Тотальное преследование - Басов Николай Владленович. Страница 56

Часть четвертая

ПЕРВОЕ ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

1

Южная Африка оказалась совсем не такой, какой Том себе представлял, если вообще представлял. Оказалось, что это – потрясающе красивая земля, полная старины, на которую он смотрел, в буквальном смысле разинув рот, и новизны, иногда поражающей, но и чуть смешной, на его взгляд.

Кейптаун Извекову понравился. Славный город. Тут имелись даже шоссе с головоломными развязками, по которым бегали и старые, еще бензиновые, и новые, появившиеся после Завоевания, электрические автомобильчики. Еще в Кейпе стояли так называемые небоскребы, иногда высотой до тридцати этажей, что до настоящих небоскребов никак не дотягивало. Но их так называли потому, что остальной город раскинулся очень широко. И это было понятно, ведь пространства вокруг расстилались немереные, почти как в России. Вот только все же это была не Россия.

На первое время Извеков поселился в пансионате неподалеку от океана, попробовал читать газеты и смотреть все программы, которые принимал его телевизор, чтобы уяснить, куда попал и как ему себя вести. С поведением оказалось сложно. В окрестных лавочках, где Том покупал еду, или в кафешках с причудливыми названиями к нему сначала относились хорошо. Но он расширял во время долгих, порой утомительных прогулок свое знание города. И пару раз попадал в черные кварталы, где его из-за выгоревших на солнце волос и светлых славянских глаз отказывались обслуживать. Потому что тут была сегрегация наоборот: уже не белые угнетали черных, а черные белых. Якобы за прежние издевательства и эксплуатацию.

Извекова поразило, что почти все полицейские были неграми. И даже проблеска того, чтобы в полиции служили белые, не было. Зато офицеры в армии бывали и белыми, но к ним тоже относились… свысока, потому что почти все они оказались наемниками из разных стран. Еще в полиции служило немало индусов. Те были добрее к белым, иногда действительно проявляли учтивость, но при этом оглядываясь на своих черных начальников и командиров.

И еще на этой благословенной земле было голодновато. В городах это не особенно чувствовалось, но все же ощущалось. Фокус, как Извеков понял довольно скоро, заключался в том, что раньше голода тут не знали. Но это было тогда, когда земли, необозримой ширины и вполне плодородные, принадлежали белым фермерам, которые работали не покладая рук и достаточно эффективно. Потом, лет десять-пятнадцать назад, случилась катастрофа. Черное правительство решило эти земли передать черным фермерам, и белых разогнали, иногда весьма жестокими средствами. А негры, как быстро выяснилось, пахать и сеять, убирать и обрабатывать урожай не умели. И начались голодные годы. Для некоторых районов даже очень голодные, так что пришлось выпрашивать гуманитарную помощь, которой, конечно, сколько ни поставляй, все равно будет мало.

При этом поговаривали и писали в газетах, что в самой Южно-Африканской республике было еще ничего, терпимо, как-то справлялись. А вот в соседних странах вымирали целые племена… И даже новые технологии, предложенные захватчиками, не помогали. Это было ужасно.

Что еще оказалось удивительно, местные власти придумали новую идеологию и постоянно ее пропагандировали. Пропаганда была самая разная: и о том, что черные всегда хорошие и справедливые, а белые – не всегда; и о том, что в республике жить прекрасно, а в других регионах континента, особенно там, где командуют только белые, дела совсем безнадежны. И над всем этим смешением глупостей, благоглупостей и редких дельных замечаний и мнений реяло в недосягаемой вышине представление о мекафах. Было оно, в отличие от лозунгов местных политиков, довольно продуманным и убедительным.

По нему выходило, что люди подошли в организации своего общества к краю пропасти, и возникал вопрос уже о выживаемости человеческого рода-племени в целом. Лишь в некоторых странах было достигнуто некоторое благополучие, и то весьма и весьма относительное… Но вот едва ли не Божьим промыслом на человечество, на Землю напали «губки», как теперь на общепринятом жаргоне называли мекафов. И люди сразу получили второй шанс в развитии, возможность совершенствоваться и даже объединиться в нечто слитное, что в речи многих комментаторов, которые об этих материях толковали, звучало как «одинаковость». То есть многим из этих комментаторов очень хотелось быть одинаковыми… Вот только, к сожалению, Извеков на каждом шагу видел противоположное – нигде ни один человек не полагал себя одинаковым с другими, не объединялся просто так, за здорово живешь, из одного уважения к завоевателям, зато везде и всегда пробовал отъединиться от всех, кто был хоть сколько-нибудь на него не похож.

Возникало, таким образом, старое, как мир, противоречие между почти любой идеологией, которую Тому приходилось узнавать и наблюдать в действии, и человеческой природой, заложенной в человека как матрица поведения и любого практического действия. И не могло быть в этом никакого соответствия, потому что желания чинуш и вообще всяких власть и богатства предержащих, и устремления остальных людей, вынужденных на этом свете существовать, продолжать жизнь свою и своего потомства, передавая прошлое в будущее… В неведомое будущее… В общем, эти две породы людей никак не совпадали и кажется, не могли никогда совпасть.

А потом с Томом случилась неприятная история. Жил он себе в пансионате, никого не трогал, почитывал газеты, смотрел телик и гулял; о работе не думал, о деньгах, заработанных в добывающей компании, тоже, потому что не был уверен в своей кредитной карточке, как в том чипе, который стащил у механика на Ямайке. И вот однажды…

Стук в дверь его комнаты раздался совсем поутру, когда и не развиднелось по-настоящему. Том включил лампу на тумбочке и поднялся. Открыл дверь, о чем потом не раз пожалел, но, видимо, отвык от необходимой для большого города осторожности, проведя последние годы на подводных станциях, где все и всегда контролировалось, где не могло возникнуть никаких бытовых осложнений…

Их было трое, все в полицейской темно-синей форме. Один тут же заломил Тому руку и прижал щекой к стене. Второй помахал для убедительности перед его лицом электрошоковой дубинкой, а третий прошел в комнату и уверенно уселся в единственное кресло. И когда Тома развернули, чтобы он мог увидеть этого начальника, тот спросил, презрительно бросая слова:

– Дошли до нас сведения, парень, что подозрительный ты тип. Сверх меры подозрительный.

Том присмотрелся к полицейскому. Это был здоровый бугай, черный, естественно, злой и привыкший только к одной реакции: чтобы его боялись, а он делал, что хотел.

– Что же во мне подозрительного? – спросил Извеков.

И тут же полицейский, что держал его руку на излом, несильно треснул Тома по почкам.

– Молчи, пока тебе не разрешили разговаривать! – прошипел он на ухо Тому.

– Во-первых, мы выяснили, что денег у тебя, по-видимому, нет. О работе ты не помышляешь, ходишь туда-сюда, что-то высматриваешь… Ты, часом, не грабитель какой-нибудь?

– Нет, – сказал Извеков. Он еще не вполне проснулся даже. И когда мордоворот сзади еще разок его пихнул, он со злостью повернул к нему голову: – Меня же спрашивают… – Для убедительности добавил еще: – А не отвечать невежливо, меня так мама учила.

– И где живет твоя мама?.. – спросил другой, у которого в руках действительно был электрошокер.

– Полагаю, что это – мое дело, – сказал Том, уже приготовившись к очередному тычку, каждый из которых отзывался немалой болью. Хотя были они и не сильны, но бить тут, как оказалось, умели.

– И ко всему, похож ты, парень, на одного такого же, которого нужно отловить. – Этот аргумент начальник проговорил уже совсем зло. Они с Томом обменялись сложными взглядами, и, осознав, что ответа не будет, офицер добавил: – Вот скажи мне, какова твоя специальность? Кто ты по профессии?.. Часом, подводными работами не занимался?

Том даже обомлел от такого точного попадания этого… мента в его прошлое. Но сумел удержать лицо неподвижным, лишь лихорадочно прикинул в уме, что бы такое сказать, чтобы сошло за правду? И вдруг придумал. Вернее, каким-то чутьем, непонятным ему самому, прочитал в сознании полицейского что-то… Или даже не прочитал – догадался, что могло ему помочь.