Колодезь Иакова - Бенуа Поль. Страница 24

– Только этого не хватало! Вы отстали на целых тридцать лет, Гаспар. Ну-ка, Поль, что вы предлагаете?

– Два виски с содовой, – сказал журналист, – и хватит об этом.

– Слышите, Гаспар? Господин приказал. Повинуйтесь.

Де Биевр все еще осматривал стол.

Поль Эльзеар вытащил записную книжку из кармана смокинга.

– Ну нет, дитя мое. Здесь, надеюсь, вы не начнете писать статью.

– Разрешите мне записать только одну фразу. Все равно меня мучает совесть. Нехорошо, что мы не досидели до конца.

– Дорогой мой, – сказал де Биевр, – если под предлогом угостить нас ужином ваш дю Ганж намеревался в сотый раз подробно изложить нам всю свою ерунду, то он оказался бы нашим должником, а мне совсем не хочется, чтобы сегодня роли переменились. Впрочем, за кулисами «Олимпии» было столько народу, что наше бегство он, верно, и не заметил.

– Плохо же вы знаете писателей. Они первым делом замечают отсутствующих. Да все равно. Пожалейте же меня, принужденного вслух хвалить его ревю.

– Во всяком случае, это легче, чем о нем думать. Сколько он зарабатывает своими произведениями, наш дорогой дю Ганж?

– Давайте подсчитаем его годовой доход. Это его шестое ревю. Все выдержали более ста представлений. Я не буду далек от истины, если назову сумму в четыреста тысяч франков. Кроме того, большинство арий из его ревю расходятся по кафе и мюзик-холлам в провинции и за границей. Прибавим еще сто тысяч. К тому же у него еще личное состояние. Мейер-отец – один из крупнейших меховщиков в Сентье.

– Пятьсот тысяч франков за три десятка каламбуров, из которых, без сомнения, ни один ему и не принадлежит! – воскликнул де Биевр. – Черт возьми, недурно! Посмотрим, кто здесь сегодня будет.

Идя слева вдоль стола, он вслух читал написанные на позолоченных карточках имена. То же самое делал Эльзеар, идя с правой стороны.

На двадцатом имени де Биевр вдруг остановился.

– Теперь я понимаю, откуда его успех. Никогда я не видел более разумного подбора приглашенных. Кроме нескольких старых развалин, вроде меня, нужных для декорации, будут все власть имущие театральной и артистической прессы и самые красивые женщины Парижа.

– Несомненно, – сказал Эльзеар, – что при помощи такого стола можно школьное сочинение самого скверного ученика провинции обратить в шедевр. А! Вот незнакомое мне имя. Проспер Гильорэ, что это такое?

– А! Гильорэ, – засмеялся де Биевр. – Я совершенно о нем забыл. Очень мило, что дю Ганж подумал о нем.

– Кто этот господин?

– Гильорэ, дорогой мой… Всему виной моя старческая память. Налейте же мне еще виски, и я дам вам желаемые разъяснения. Вам известно, что уже два месяца назад я решился продать Биевр.

– Да, вы мне говорили.

– Вот я и нашел Гильорэ, долгожданного покупателя. Он, не торгуясь, все взял – и земли, и замок. И тут же заплатил запрошенные мной миллион четыреста тысяч франков. Двести тысяч я истрачу. На остальное же спокойно могу прожить лет десять. А потом уже не знаю, что продавать. Но я надеюсь, что до этого времени Господь призовет своего недостойного раба.

– Это мне отнюдь не объясняет присутствия между нами господина Гильорэ, – улыбнулся Эльзеар.

– Вы удивляете меня, – сказал де Биевр. – Вы страшно меня удивляете. Уже одно имя говорит за него. Господину Гильорэ пятьдесят пять лет. В то время как Домбидо – покровитель очаровательной Королевы Апреля – в течение четырех лет поставлял патроны в армию Права и Цивилизации, Гильорэ занимался перевязочными материалами.

На них он, впрочем, честно заработал миллионов двадцать, что дало ему возможность скупить Биевр у Монлери, одно из редких графств, учрежденных Людовиком XI, в отличие от республиканцев, не любивших аристократию. В Биевре Гильорэ хотел бы устраивать приемы, но у него нет связей.

Он просил меня ему помочь, напирая на то, что согласился со всеми пунктами продажи. Не мог же я его сразу повести к Линеям или Палиньякам. Вот я и просил дю Ганжа, общество которого не такое высокомерное, пригласить его. Куда его посадили?

– Направо от него Нина Лазюли, славная девушка. Налево… А! Жессика.

– Ну уж нет, Жессика – это уже не игра. Бедняге надо сначала набраться опыта. Я поменяюсь с ним местами. Сразу да Жессика. Это уж слишком для него.

И Биевр поменял местами карточки. Бледная улыбка снова скользнула по лицу Поля Эльзеара.

– Вы находите красивой Жессику, не правда ли?

– Очень. Я вам это сразу сказал, когда Королева Апреля нас с ней познакомила. Но кто она?

– «Старый друг», сказала Королева. Я знаю не больше вашего.

– На ней было хорошее платье. Она умеет его носить. Но заметили вы, что у нее нет ни одной драгоценности?

Поль Эльзеар только пожал плечами.

– Мне кажется, она ваша единоверка, – после небольшого молчания произнес де Биевр.

– Я тоже думаю, что она еврейка, – ответил журналист. И с натянутой улыбкой, придавшей что-то болезненное его красивому лицу, прибавил: – Я спрошу ее, если вас это интересует.

Тон его голоса поразил де Биевра.

– Знаете что, голубчик, – сказал он, – и я хочу сделать вам одолжение. Если вам приятно сидеть рядом с ней за ужином и толковать о Талмуде, я с удовольствием заставлю мою карточку прогуляться еще раз.

– Нет, нет! Я доволен своим местом, – ответил Эльзеар. – Жессика, – продолжал он. – Ее имя напоминает мне о начатом нами разговоре. Вы, надеюсь, помните? Когда мы вышли из автомобиля, вы говорили мне о «Венецианском купце», о Шейлоке.

– Правильно, – прошептал де Биевр, – о Шейлоке.

Поль Эльзеар достал свое стило и развинтил его левой, единственной рукой. Ленточка медали на отвороте смокинга ясно говорила, при каких обстоятельствах он лишился другой руки.

Взяв карту меню, он что-то быстро стал писать на обороте.

Старик наблюдал за ним.

Воцарилось молчание.

– Вы молодец, Поль Эльзеар, – вдруг серьезно произнес де Биевр и повторил: – Молодец!

Поль Эльзеар нервно рассмеялся:

– Знаете ли вы, дорогой друг, что ваш комплимент не так уж приятен?

– Почему?

– Догадываетесь ли вы, что я понимаю, чем он вызван? Вы удивлены, может быть, бессознательно, контрастом между моим поведением во время войны и моей национальностью. Разве я не прав?

– Вечные жертвы! Все вы одинаковы. Когда же вы перестанете привязываться к вещам, делающим вам только больно?

– Разве я ошибся? – Эльзеар упрямо наклонил голову.

Старик приблизился к нему и положил руку на спинку его стула.

– Разрешите мне ответить вопросом на вопрос. Вы горды тем, что вы еврей, Поль Эльзеар, не так ли?

– Очень горд, – последовал мрачный ответ.

– Чем же вы больше гордитесь – вашей раной или вашим происхождением?

Эльзеар ничего не ответил.

– Я вас правильно понял? Вашим происхождением? Видите, я не ошибался, когда хвалил вас. Вы сами не хотите быть приравненным к остальным инвалидам Франции. Не мы – вы отталкиваете нас. Не протестуйте! Вы мне нравитесь, вы меня интересуете, я люблю вас таким, какой вы есть.

– Мы говорили о Шейлоке, – с горькой иронией перебил его Эльзеар, – о Шейлоке-ростовщике, о Шейлоке-еврее.

– Да, мы говорили о нем, – вставил де Биевр, – и я не изменю ни слова из того, что хотел сказать. Я отлично сознаю все глупости, которыми сопровождается таинственный вопрос о еврейской душе. Кажется, один только английский поэт ясно видел, в чем решение этой проблемы. Вы признаете, что Шейлок – странная личность. Вся бессмыслица в том, что видят в нем только ростовщика, тогда как четверику золота он предпочитал фунт мяса, вырезанного из груди его врага. В этом вся суть. Спросите у Гарнагона и отца Грандэ, что бы они выбрали. Они настоящие скупцы. В Шейлоке же сильнее всего чувство мести, то есть он попросту идеалист. Золото – лишь орудие в его руках. У еврейского народа оно всегда было только орудием, единственным, которым ему разрешили защищаться. Я восторгаюсь безрассудством тех, кто обвиняет вас в том, что вы две тысячи лет поклоняетесь золоту.