Твой враг во тьме - Арсеньева Елена. Страница 42

Ну ладно, он был не прав, Андрей его убедил. Но Лёля тоже не должна была так с ним поступать! Она не имела права принять то решение одна! Дмитрий точно знал, когда это случилось. Когда он драпал от «жены господина своего», «быстрей, чем заяц от орла», и не пришел на свидание. Он помнил – он долго будет помнить! – тот сигнал на пейджер… Да как она могла?! Ничего не объяснив, не оставив никакого шанса, из-за пустячной обиды – пойти и убить человека… человечка… Та вертихвостка из Центра крови сказала, мол, шесть недель было. Его ребенку было шесть недель…

От таких мыслей вскипала в сердце черная кровь. Это был и его ребенок тоже! Не сама же Лёля его себе пальцем заделала, не ветром же надуло! Или… ветром? Или она так поспешила с абортом, потому что знала доподлинно: к этой беременности Дмитрий не имеет ни малейшего отношения, а главное, его не удастся убедить в том, что имеет?

У него голова шла кругом от этих догадок, сомнений, предположений. Иногда ненавидел себя, иногда – Лёлю. Чаще, наверное, ее… но и себя – тоже часто, особенно когда понял, что совершенно не верит в эти измышления насчет «ветра», что с радостью узнал бы о ребенке, особенно после того, как тот мальчишка…

Вот в чем было дело! Вот почему он так озлобился, когда съездил в Центр крови и узнал про аборт! Он, Дмитрий, пытался спасти жизнь чужого ребенка, чужого сына – и не смог. А Лёля сама, хладнокровно, убила его собственного ребенка – и ее, между прочим, тоже! Может быть, это даже была дочка…

Он хотел нагрянуть в деревню сразу же после разговора с Андреем, но выпала срочная командировка в Выксу, где взорвался газ, уничтожив двухэтажный дом…

Дмитрий измучился на том ЧС. Там тоже погибли дети: именно к двум часам, когда рвануло, собрались гости, ребятишки с мамами, на маленький юбилей: девять лет исполнилось Оксане Самохваловой. Из десяти гостей погибло трое маленьких, трое взрослых. Среди них были и Оксана с мамой… «Ой, Таня, ты счастливая! – надрывалась одна из чудом выживших гостий, глядя на хозяйку, лежащую рядом с мертвой дочкой. – Ой, ты счастливая, Татьяна!» Там же, под стеной, куда складывали трупы, положили и сынка этой женщины. А она осталась жива… И завидовала мертвой.

И дедок с первого этажа, виновник всего этого кошмара, обрекший людей на горе, слезы, отчаяние и бесприютность, тоже остался жив! Нет, потом-то он умер, все-таки обожгло его сильно, но два дня прожил. Еще бы не обожгло! Он ведь решил поставить чайник и открутил кран на трубе, да вспомнил, что она не подключена к плите. Зять хотел переставить плиту, однако, не найдя подходящего колена, отложил ремонт, строго-настрого заказав деду открывать газ. И запил, сукин сын! Проклиная зятя, дед поставил греть воду на старенькой плитке, забыв закрутить кран на газовой трубе. И плитку он тоже забыл выключить…

Почему-то ни у кого из спасателей не было к нему жалости, к этому старику. Надеялись только, что он перед смертью успел узнать о том, что содеял! Но ничего – если не успел, то ему напомнят там. Сразу, первым же делом, объяснят, почему влекут не в рай для пенсионеров, а в ад. И Лёле когда-нибудь тоже объяснят, мрачно надеялся Дмитрий. А может быть… а может быть, и ему тоже?

Громом небесным ударили вдруг литавры. Дмитрий и Марина Алексеевна, погруженные каждый в свои невеселые думы, испуганно переглянулись, чуть ли не подскочив.

– Ах да, – сказала Марина Алексеевна, слабо проведя рукой по бледному лбу. – У нас же сегодня похороны. Соседа убили… Мне бы надо пойти, неудобно… Ой, подождите, я посмотрю, как там Витя, еще разволнуется…

Она приподнялась, но снова опустилась на лавочку и замерла, уставившись на забор. Через невысокий штакетник было отлично видно, как толпа, собравшаяся там, выстраивается в шеренгу; как ставят между ними четыре табурета, на который воздвигнут гроб, чтобы покойный простился с улицей. И вот, перекрывая фальшивую трель трубы, уже взвился первый возглас плакальщицы.

На мгновение Дмитрий ощутил неприязнь к этой женщине, которая даже перед лицом чьей-то смерти заботится только о своей семье, своем муже. Ну, болен, да мало ли кто чем болен, главное – жив все-таки! Ну, чего же сидит, не бежит к своему Вите, не кудахчет над ним, как небось кудахтала всю жизнь над Лёлей?

Он покосился в ее сторону. Марина Алексеевна крепко вцепилась в края лавочки, бледная, с потемневшими подглазьями, неподвижно смотрела на красный гроб, показавшийся в дверях. И Дмитрий вдруг, словно его в сердце толкнули, понял, о чем она сейчас думает и что чувствует. О Лёле думает! О Лёле, про которую уже другую неделю нет никакого известия. Представляет ее сейчас… где, какой? А разве не об этом думает он сам? И разве не должен был спохватиться, одуматься, придавить свою паршивую гордость на другой же день… нет, в ту же минуту, как на пейджер ему пришло это отчаянное, словно крик о помощи: «Забудь мой телефон!»

Что же он натворил? И как сможет жить, если вдруг…

– Дмитрий, пожалуйста, уйдите, – глухо выговорила Марина Алексеевна, упираясь взглядом в траву под ногами. – Я не могу сейчас с вами разговаривать. Уйдите, ну! – замотала головой, срываясь вдруг на крик, но тотчас поникла: – Извините…

– Ничего, – сказал он глухо, вставая и беспомощно глядя сверху на ее склоненную голову с небрежным узлом пышных волос. Такая же спелая пшеница, как у Лёли, но переплетенная седыми прядями. Небось за последнюю неделю их прибавилось… – Ничего, не надо извиняться. Все правильно.

И пошел со двора. Оглянулся из-за калитки. Марина Алексеевна медленно огибала дом, держась за стенку. Отправилась успокаивать мужа. А ее кто успокоит?

Дмитрий захотел вернуться, но не решился. Смелости не хватило.

Любочка Дьякова. Июль, 1999

Любочка Дьякова работала в усадьбе. Деревенские завидовали ей: барин не нанимал прислугу в деревне. Разве что в парк приходили наемные: стричь газоны, ухаживать за цветами, подрезать деревья и подбирать в траве собачьи говяшки. Самих собак днем никто не видел, и можно было бы напридумывать всякой бесовщины – к примеру, что в усадьбе по ночам гуляет нечистая сила, оставляя после себя вонючие катышки… Но Асан сказал Любочке, а та передала другим, чтоб не боялись: никакой нечистой силы и в помине нет, а есть неусыпные ночные сторожа, еще и почище овчарок, какой-то неизвестной породы, Любочке это слово и не выговорить, да и ни к чему.

Сначала, когда барин, или, как они здесь говорят, Хозяин, только обосновался в усадьбе, находились любопытные – хаживали за барской жизнью подглядывать, хотя бы и через забор. Но не тут-то было. К забору ближе чем на три метра не подойдешь – током шибает. Не сильно, однако задумаешься, стоит ли дальше идти. В деревне гадали, чья была придумка эта светящаяся ограда: этого ли барина или того, прежнего, который купил старую усадьбу несколько лет назад и отделал ее, как игрушечку. Хотя и при коммунистах «Лесное» содержалось в полном порядке: там была какая-то база отдыха для обкомовских, а иной раз и московское начальство наезжало. Как-то так получилось, что и деревня (она тоже звалась Лесная) не бедствовала. Мало где найдешь асфальт на деревенской улице, а в Лесной – пожалуйста. И крыши, к примеру, перекрывали по первому требованию, и доски отпускали, и навоз с центральной усадьбы возили. Теперь-то ничего этого нет, конечно. Колхоза «Наш путь к коммунизму», правления… Даже асфальт на улицах давным-давно потрескался и травой порос. Ну и ладно, зато коровам хорошо, а то идут, бывало, коровы по асфальту, цок-цок копытами, будто бабы беременные на высоких каблуках!

Лесная стоит далеко в стороне от проезжей дороги, и, когда Россия из передовых стала отсталой, жизнь в деревне совсем замерла. Потом-то немножко оживились, когда приехал тот мужик с отвислой задницей и бритой головой – как теперь таких называют, «новый русский», – и все узнали, что он приватизировал обкомовскую усадьбу. Хапнул, значит. Под себя подгреб. Народ, забыв про огороды, скотину и несделанные домашние дела, днями простаивал у забора усадьбы, глядя, как худые смуглые работяги в красных касках, ни бельмеса не понимающие по-русски, трудились не покладая рук, ремонтируя и переделывая что-то в усадьбе. Смотреть, как споро они вкалывали, было почище любого кино. Нет, наши так не умеют! Вот погляди на любой дом, который наши ремонтировали, сразу скажешь: побелено, покрашено… А здесь – вылизано, одно слово! И окна были сразу помыты, не брошены стоять в белых разводах известки, как у нас водится. И строительный мусор те работяги подобрали весь до щепочки, до камушка – пальцами траву прочесывали. Усадьба сразу стала похожа на дорогую игрушечку. Такие дома только в заграничных фильмах показывают. А уж внутри… Такого даже в «Санта-Барбаре» не увидишь, Любочка и представить не могла, как оно там, пока сама не поглядела. Может, у одной только дочки президента такой дом и есть, да и то навряд ли.