были только на руку неугомонным кузнецам).

Дамочка тогда в первый раз попыталась затянуть его в свои водовороты, но, очевидно, поняла, что сейчас это бессмысленно, и деловито спросила:

– Хотите пива?

Серега моргнул. Больше он ничего сделать не мог – только моргнул. Но, видно, дамочка была особа проницательная – поняла все без слов. Сдержанно усмехнулась уголком рта:

– Откройте машину сзади и вытащите ящик.

Серега чуть повел головой и обнаружил около сарая новехонький черный джип-«сафари». Что-то шевельнулось в его памяти, какое-то воспоминание, связанное с этим джипом, но тут же и исчезло, раздавленное паникой: как это он подойдет к сверкающему чуду и дотронется до него своими чумазыми, заскорузлыми, пахнущими хлоркой ручищами? Но образ пива – чудесного, студеного, пенистого, пива в большом количестве (ящик, она сказала – ящик!) – уже властно овладел его воображением. Поэтому он приблизился к задней дверце и беспомощно осмотрел замок.