Тайное венчание - Арсеньева Елена. Страница 43

Боже мой, сентябрь в низовьях Волги, в безводной степи!.. Это ад.

Все эти ковыль, типчак, белая полынь, овсяница, лисохвост своими длинными и тонкими корнями, плоскими, иссохшими листьями или щетиною серых волосков еще ухитрялись вытягивать из земли какое-то подобие влаги, но ее было слишком мало, чтобы по этим стеблям и листьям пробежал живой сок, чтобы он мог увлажнить бессильные, запекшиеся губы… Ящерицы, что в изобилии шныряли по траве, поглядывали пустыми пыльными глазами. Лиза поняла, что вся влага, которая есть в степи, – это ее слезы, но скоро и их выжгло безжалостное солнце, а режущий степной ветер сделался горек и солон, ибо он теперь был напоен ее слезами и настоян на ее муке.

Она брела понурясь. Стоило поднять голову и взглянуть вдаль, как раскаленную степь застилало колеблющееся марево; все струилось перед глазами; потом начинали мелькать черные точки; голову разламывало. Лиза спешила вновь опустить глаза, ведь и вблизи, и вдали степь была все та же, все одна и та же: ровная, лишь чуть-чуть волнистая, бледно-золотая от никнущей, выжженной солнцем травы, с малыми яминами, холодно, мертво поблескивающими под солнцем то тут, то там солонцами.

Вторую ночь она почти не спала, так пекло в горле. Ночь вновь выдалась безлунная. Пряно пахнул чабрец. Под утро легкое забытье, в которое наконец впала Лиза, развеял птичий пересвист.

Лиза заставила себя встать, потому что идти прохладою легче, чем по жаре. Тщетно, ползая на коленях, ловила ладонями и губами сизый налет на траве: сладчайшая роса была здесь солона, как пот, как кровь, как соль, ибо эти травы росли на солончаках.

И вдруг сердце замерло от счастья. Прямо перед ней, словно из-под земли, вспорхнул куличок!

Лиза, слепо вытянув руки, метнулась туда. Птица, издав насмешливый скрип, прошла над ней. Да не птица была ей нужна: кулик не мог оказаться вдали от воды!

Так и оказалось. За увалом блеснул серебряный свет мелкого озерка, и Лиза с разбегу упала в воду, распугав стаю черноносых и черноголовых, с белыми шейками и желтыми спинками, куличков, которые с возмущенным гомоном взмыли вверх и разлетелись кто куда.

О блаженство! Вода и прохлада!..

Она сделала большой глоток и, зарыдав в голос, выплюнула горько-соленую, обжигающую воду. Только и отрада была немного охладить в этой луже обожженное, измученное тело, а потом пришлось вновь идти.

Едва на небе показалось солнце, как одежда на ней, пропитанная соленой водой, высохла и стала колом. Соль стянула кожу. С волос при ходьбе сыпалась соль, и гребень их уже не мог разодрать.

Мучительно ломило виски; горло, казалось, набито песком. Сухие глаза горели, а сил поднять руки, прикрыть их уже не было. Иногда в этой болезненной пустоте, которая воцарилась в голове, вспыхивала искорка сознания, и это была лишь невозможность поверить в то, что все происходило с ней. Сколько бед, сколько мук! За что? Она не умела осмысливать свои поступки, видеть их со стороны, прослеживать мановение властной руки Судьбы; восхитительная самонадеянность несла ее по жизни, а ей чудилось, что она просто живет, ищет счастья… И теперь жалкие остатки прежней уверенности в своей удаче заставляли ее беззвучно шевелить сухими, распухшими губами, пытаясь выговорить назло люто ощерившейся Судьбе: «Нет, не может быть. Этого не может быть! Я найду воду! Со мной ничего не случится!» Она не ждала помощи даже от бога. Она не надеялась ни на кого. Только на себя – как всегда.

Кулики кричали. Ветер дул. Солнце пылало. Трава шелестела. Ну а Лиза шла.

Ей мерещилось, что голова наполнена огнем, жидким, тяжелым, и все уже сгорело в этом пламени. Все мысли и даже боль. Осталось только одно: «Нет. Я не упаду. Я буду идти».

Она все же упала. Но отчаянное упрямство и жадность к жизни привели ее, как раненого зверя, к заброшенному худуку, степному копаному колодцу.

Лиза лежала, приникнув лицом к иссохшей земле, руки ее не в силах были раскопать худук, добраться до воды, но она была счастлива уже тем, что слышит ее дыхание. Обычный человек не услышал бы ничего, но ее ухо, обостренное близостью смерти, улавливало живые голоса в земной толще. Это была колыбельная песнь степи. Голоса сладостные, чарующие… О, уж и не нужно ничего. Только бы слушать их, слушать…

Она уснула. И это был смертный сон.

Нет в степи больших дорог. Есть лишь тропы, причудливо переплетенные, словно узоры созвездий в небе. Тропы, по которым дети степи гонят свои стада, уподобляясь древним мореходам, что водили свои корабли, полагаясь более на чутье, нежели на знание океана и его причуд. Та самая необозримая степь, которая для случайного ходока все равно что лес дремучий, непреодолима, для жителя ее расцвечена путеводными вешками, хожена им перехожена; и заплутаться здесь ему так же невозможно, как между кибиток одного улуса.

Однако к чужакам степные просторы безжалостны, как и всякая стихия, а потому верховой ничуть не удивился, когда за увалом взору его вдруг открылось безжизненно простертое тело, ничком лежавшее меж трех бугорков, означавших, что здесь заботливо присыпаны от суховеев три калмыцких колодца-худука. Это место так и называлось: Дервен Худук, Урочище Колодцев. Водные прожилки крылись глубоко, зато вода в них была студеной и пресной, а вот копни на сажень в сторону да чуть помельче, и наткнешься на воду соленую, будто сама соль! По всей видимости, у несчастной путешественницы (ибо это была женщина) недостало сил раскопать худук, а потому солончаки убили ее.

О, Хонгор знал, что такое соляная степь и как она умеет высасывать из человека жизненные силы и душу! Многие мужчины находили в ней свой конец. Разве выдержать женщине? Тем более русской, не калмычке. Она была одета по-русски, и сама, и вся одежда ее покрылись пылью и белой сухой солью. Лежала, раскинув иссохшие руки; скрюченные пальцы впивались в землю.

Ну что же, пусть будет мирным и спокойным путь этой страдалицы к подножию трона русского Эрлик-Номин-хана. Как бы там его ни звали, пусть он смилуется над ее прегрешениями и не определит ей злых мучений в потустороннем мире!

Хонгор спешился, отвязал бортху с остатками воды и маленькую деревянную лопатку, без которой, он знал, не отрыть колодца. Путь по степи еще долгий. Нужно и Алтана напоить, и самому напиться, и запас пополнить. Но раньше всего надо схоронить странницу.