Твой враг во тьме - Арсеньева Елена. Страница 96

Он лежал, раскинувшись, чувствуя, как медленно остывает грязь под разгоряченным телом, и думал, что не было у них еще ложа торжественней и блаженнее, чем это. Они чудом избежали смерти, они спасали друг друга, а теперь вознаградили друг друга за любовь и верность, сковав своими безрассудными, неудержимыми объятиями такие цепи, разомкнуть которые даже при желании было бы невозможно. Да и не хотелось их размыкать.

Дмитрий нашарил футболку, свой жилет, кое-как натянул на Лёлю. Она смотрела на него огромными, сумасшедшими глазами, подчинялась покорно, как кукла. Потом начала сползать с его тела, с трудом справляясь с разъезжающимися ногами и нелепо болтающимися руками. Футболка едва доходила ей до середины бедер. Лёля встала на колени, пытаясь ее одернуть, – и вдруг засмеялась мелким, бессильным смехом:

– Как же я пойду? Мне нужно еще что-то надеть. Дай мне твои джинсы.

– Тогда футболку верни, – пробормотал Дмитрий, с трудом справляясь точно с таким же дурацким хохотом. – Не могу же я ходить в одних трусах. Лучше я их тебе отдам, они вполне сойдут за шорты.

Так же, лежа, он начал сдирать штаны и трусы. Лёля вдруг вся упала на его тело, мелко, беспорядочно целуя, и Дмитрий снова притянул ее к себе, но тут же спохватился, нашел силы сдержаться. Медленно возвращалась память, рассеивался дым над пожарищем, собаки жались все ближе и ближе: новые выползали из ночи, окружали людей живым кольцом. Словно искали помощи. Лёля торопливо вскочила в его ситцевые цветастые трусы, в самом деле похожие на шорты, но у обоих уже пропала охота смеяться. Зрелище того, что их окружало, заставляло сжиматься сердце. Наверное, так будут выглядеть последние из выживших после атомной войны или какой-нибудь вселенской катастрофы: горстка ничего не понимающих животных и двое людей, которым волей-неволей придется уподобиться богам, чтобы вновь возродить и заселить опустевшую планету.

– Ноев ковчег, – пробормотал Дмитрий, поднимаясь на ноги и подавая руку Лёле.

– Да, – заглянула она в его глаза, освещенные отблесками близкого пожарища. – Я тоже подумала… Какой у них потерянный вид, правда? Теперь, когда нечего больше охранять, они как бы утратили смысл жизни…

Охранять собакам и впрямь было теперь нечего. Взрыв разворотил центральное здание до фундамента, почему-то пощадив лишь широкую лестницу; досталось и боковым крыльям усадьбы. Там, где Дмитрий, плывя по реке, видел освещенные окна первого этажа, теперь лежали руины, над которыми поднимался дым. «Базуку бы сюда», – мелькнула мысль. Нет, базука осталась в камышах. Да и она мало чем помогла бы здесь. Взрыв оказался так страшен и внезапен, что едва ли мог быть списан на случайность. Скорее всего Зиберов загодя спланировал и побег, и уничтожение усадьбы. А может быть, он все это выдумал не сам, а только воспользовался плодами чужой выдумки, чужих трудов – Асана, например… Оставалось только гадать, зачем мог Асан готовить прекрасное здание к уничтожению. Возможно, он тут вообще ни при чем и это дело еще чьих-то рук. Теперь спросить не у кого: усадьба была пуста, безжизненна. Несколько чудом оставшихся в живых собак – и двое людей, страдания которых, наверное, наконец-то утомили богов, и они решили заступиться за эту пару, дав ей возможность хотя бы выжить в катастрофе – а для чего, предстояло еще понять…

– Боже, боже мой, – бормотала Лёля, потерянно озираясь и как бы не веря глазам. – О боже мой… Да как же такое могло… А мы-то… Мы-то что же…

Дмитрий понял, что ее начали терзать запоздалые раскаяния совести. Ну да, конечно: это практически все равно что заниматься любовью на кладбище. Их может извинить, впрочем, то, что оба в эти минуты не осознавали ужаса свершившегося, да и вообще не соображали, где находятся. Они просто отдали дань вернувшейся к ним жизни, они воскурили фимиам на ее вечном алтаре – как могли, единственными доступными средствами. Время каяться и ужасаться пришло позднее.

– Неужели все погибли? – твердила Лёля, бредя вдоль развалин. Дмитрий, взвалив на плечо сумку, шел следом. Некоторые собаки вереницей нерешительно потянулись за ними. Другие же, пригревшись в отблесках огня и поуспокоившись, уже спали.

– Неужели все, все? Никого не осталось? А Олеся? – вдруг вскрикнула Лёля, оборачиваясь, и Дмитрий увидел, как пламя заиграло в ее непролитых слезах. – Олеся! Олеся!

– Не надо, не рви сердце… – начал было Дмитрий – и осекся, увидев, как она отвернулась, опустила голову. Стояла рядом, но была далеко – не только от него, но и от себя прежней, он остро почувствовал это. Не так уж много времени пробыли они вдали друг от друга, но сейчас Дмитрий с удивительной ясностью понял, что понадобится нечто большее, чем сумасшедшие объятия, чтобы снова привыкнуть друг к другу, а главное – не захотеть больше расставаться. Слишком много пережила без него эта женщина, которую он в запальчивости, тоске, в припадке гордости не раз называл своей женой, слишком много она перестрадала, чтобы молчаливо подчиниться мужскому эго и скромно потащиться в кильватере жизни человека, пусть даже безусловно любимого. Словно совершая некое открытие, Дмитрий понял, что невозможно, оказывается, просто схватить Лёлю на руки и унести прочь отсюда. Есть даже в горе и страданиях нечто, чего она никогда не забудет и не захочет забыть. Он знал это по себе, по старым воспоминаниям, которые причиняли боль, но с которыми он не согласился бы расстаться ни за какие блага беспамятства, – теперь предстояло узнать, что, оказывается, не только собственная жизнь сложна, непонятна и порою способна пугать причудами подсознательного. Что значила для нее эта Олеся, из-за которой таким горем исказилось Лёлино опущенное в ладони лицо? Мгновенная ревность сжала сердце, но тут же Дмитрий спокойно подумал, что мог бы сейчас принять в свою душу очень многое. Он обрел в себе странную, доселе незнаемую способность понимать и прощать и твердо знал: если бы было за что прощать – простил бы, вот сейчас и навсегда – простил! Ну а Олеся… что ж странного, если Лёля так привязалась к ребенку? Может быть, для нее это…

Он резко обернулся. Послышалось или в самом деле сквозь треск пламени и шум деревьев внезапно донесся слабый зов?

Лёля вскинула голову:

– Плачет кто-то? Или мне чудится?

Дмитрия так и ударило на миг: почему Лёля смотрит на него так испуганно, словно уверена, что он сейчас грубо отмахнется, скажет: да ну, ерунда или что-то в этом роде? Захотелось обнять ее, но он только отвел с ее лба перепутанные мокрые пряди:

– Может быть, это Олеся? Пойдем скорее.

Они побежали вокруг развалин. Собственно, бежать мог только Дмитрий – он был обут, а Лёля ковыляла босиком, ежеминутно охая, когда на пути попадались обломки, осколки, а ведь ими было усеяно все вокруг. Дмитрий пытался помогать ей, взять на руки, но она сердито махнула: беги, мол, ищи ее! – и он побежал.

Ветер донес новый тоненький вскрик, но трудно было понять, откуда кричат: сверху или снизу. Снизу – это означало из-под завала, и, когда эта мысль ударила Дмитрия, он впервые ощутил, какой пронизывающий дует здесь ветер.

Пожар уже утихал. Горело в основном правое крыло, а развалины центральной части здания курились скорее пылью, а не дымом. И все-таки там что-то, несомненно, горело, потому что было достаточно светло, чтобы Дмитрий смог различить какое-то трепыхание на высоте второго этажа. Казалось, кто-то мечется по самому краю обвалившейся лестничной площадки, как бы примеряясь, можно ли прыгнуть вниз.

– Олеся! – крикнул он, и тень замерла. – Олеся!

– Олеся! – позвала, срывая голос, и Лёля, и этот крик едва не стал для девочки роковым: она рванулась вперед и только чудом не сорвалась вниз.

– Стой, где стоишь! – приказал Дмитрий, взбираясь на завал.

Возможно, следовало вернуться за снаряжением, но он решил сначала осмотреться. Обогнул вертикально застрявшую балку – и даже замер от удивления. Так вот почему светло: почти во всех комнатах второго этажа горит электричество! Очевидно, здесь было аварийное обеспечение, и оно при взрыве не просто осталось в целости, но и дополнительно сработало, а может, заклинило что-то, потому что свет горел везде, где раньше, как помнил Дмитрий, царила темнота.