Забытый - Бенуа Пьер. Страница 3

— Ефрейтор Пендер, — сказал начальник, — подойдите ближе.

Он предложил мне папироску. Такое вступление не могло не заставить меня насторожиться.

— Вы, — продолжал он, — один из самых умных унтер-офицеров эскадрона.

У меня мелькнула мысль сказать ему, что я не унтер-офицер, потому что только исполняю обязанности квартирьера. Но он добавил:

— Один из самых умных и самых образованных. Можно ли было возражать? Я промолчал.

— Наши вчерашние опасения подтвердились. Мы заблудились. Не надолго, должно быть, но пока заблудились. Немыслимо весь эскадрон направить по пути, который может оказаться неверным. Нам придется подождать здесь, пока разведчики не найдут дороги, которая помогла бы нам с минимальной затратой сил выбраться из этой каменной дыры. Младший офицер Одуэн исследует путь на восток, по которому нам, вероятно, и придется идти, хотя это будет возвращением вспять. Я предпочел бы другой, если бы это оказалось возможным. Ефрейтор Виржилиус поэтому произведет разведку к югу, вахмистр Альдобрандини — к западу. Вы, ефрейтор Пендер, должны направиться на север. Все ли поняли?

Ни за что на свете я не согласился бы признаться, что не понял. К счастью, вахмистр Альдобрандини решился запросить Дополнительных инструкций.

— Мы поедем в одиночку, господин начальник? — спросил он, с тем ужасным акцентом, который вызывал ироническую веселость в стрелках-парижанах.

— Возьмите каждый по одному стрелку. Скоро, должно быть, вам преградят путь скалы. Вы оставите тогда лошадь на попечении солдата и отправитесь на розыски пешком.

— На какое расстояние должны мы произвести обследование? — спросил ротмистр Одуэн.

— Точно определить трудно, так как я не знаю, в какие условия местности попадет каждый из вас. Во всяком случае, не отсутствуйте дольше двух дней. Излишне добавлять, что мы будем ждать, сколько понадобится. Но, в общих интересах, старайтесь не заблудиться.

— Когда мы должны выехать, господин начальник?

— Чем раньше, тем лучше. Наметьте сейчас же стрелков которых вы возьмете с собой.

Что касается меня, я выбрал кавалериста 1-го класса по имени Собион, родом из Байонны. Час спустя мы выехали из лагеря и направились к северу, узким ущельем между горами, настолько высокими и так близко подходящими друг к другу, что далеко вверху виднелась только узкая ленточка бледно-голубого неба.

— Собион! — крикнул я, — скорей, скорей сюда!

Он немного отстал, сойдя с лошади, чтобы что-то поправил в седле. На мой зов он прибежал, ведя лошадь на поводу.

— Посмотри-ка.

Радостное восклицание…

Ущелье, которым мы ехали вот уже двадцать четыре часа, остановившись за это время только один раз на час или два, чтобы немного отдохнуть, — вдруг расширилось. Как ручеек впадает в реку, так узкая горная дорожка вливалась в прекрасную дорогу, вьющуюся по склону горы.

Дорога была обсажена большими кудрявыми вербами, и мы с изумлением убедились, что проложена она человеком. И поддерживается, очевидно, в прекрасном состоянии, лучше многих дорог во Франции.

— Вернемся в лагерь, — предложил Собион.

— Погоди, погоди, — отвечал я; я не мог отказать себе в удовольствии пустить мою кобылу Микет галопом по этому прекрасному шоссе. — До чего красиво! Посмотрим, далеко ли идет эта дорога!

Похоже было на то, что очень далеко.

— Собион, смотри.

— Столб, обозначающий километры, — сказал он, останавливаясь перед прямоугольным камнем с высеченными на нем какими-то знаками.

— Пожалуй, не километры, Собион. Не следует забывать, что метрическая система принята не во всех странах. Есть страны высококультурные, как Англия, например, которые не признают ее. Проедем дальше — нет ли второго столба, — заметив точно по часам, когда отъедем от первого.

Через семь минут мы подъехали ко второму столбу, точно такому же, как первый.

— Еще семь минут, Собион, и если мы попадем на третий столб, значит мы в стране, где умеют поддерживать в порядке дороги и мосты.

Так и случилось. Семь минут спустя мы подъехали к третьему столбу. Собион захлопал в ладоши.

— Хорошая все-таки вещь образованность… — сказал он.

— Тут, — говорю я, — дело не столько в образованности, Собион, как в умении рассуждать правильно. Вот если бы я мог прочесть, что написано на этих камнях, — тогда это была бы образованность.

Я попытался, но вынужден был сознаться в своем невежестве.

— Все равно, — сказал Собион, — ты здорово на высоте положения.

Не стану скрывать, что его похвалы подхлестывали и возбуждали меня не меньше, чем свежий ветерок, с утра поднявшийся в горах.

— Как же нам теперь быть? — спросил Собион.

— Дело ясное, — отвечаю я. — Мы могли бы вместе вернуться в лагерь. Но у меня другой план. Ты вернешься один и расскажешь господину начальнику то, что видел: прекрасную дорогу с мостиками и километровыми столбами, не хуже дороги из Ларуна в О'Бон. Я же останусь здесь. Ты понимаешь — не без того, чтобы на этом шоссе бывали проезжие. Любопытно узнать, что за народ? Видишь там, наверху, хижину, вроде пастушьей? Я расположусь в ней с Микет и в ожидании вас займусь своими денежными счетами, которые я запустил за последние восемь дней.

Сказано — сделано. Собион уехал. Довольно ленивый по натуре, он, наверное, не прочь был бы остаться. Но я заметил, что в то же время он заранее предвкушал удовольствие, какое получит при виде восторга наших товарищей, когда эскадрон выедет на прекрасно содержимую дорогу. Я и в самом деле ни минуты не сомневался, что предпочтение будет отдано нашему маршруту.

Было около двенадцати часов, когда я остался один. Я рассчитал, что Собион попадет в лагерь на другой день, часов в шесть утра. Эскадрон передвигается медленней, чем отдельный кавалерист, — нельзя было поэтому надеяться, чтобы наш эскадрон прибыл к месту, где я его ожидаю, раньше вечера второго дня.

Держа Микет под уздцы, я взобрался с ней к маленькой хижине. В ней никого не было. Я удобно расположился там, а стреноженная Микет тотчас увлеклась сочной, аппетитной травой, покрывавшей площадку. Было холодно, но терпимо. Дым от моей трубки ровным синим столбиком поднимался в чистом горном воздухе.

Я провел прелестный день. Если бы я мог приготовить себе одно-другое горячее кушанье, я был бы на верху блаженства. Но у меня было с собой только одно огниво, а путешественникам, утверждающим, что с его помощью можно зажигать сухие сучья, — доверять не следует. Я пробовал не раз, — и всегда безуспешно.

Под вечер, чтобы порассеяться, я прошел в роскошный кедровый лес, начинающийся у самой дороги. Ни одной птицы, или, может быть, они уже улеглись. Царила тишина, хватающая за душу. Внезапно раздался легкий металлический звон. Я нагнулся, поднял предмет, на который споткнулся, и с удивлением констатировал, что это коробка из-под сардин, английского происхождения. Это открытие, вместо того чтобы успокоить меня, привело, напротив, в смущение. Мрак быстро надвигался. Я поспешил вернуться в хижину.

Спал я не просыпаясь. А когда утром раскрыл глаза, солнце поднялось уже высоко. Я вышел из хижины, чтобы совершить омовение в небольшом ручейке, мелодично журчавшем в нескольких шагах. Микет еще дремала в хижине. Я не взял ее с собой. И слава богу!

Ручей протекал по склону горы, между хижиной и шоссе, в расстоянии ста метров примерно от последнего. Только я освежился прекрасной прозрачной водой, как до слуха моего явственно донесся стук лошадиных копыт. Эскадрон! Ах, милые друзья! Как они поспешили! Я бегом пустился вниз по склону, им навстречу. В утренней дымке я различал уже на дороге большую группу всадников.

Я был почти у самой дороги, как вдруг сразу остановился и только-только успел притаиться за большим камнем…

По дороге ехали не мои товарищи.

Это не были мои товарищи, это были… были люди, каки я никогда не видал, или, вернее, каких не мог рассчитывать встретить в подобном месте.

В 1911 году, когда принадлежавшая мне облигация города Сан-Себастьяна вышла в тираж и мне выплатили тысячу франков, — я употребил эти деньги на поездку в Париж и в столице попал на спектакль в театре Шателэ. Давали «Михаила Строгова». Не стану передавать содержания всем известного произведения. Напомню только, что курьер Мишель, вместе со своей невестой, кроткой Надей, по долгу службы заброшен ко двору эмира татарского хана Феофара. Я, как сейчас, вижу толпу великолепных татарских всадников, вооруженных луками и мечами, с синими бородами, в стальных шлемах и кольчугах… Так вот: всадники, проезжавшие мимо меня, словно прямехонько явились из Парижа. Те же луки, мечи, те же шлемы, кольчуги, синие бороды. Лошади у них, как и полагается, были покрыты под седлами тигровыми шкурами. Словом, все аксессуары были налицо. Но изумление мое не знало границ, когда я увидал, непосредственно вслед за этими воинами и в таких же точно костюмах, — двух татар-мотоциклистов со своими мотоциклетками. Уж, конечно, в Шателэ не позволили бы себе преподнести публике такой чудовищный анахронизм.