«Ты все же мой!» (Каролина Павлова) - Арсеньева Елена. Страница 7

Вообще Каролина взяла за правило ежегодно «отмечать» 10 ноября, ту дату, когда они с Мицкевичем объяснились в любви, несколькими строками, а чаще – целым стихотворением.

Я помню, сердца глас был звонок.
Я помню, свой восторг оно.
Всем поверяло как ребенок;
Теперь не то – тому давно.
Туда, где суетно и шумно.
Я не несу мечту свою.
Перед толпой благоразумно.
Свои волнения таю.
Уж не смущаюсь я без нужды.
Уж странны мне младые сны.
Но все-таки не вовсе чужды.
И, слава богу, не смешны.
Пусть вновь мелькнет хоть тень былого.
Пусть, хоть напрасно, в этот миг.
С безмолвных уст сорвется слово.
Пусть вновь душа найдет язык!
Она опять замолкнет вскоре, —
И будет в ней под тихой мглой.
Как лучший перл в бездонном море.
Скрываться клад ее немой.

И еще вот это – спустя год: прелестные, искренние строки тоскующей женщины, у которой все сложилось в жизни далеко не так, как хотелось бы, жалоба, словно бы прерванная на полувздохе:

К тебе теперь я думу обращаю.
Безгрешную, хоть грустную, – к тебе!
Несусь душой к далекому мне краю.
И к отчужденной мне давно судьбе.
Так много лет прошло, – и дни невзгоды.
И радости встречались дни не раз;
Так много лет, – и более чем годы.
События переменили нас.
Не таковы расстались мы с тобою!
Расстались мы – ты помнишь ли, поэт? —
А счастья дар предложен был судьбою;
Да, может быть, а может быть – и нет!
Кто ж вас достиг, о светлые виденья?
О гордые, взыскательные сны?
Кто удержал минуту вдохновенья?
И луч зари, и ток морской волны?
Кто не стоял, испуганно и немо.
Пред идолом развенчанным своим?..

Впрочем, в 40-е годы Каролине пока еще не на что особенно было жаловаться. У нее родился сын; эти годы были временем расцвета ее поэтического дарования. Она много писала, беспрестанно печаталась в журналах и альманахах. О ее переводах даже желчный Белинский высказывался с восторгом: «Удивительный талант г-жи Павловой переводить стихотворения со всех известных ей языков и на все известные ей языки начинает наконец приобретать всеобщую известность. Но еще лучше (по причине языка) ее переводы на русский язык; подивитесь сами этой сжатости, этой мужественной энергии, благородной простоте этих алмазных стихов, алмазных и по крепости, и по блеску поэтическому».

Да, Каролина выработала свою характерную поэтическую манеру – несколько холодноватую, но в высшей степени эффектную. Правда, злые языки болтали, она-де так упоена своим успехом, что скоро весь народ разбежится из ее салона: она совершенно зачитывает людей своими стихами и никого больше не желает слышать. Впрочем, эти пророчества не сбылись, и отнюдь не словоохотливость Каролины стала причиной грядущих печальных перемен в ее жизни…

До них, однако, было еще далеко, пока Каролина купалась в волнах успеха.

В 1848 году был издан ее роман «Двойная жизнь», написанный стихами и прозой. К тому же времени относится небольшая поэма «Разговор в Трианоне», которую сама Каролина считала лучшим своим произведением. Это фантастический спор встретившихся на балу в Трианоне Калиостро и графа Мирабо о несовершенствах человеческой природы, о том, что людям свойственно забывать уроки предыдущих поколений: так, аристократы, которые веками угнетали низшие классы, снова и снова забывают о том, что нельзя пользоваться плодами чужого труда, что беспрестанно подавляемая гордость может однажды разогнуться – и ударить своего угнетателя так, как это уже было во Франции, было в Англии… Где произойдет вновь?..

Намеки, имевшиеся в поэме, оказались слишком явственны и дерзки – поэма была запрещена цензурой. В то время фрондерство (через полтора столетия вместо этого слова станут употреблять другое – диссидентство, но суть явления за это время мало изменится) было не просто хорошим тоном, но непременным свойством всякогоинтеллигентного человека. Поэтому популярность салона Павловых еще выросла.

Несколько лет все шло наилучшим образом. А потом начались серьезные неприятности.

Во-первых, Каролина узнала о том, что муж ей неверен. Но это ладно, у нее и самой рыльце было в пушку… Что же вы хотите, нельзя подкидывать в сердечный костер только старые дрова, вдохновение нуждается в постоянном топливе! Гораздо хуже оказалось то, что муж ее, как уже было сказано, – завзятый игрок, проигрывал да проигрывал, а потом как-то незаметно выяснилось, что он спустил с рук все состояние жены.

Обидно было ей думать, что жизнь отдана в развлечение человеку недостойному, так и не полюбившему ее, поэтому все чаще срываются с пера такие грустные стихи, что страшно становится этих проблесков искренности у преуспевающей поэтессы, знаменитой хозяйки салона, словно бы более дамы, чем женщины, безусловно, светской, выдержанной особы… но, оказывается, совершенно разочарованной в жизни.

И в душе, созрелой ныне.
Грустный слышится вопрос:
В лучшей века половине.
Что ей в мире удалось?
Что смогла восторга сила?
Что сказал души язык?
Что любовь ее свершила.
И порыв чего достиг? —
С прошлостью, погибшей даром.
С грозной тайной впереди.
С бесполезным сердца жаром.
С волей праздною в груди.
С грезой тщетной и упорной.
Может, лучше было б ей.
Обезуметь в жизни вздорной.
Иль угаснуть средь степей…

Отношение Каролины к беспутному постылому супругу ясно видно в забавном, но очень ехидном стихотворении «Портрет»:

Приятель мой разумным шел путем.
Но странным, идиллическим причудам.
Подвластен был порою: много в нем.
Способностей хранилося под спудом.
И много сил…
Не он один: их много есть, увы!
С напрасными господними дарами;
Шатаяся по обществам Москвы.
Так жизнь терять они стыдятся сами;
С одним из них подчас сойдетесь вы.
И вступит в речь серьезную он с вами.
Намерений вам выскажет он тьму.
Их совершить и удалось ему бы, —
Но, выпустив сигарки дым сквозь зубы.
Прибавит он вполголоса: «К чему?..»

Скандалами и выяснением отношений между господами Павловыми дело не кончилось. В 1852 году произошел полный разрыв, причем настаивала на нем именно Каролина. Хоть ее приятели и друзья обожали потрещать о женском свободомыслии, общественное мнение все же насторожилось. О Каролине говорили с легким осуждением. К тому же слишком многие из друзей Павлова узнали в «Портрете» не его, а себя (на воре, как известно, шапка горит, а бессмысленность и декоративность мужского существования уже тогда начинали входить в моду), и страшно обиделись. А тут еще случилось событие – ну просто из ряда вон!