Яд вожделения - Арсеньева Елена. Страница 27

– Лазмихинрух! – огрызнулась Катерина Ивановна каким-то странным словом. [67] – Ты сам говорил, что если русские угощают, то подают на стол втрое больше, чем немцы! И никакой он не вердахтиговый, [68] а очень даже храбрый. Вон как лихо повязал разбойничков!

– Stell dich nicht so dumm! [69] – так же споро огрызнулся немец, однако тотчас взял себя в руки и продолжал философски-наставительно: – Каждые делают свои дела. И когда бы мои дела были повязывать разбойничков, я бы твоей Аржанофф себе положил за пояс, не моргая при этом глазами!

Моргала Алена – от изумления. Господин иноземец лопотал по-русски весьма бойко, однако девушка с трудом продиралась сквозь смысл его витиеватых речей. Немецкие слова ей были гораздо понятнее: не зря же столько раз слушала разговоры отца с немецкими аптекарями!

– Черта с два тебе его за пояс заткнуть! – буркнула тем временем Катерина Ивановна – стараясь, впрочем, чтобы любовник не услышал. – Слабоват ты на это место!

Ей повезло, конечно, что немец в эту минуту схватился за голову.

– Да, я ест слабоват… вдруг очень слабоват, – сообщил он упавшим голосом. – Но мой долг призывает меня. Уже час ехать в мой коллегия. Naturlich, [70] ты отыщешь способ отблагодарить этот храбрый девчонька. О… – И, чмокнув Катерину Ивановну в щечку, он вышел со стоном, потирая виски: – У меня stieg das Blut zu Kopf! [71]

– Лучше б она у тебя к другому месту прилила, – угрюмо бросила ему вслед Катерина Ивановна и с тоскливым вздохом подперлась ладонью, как это издавна делают опечаленные русские бабоньки, без разницы, в парчовом летнике или в расписной робе. – Натюрлих, твою мать!

Алена стояла ни жива ни мертва. У нее все плыло в глазах от голода, но куда сильнее грызли ее беспорядочно мятущиеся мысли.

Катерина Ивановна вдруг спохватилась.

– Да ты присядь, поешь, – сказала она ласково. – В ногах правды нет. Эко побелела ты! Оголодала? Или Фрицци тебя напугал? Да ничего, он добрый, что теля: добрый и глупый. Я его на веревочке вожу.

Болтая, она подсовывала к Алене все, что стояло на столе, и, надо признаться, та не заставила себя долго упрашивать!

Катерина Ивановна задумчиво поглядела, как ест Алена, – да и сама взялась за дело, вспомнив, верно, прадедовскую мудрость: «Горшок каши раздавит все беды наши!»

Справедливости ради следует сказать, что честь оказывали за столом всему – кроме немецкой кашки. Какое-то время сотрапезницы наперегонки начиняли разноцветной икрой свернутые в трубочку блины и метали их за обе щеки так, что за ушами трещало. Потом дошло до творога с медом и сметаной. Когда опустели и эти миски, начали пить молоко. И все это время с личика Катерины Ивановны не сходила печаль, а Алену одолевали несусветные мысли.

Эх, вот бы ей пристроиться в этом щедром и приветливом доме на какую ни есть работенку! Хоть бы судомойкою, хоть в поварню подсобницей, хоть бы кем! На время. На то время, пока она не выведает и не выспросит обо всем, что могло иметь отношение к смерти Никодима, а значит, к ее невиновности. Ленька поможет: он ведь ушлый, а теперь, свободный от воровских уз, с радостью возьмется за благое дело. Да, это было бы превосходно! Исчезнуть из прошлого круга жизни так, что и следа не оставить. Настоящему злодею в голову не придет, что Алена жива, что хочет добиться истины. О нет, не только истины! Она жаждет для убийцы той же кары, которая была уготована ей! Пусть так же покричит, повоет сначала, как выл и кричал раздираемый кнутом Фролка с вывернутыми на дыбе руками; а потом пусть смертный ледяной холод стеснит дыхание в его еще живом, теплом, исполненном ужаса теле! Хотя нет, если убийца мужчина, его повесят или обезглавят. Но этого мало, это слишком скорая смерть! Не за то жаждет отмщения Алена, что сей неизвестный спровадил в могилу ее мучителя, – за то, что спокойно взирал на страдания безвинных да еще небось и радовался: эка ловко я дельце спроворил!

Его надо найти. Надо каким-то образом повыспросить бывших работников Никодимовых: вдруг кто-то что-то видел, – и непременно подобраться к Ульянище. Мало ли о чем она знает, да таит в своей черной, словно гнилая болотная вода, душе!

Как подобраться к Ульянище и другим? Как выспросить?.. Этого Алена пока не знает, но непременно придумает: потом, немного погодя, когда для всех людей канет в безвестность, будто камень, кинутый в тихий пруд, – но будет следить за всем происходящим, за всем, что было в прошлом, выискивать этого неведомого, затаившего лютую, смертельную злобу на Никодима – и живьем зарывшего в могилу его жену. Она сделает это! Она найдет своего лиходея… но пока во что бы то ни стало нужно остаться в доме Катерины Ивановны.

Ах, ну будь на ее лилейном личике хоть малое пятнышко, хоть морщиночка! Уж Алена смогла бы ей присоветовать кое-что. Скажем, квашеной капустой лицо обкладывать, или распаренными отрубями, или умываться овсяною мукой, смешанной с хорошими белилами и варенной в воде…

И она вздрогнула, оторвавших от своих сосредоточенных размышлений, когда Катерина Ивановна вдруг навалилась пышной грудью на стол и, приблизив к Алене свое лицо, увы, не нуждающееся в животворной кислой капусте, заговорщически шепнула:

– А скажи, подружка, не слыхала ли ты какого-то средства… Ну, чего-нибудь, чтобы мужика взбодрить?

У Алены глухо стукнуло сердце. Это был такой незамедлительный ответ небес на ее мольбы, что она даже растерялась от неожиданности и какое-то мгновение тупо пялилась в сузившиеся от напряженного ожидания голубенькие глазки.

Как она могла забыть?! Да вот же он – прямой путь к расположению Катерины Ивановны! Экая, надо сказать, жалость, что сей видный мужчина, ее любовник и покровитель, страдает плотской немощью! Катерина Ивановна, с первого взгляда видно, принадлежит к женщинам, до сласти весьма охочим. Вот и заглядывается на какого-то там Аржанова!

Между тем Катерина Ивановна нетерпеливо заерзала, и Алена поспешила с ответом:

– Слыхала, как не слыхать! А почему ты, добрая боярыня, меня об сем спрашиваешь?

– Так ведь ты знахарка знатная, разве нет? – изумленно расширила глаза Катерина Ивановна. – Мне Митрий, ну, кучер-то, за тебя словечко замолвил. Говорил, ты женке его извела килу, а его самого от рожи врачуешь. В деле своем ты, мол, наизнатнейшая, а в отговаривании пьяных и исцелении увядших мужиков тебе и равных нет! Сказывал, как ты его по нечаянности едва до греха не довела… – Она игриво хихикнула.

Алена покачала головой. Ай да Митрий, ай да разумник, дай господь ему крепкого здоровья! Впрочем, Митрий об этом здоровье так печется, что и без господа обойдется. Ишь ты, смекнул, что если барыня прогонит знахарку, то некому будет гречишную муку пережигать над его воспаленной щекою, и решил обеспечить себе лечение. И наплел семь верст до небес, только бы выставить Алену как можно лучше. Лучше уж и некуда! Забавно только, что убедило его в Алениных тайных силах одно маленькое происшествие… едва не кончившееся для него большой стыдобою. Впрочем, не напрасно говорят, что мужики этим местом думают, – и, если на то пошло, женщины тоже, если взглянуть на Катерину Ивановну!

– Знаю я такое средство! – решительно пристукнула по столу Алена. – Даже и не одно. И слова заговорные знаю. Только… только вот закавыка какая… Уж и не ведаю, как ее разрешить.

– Что еще за закавыка? – грозно свела бровки Катерина Ивановна и так решительно отодвинула от себя пустую кружку, что Алена поняла: эта пригожая молодайка с тою же решительностью сдвинет со своего пути любое и всякое препятствие.

– А вот что. Для первого и самого сильного средства ослиная моча нужна. Где ее взять?