Страшная сказка - Арсеньева Елена. Страница 77

– Увы, есть такая примета: держать пожарные снаряды в порядке – накличешь беду, – невесело пошутила Надежда.

– А если не держать – еще скорее накличешь, в этом я уже убедился на собственном печальном опыте. Слава богу, бензобак не взорвался, а то был бы настоящий голливудский боевик.

– Все-таки я не пойму, – не удержалась от вопроса Надежда, – почему же так быстро все вспыхнуло? От одной сигареты разве такое могло произойти?

– Говорят… милиция говорит… машина была спереди бензином облита. Это шутки такие шутят в нашем городишке: на капот у ветрового стекла кладут завязанный полиэтиленовый пакет в дырках сверху, в пакете бензин, который плавно растекается по капоту. Проникает в мотор. А потом достаточно легкого, незаметного движения руки… – Камаев снова громко проглотил комок. – «Линкольн» этот я два месяца назад купил. Темно-зеленый такой, не машина – мечта! На заказ салон делали. Я три месяца ждал. И, конечно, не застраховал.

В общем-то Надежда никогда не отличалась сочувствием к страданиям ближних своих, но весть о том, что «Линкольн» был именно темно-зеленый, заставила что-то шевельнуться в ее душе:

– Погодите-ка. Но если этот парень, который просил у вас прикурить, так метко бросил сигарету, значит, он знал, что машина облита бензином и достаточно одной искры, чтобы…

– Думаете, я это не понимаю? – простонал Камаев. – Меня и милиция первым делом спросила, как выглядел тот человек. Я что, помню?! Я что, разглядывал его?! Высокий, куртка на нем кожаная. Волосы вроде светлые. А впрочем, он в кепке был… Кепка кожаная такая, а может, и нет. Не помню! И он сразу исчез. Нет, ну за что, главное, за что мне такая подлянка?! Неужели какой-нибудь праведный папаша, у которого сынуля в мой клуб зачастил, так разбушевался?

Камаев с трудом сдержал рыдание.

– Да… – протянула Надежда, – то есть наша встреча, как я понимаю, срывается?

– Что вы! – чуть не взвизгнул Камаев, в котором вдруг проснулся бизнесмен, а не только безутешный владелец изуродованного темно-зеленого «Линкольна». – Если меня и с вами облом нынче ждет… ну, я не знаю тогда! Прошу вас, умоляю: дождитесь меня. Буквально полчаса, ну, сорок минут, эвакуаторов уже вызвали. Надежда Сергеевна, заклинаю, не бейте лежачего, а? Дождитесь меня!

– Договорились, – кивнула Надежда, – только вы поторопитесь.

– Да я уже лечу! До встречи!

Надежда выключила телефон, задумчиво приподняв бровь. Не бейте лежачего – ишь ты, какие слова! Не рассчитывает ли Камаев на ее особую, жалостливую, чисто женскую податливость сегодня? В том смысле, что мадам Гуляева, известная своей суровостью, вдруг да помягчеет, разнюнится, не станет особо ретиво торговаться, когда вопрос встанет о цене… Черта лысого!

Вообще, между прочим, не факт, что у Камаева сгорела машина. Сказать все, что угодно, можно. Ну, это скоро выяснится, глаз у Надежды наметанный, она людей сразу насквозь видит, лгунов и обманщиков с одного взгляда просекает. Так что если Камаев задумал какую-то аферу…

Ладно, об этом сейчас думать не надо, не стоит себя накручивать. Нужно извлечь пользу из неожиданной задержки, получше осмотреть клуб, приглядеться к публике. И не только пользу получить, но и максимум удовольствия. Ну, куда там запропастились шоу-балет «Безумное танго» и красавчик с сексуальной попкой? А не взять ли чего-нибудь покрепче слишком сухого «Шатли»? И еще такой вопрос: здесь принято приглашать артистов к столику?..

Егор Царев

Май 2001 года, Агадир

В Агадир вернулись уже поздним вечером. Дорога утомила всех настолько, что к концу пути народ либо дремал, либо утомленно молчал, тоскливо поглядывая на часы и гадая, успеют ли они добраться до отеля, прежде чем закроется столовая. От вчерашнего обжорства «У Али» остались приятные, но, увы, неосязаемые воспоминания, а сегодняшняя бесконечная дорога по горам всех просто повергла в нокаут. Душ, ужин, мягкая постель и вытянуть наконец ноги! – дальше этого мечты не шли ни у кого. И все-таки было еще нечто, что беспокоило каждого или почти каждого, что заставило людей на подъезде к отелю оживиться и прильнуть к окнам.

– Да вот он, Родион! – выкрикнул кто-то так радостно, словно встретился с другом детства.

– Вон стоит, живой-здоровый! – подхватил другой голос, а какая-то женщина сочувственно проговорила:

– Все в порядке, Константин Васильевич, не волнуйтесь так! Мы же говорили, что никуда они не денутся.

– Ну, покажу я им… – проворчал гид, отирая пот платком, который уже давно был хоть выжми, и бессильно откидывая голову на спинку кресла. С тех пор, как стало ясно, что ни Родион, ни Надежда не приедут к отправлению автобуса и, несмотря на часовое ожидание, из Марракеша уезжать придется без них, Константин Васильевич не находил себе места от беспокойства.

Впрочем, беспокоились все. Сначала ужасно злились на этих потеряшек, которые то за лентой от шляпки лазили, заставили всех переволноваться, то вновь провалились невесть куда. Потом, когда откровенно жалкий вид Константина Васильевича надоел всем, злиться перестали. Так бывает с родителями загулявшего ребенка. Сначала, если он задерживается и никак не идет домой, они готовы голову безобразнику оторвать. Потом сидят, уткнувшись глазами в пол, и молятся, чтобы только пришел, а там – черт с ним. Только бы пришел! И когда чадо наконец возвращается, папа с мамой в первую минуту готовы в ножки ему пасть от счастья и благодарности и только потом хватаются за ремень.

Ну, набрасываться на Родиона с ремнем ни у кого смелости бы не хватило, в ножки тоже никто не кланялся, однако никто не скрывал радостных улыбок. Да и он сиял всеми тридцатью двумя зубами, размахивая огромным букетом совершенно сказочных по красоте агадирских бледно-розовых роз. Каждую выходившую из автобуса женщину он галантно подхватывал под локоток, каждой вручал розу и срывал ответные поцелуи.

При этом он приподнимался на цыпочки, вглядывался в окна, как бы силился там кого-то рассмотреть, и что было сил размахивал остатками своего букета.

«Уж не мне ли он машет?» – вяло подумал Егор. Подумать это сил хватило, а рассмеяться – уже нет. После вчерашнего злоупотребления «серым вином» он окончательно разуверился в нормальной работе своего желудка и крепости головы, потому что провел один из самых тяжелых и мучительных дней в своей жизни. Даже мысли о печальной, а может быть, и трагической участи бывшей любовницы отступили на задний план. Ничего не хотелось, только лежать в тишине, прохладе, полумраке, причем неподвижно лежать, не шевеля ни единым мускулом, а тут волей-неволей приходилось трястись на заднем сиденье автобуса, вдыхать бензиновые пары, мучиться от жары (к концу пути почему-то совсем разладился кондиционер), корчиться от песен Пугачевой (как выяснилось, водитель ее обожал, даром что не понимал ни слова по-русски. Это же надо: приехать в Марокко, чтобы выслушать историю про настоящего полковника!), томиться необъяснимым страхом… почти как у Пушкина: «Вздыхать и думать про себя: когда же черт возьмет тебя!»

Он сладостно мечтал, как заберется в ванну в своем номере, а потом… И эти мечты распороло появление Родиона, как нож убийцы распарывает живот жертве. Была робкая надежда, что эта парочка больше не вернется в группу, что они растают в невообразимых марокканских просторах, продолжая осуществлять свои преступные замыслы вдали от Егора Царева…

Нет, Родион тут как тут. Значит, они с Надеждой добрались до Агадира автономно, обделав свои темные делишки. А все же интересно, кому это Родион так ретиво машет букетиком, кого высматривает за тонированными стеклами?

Пробираясь к выходу, Егор видел, как Родион кинулся к Константину Васильевичу, тряс ему руку, что-то говорил с покаянным выражением лица. Гид сперва поджимал губы, потом расплылся в улыбке, потом… потом лицо его вдруг сделалось обеспокоенным. И точно такое же выражение появилось на лице Родиона. Он о чем-то встревоженно расспрашивал гида, как будто не мог понять его слов, а остатки букета тискал так, что роскошные розы мгновенно превратились в неприглядный веник.