Яд вожделения - Арсеньева Елена. Страница 68

Тем временем смотрельщики посовещались, а потом один из них споро куда-то убежал, а второй принялся расхаживать на приличном расстоянии от клетки, пытаясь поймать взгляд Алены и делая руками несусветные движения, из которых она без труда поняла, что сотоварищ этого караульного побежал за помощью и Алену скоро вызволят.

На это у нее была невелика надежда, однако сейчас самое главное было – успокоить чудовище, которое следило каждое ее движение, каждый взгляд и теперь заметно волновалось… но не когда Алена пристально смотрела на него, а наоборот – когда отводила глаза. Да, да! Оно ловило ее взгляд, словно что-то искало, что-то пыталось в нем найти, и, когда Алена попыталась улыбнуться, губы чудовища тоже растянулись в несуразном подобии улыбки.

И вдруг она обнаружила, что ей не хочется даже мысленно называть его чудовищем. Может быть, конечно, это существо еще поточит об ее костыньки свои клыки и когти, но сейчас оно все более походило на человека, и Алена вдруг спросила:

– Как тебя зовут?

Взгляд заметался, существо взволновалось звуком человеческого голоса, но Алене почудилось, будто оно растерялось, не ведая своего имени. В самом деле, ну как его могли звать?! В лучшем случае, Эйты. И она сказала:

– Я буду тебя звать Mишка.

Конечно, как еще звать медвежьего выкормыша? Опять же, имя вполне человеческое. И когда он привык к этому слову, повторяемому Аленою на разные лады и с разными выражениями, Алена снова принялась рассказывать ему про людей и медведей:

– Еще рассказывают, будто медведи сделались оборотнями за свое негостеприимство. Целая деревня однажды не пустила путника переночевать в жестокую метель, а то был не простой путник, а сам святой Власий. [118] За это ее жители и были обращены в медведей.

Лицо его – Алена уже не назвала бы его мордою! – приняло растерянное выражение. Он, конечно, ничего не понял, однако это было так похоже на выражение человеческого недоверия, что Алена невольно засмеялась. Она даже решилась погладить его по голове, однако Мишка перехватил ее руку и глянул на нее такими странными глазами, что страх вновь завладел Аленою.

О господи… а что, если эта доброта, с которой он к ней относится, вызвана некоей особенной, звериной любовью? Тягою самца к самке? Она-то смотрит на него с жалостью, видит только брата своего по Творцу, несчастного получеловека, а что он видит в ней? Не вызовет ли она в нем жуткого, смертельного вожделения?

Алена закрыла лицо руками. Сжалась в комок. О… что же, что ждет ее?! Если эта пугающая догадка верна, так лучше пусть он перервет ей горло, пусть загрызет заживо! Она в отчаянии оглянулась – и в это мгновение послышался дробный топот копыт и во двор ворвался верховой.

Едва зачуяв дикий, звериный запах, лошадь взыграла так, что всадник не смог с нею справиться. Его выбросило из седла и проволокло по земле, пока он не выпростал ногу из стремени. Однако он тотчас вскочил и, не обращая внимания на разорванную, запыленную одежду, на хромоту, на ссадину на лбу, кинулся прямиком к клетке, припал к прутьям.

И тут словно бы ветер подхватил Алену и бросил к тем же прутьям, заставил прильнуть к ним – нет, к человеку, который стоял по ту сторону.

Это был Аржанов.

12. Последнее злодейство Ульяны

Одно мгновение, только одно мгновение длилось это прикосновение, это мимолетное слияние рук, тел, сердец, губ, взглядов. Счастье пронзило их сверкающей, самосветной стрелой… А потом Алена снова ощутила страшную хватку Мишкиных лап – и, потеряв рассудок, забилась, заметалась, завизжала, пытаясь вырваться.

Обезумевший при виде ее страха Аржанов тянулся сквозь решетку, бестолково, яростно хватая воздух; потом вцепился в прутья, затряс их, выкрикивая что-то нечленораздельное, окликая Алену, призывая господа, умоляя, проклиная…

Рядом с этими двумя человеческими существами, лишившимися рассудка от любви и отчаяния, спокойным остался только… Мишка. Некоторое время он недоумевая глядел на беснующегося Аржанова, потом вдруг совершенно по-человечески погрозил ему увесистым кулачищем и, прижав Алену к себе, принялся гладить ее по волосам, что-то успокаивающе ворча.

Аржанов онемел. У Алены вмиг высохли слезы. Она только и могла, что переводила ошалелый взор с Мишки на своего возлюбленного, который так и стоял, вцепившись в решетку, словно прикипел к ней.

– Не бойся, – сказала Алена, с трудом обретая голос. – Он мне ничего не сделает.

Она смотрела при этом на Мишку и вроде бы успокаивала его, однако Аржанов понял, что слова обращены к нему, и быстро, шумно вздохнул.

– Кто… кто… – начал было он, но Мишка недовольно дернулся, и Аржанов умолк, однако не отошел от решетки ни на шаг, и, когда Алене удалось метнуть в его сторону мгновенный взгляд, у нее сердце зашлось при виде отчаяния, исказившего любимое лицо.

– Ничего, ничего, – ласково, будто успокаивая ребенка, молвила она, – все обойдется. Только знай: что бы ты про меня ни слышал, все ложь, а правда одна: я тебя с той самой ночи в лесу люблю и, пока жива, буду любить. Помнишь ли ты меня, Егорушка?

– Помню ли? – выдохнул Аржанов. – Ты мне сердце навек связала!

У Алены сердце зашлось, она едва не обмерла – на сей раз от счастья, – но топот и гомон заглушили голос Аржанова, и во двор вбежала немалая толпа.

Мишка не потревожился – только неприязненно покосился на людей. Конечно, он ведь привык к громадному числу народа, толпившегося возле его клетки. Для острастки глухо рыкнул, оборотясь к решетке, – и люди замерли на месте, словно натолкнувшись на невидимую стену.

Кто-то помянул господа. Кто-то вскрикнул, кто-то истерически хихикнул – и сделалось тихо, так тихо, что голос Аржанова показался неестественно громким:

– Ружье мне дайте!

– Нет! – неожиданно для себя самой ахнула Алена, и ее испуг мигом передался Мишке. Покосившись на людей, он отшатнулся в дальний угол клетки и уселся там, обнимая Алену, словно понимая: редко кто решится стрелять в него, не рискуя при этом поразить его добычу.

Алена едва сдержала слезы. Она сама не понимала, чувствует ли разочарование или облегчение оттого, что помешала Егору стрелять, однако знала: Мишка ни в чем не виноват, и прикончить его вот так, из слепой ярости, из отчаяния, – нелепо и жестоко.

Люди загомонили, снуя туда-сюда мимо клетки, не осмеливаясь, впрочем, приближаться. Только Аржанов так и стоял, прижимаясь к прутьям лбом, неотрывно, отчаянно глядя на Алену. Его горе и надрывало Алене сердце, и делало ее счастливой. Она пыталась утишить свою несусветную, несвоевременную радость: мол, Аржанов просто страшится за судьбу человека, оказавшегося в лапах зверя, – но усмехнулась над собой. Нет, лишь за нее болит его душа и, может быть… Она не успела додумать, домечтать: караульщики притащили тяжелый чан и принялись извлекать из него куски сырого мяса и на вилах совать его в клетку.

Так вот как решили отвлечь его от живой добычи!

Мишка встрепенулся, оставил Алену и на четвереньках кинулся к ближайшему куску. Схватил его обеими руками и жадно вгрызся в парную, кровоточащую красноту.

От запаха свежанины у Алены комок подкатил к горлу, все поплыло перед глазами. Как в тумане видела она, что какой-то человек протянул Аржанову карабинец, другой – ружье, однако он отмахнулся от обоих и, что-то сказав одному караульному, осторожно двинулся в обход клетки – туда, где находилась запертая дверь. Стало ясно: Егор надеется, что ему удастся незаметно отворить клетку и тогда Алена сможет неприметно выскользнуть. И вроде бы минута выдалась благоприятная: Мишка казался всецело увлеченным едой, – однако даже ради спасения жизни Алена не смогла бы сейчас шевельнуться. Страшная слабость овладела ею, сильнейшие приступы тошноты совершенно измучили. Ни рукой, ни ногой не могла она двинуть: сползла по стене клетки и простерлась на полу.