Марсианские шахматы - Берроуз Эдгар Райс. Страница 20

Девушка услышала пронзительный свист врагов и в то же время поняла, что корабль поднимается. Вскоре аэроплан был недосягаем для врагов, а мгновение спустя Туран перебрался через борт корабля на палубу. Впервые за много недель сердце девушки наполнилось радостью и благодарностью. Но первая мысль ее была о другом.

– Ты не ранен? – спросила она.

– Нет, Тара из Гелиума, – ответил он. – Они были бессильны против моего меча, мне даже не угрожала настоящая опасность.

– Они могли легко убить тебя, – сказал Чек. – Их мозг так велик и развит, что благодаря логике они могли предвидеть все твои действия и парировать все твои удары и в то же время нанести тебе удар в самое сердце.

– Но они этого не сделали, Чек, – возразил ему Гохан. – Их теория развития неверна, и они, без сомнения, уступают хорошо развитому человеку. Вы развили мозг и пренебрегли телом, но нельзя руками другого делать то же, что своими руками. Мои руки привыкли к мечу, каждая мышца немедленно отзывается на приказ, аккуратно и механически, как только в этом возникает потребность. Я отражал удары с той же легкостью и быстротой, как если бы сталь моего меча имела глаза и разум. Вы с вашим мозгом калдана и телом рикора никогда не сможете достичь такого совершенства. Развитие мозга не равноценно развитию человека. Самые счастливые люди те, у которых уравновешено развитие мозга и тела, но даже эти люди далеки от совершенства. Абсолютное совершенство означает прекращение развития и смерть. В природе должны быть контрасты: в ней есть и свет и тени, и счастье и горе, и правда и неправда, и добродетель и грех.

– Я всегда думал иначе, – ответил Чек, – но с тех пор, как я узнал эту женщину и тебя, представителей другой расы, я понял, что возможны другие идеалы жизни, отличные от тех, что известны калданам. Я много думал о том состоянии, что вы называете счастьем, и понял, что вы правы, хотя я сам не могу ощутить его. Я не могу смеяться или улыбаться. Но я испытываю удовольствие, когда эта женщина поет, и это чувство открывает передо мной удивительную перспективу красоты и удовольствий, которые страшно далеки от холодных радостей совершенного мозга. Я хотел бы родиться в твоем народе.

Подгоняемый слабым ветерком, их аэроплан медленно летел к северо-востоку над долиной Бантума. Внизу лежали возделанные поля, одна за другой оставались позади крепости Моака, Нолаха и других королей калданьих роев, населявших эту странную и ужасную землю. Каждую крепость окружало огороженное пространство, заполненное рикорами – неподвижными, безголовыми существами; прекрасными, но отвратительными.

– Это урок, – заметил Гохан, глядя на рикоров во дворе крепости, над которой они пролетали, – той, к счастью, небольшой части нашего народа, которая преклоняется перед мясом и превращает еду в культ. Ты знаешь их, Тара из Гелиума: они подробно расскажут тебе, что завтракали две недели тому назад, и как приготовить филе из тота, и какое вино следует подавать к мясу цитидара.

Тара рассмеялась.

– Но ни один из них не назовет нам художника, чьи произведения решением Совета Джеддаков приняты в этом году во Дворец Красоты, – сказала она. – Их развитие подобно развитию рикоров, оно не уравновешено.

– Счастливы те, в ком есть и хорошее и плохое, кто способны и на радость и на ненависть, те, кто терпимо относятся к другим людям. Те, кто лишены эгоизма, а не те, чей мозг непомерно развит и перевешивает все остальное.

Когда Гохан кончил говорить, Чек издал звук, как человек, желающий привлечь к себе внимание.

– Ты говоришь как человек, много размышлявший. Разве вам, людям красной расы, мысль доставляет удовольствие? Разве вы находите радость в размышлении? Разве разум и логика играют какую-то роль в вашей жизни?

– Конечно, – ответил Гохан, – но размышления не занимают все наше время. Ты, Чек, например, являешь образец эгоизма, о котором я говорил. Так как ты и твой народ преклоняетесь только перед разумом, то вы не верите, что другие люди тоже могут мыслить. Но мы не так ограничены, как вы, думающие только за себя и о себе и о своем огромном мозге. Мы думаем и о многом другом, затрагивающем благосостояние всего мира. Если бы не красные люди, даже калданы исчезли бы с лица Барсума, вы не можете жить без воздуха, которого на Барсуме давно уже не было бы в достаточном количестве, если бы красные люди не сконструировали и не построили огромные атмосферные фабрики, которые дали новую жизнь умирающему миру. Чего стоят все дела калданов в сравнении с этим единственным делом красной расы?

Чек поставлен в тупик. Будучи калданом, он знал, что мозг имеет огромную силу, но никогда не думал, что эту силу можно использовать и в практических целях. Он отвернулся и стал глядеть вниз, на землю своих предков, над которой он медленно пролетал. В какие неведомые земли? Он был настоящим богом среди безвольных рикоров, но эти двое из другой земли поставили под вопрос его превосходство. Даже несмотря на свой чрезмерный эгоизм, он начал подозревать, что эти двое покровительствуют ему, может, даже жалеют его. Он удивился происходившей с ним перемене. Больше у него не будет множества рикоров, готовых выполнить его повеления. С ним один-единственный рикор, и когда он погибнет, другого не будет. Когда рикор устанет, Чек вынужден будет беспомощно ждать, пока тот отдохнет. Он пожалел, что встретил эту красную женщину. Она принесла ему одни неприятности. Внезапно Тара начала петь, и Чек почувствовал от этого удовольствие.

Спокойно плыли они при свете бегущих лун среди теней барсумской ночи. Рычание бенсов достигало их ушей, пока аэроплан не пересек границу Бантума, оставив позади эту странную и несчастную землю. Но куда же их несет?

Девушка поглядела на мужчину, сидевшего скрестив ноги на палубе крошечного судна и погруженного в думы.

– Где мы? – спросила она. – Куда нас несет?

Туран пожал широкими плечами.

– Звезды говорят, что мы движемся на северо-восток, – ответил он, – но где мы и куда нас пригонит ветер, я не могу даже гадать. Неделю назад я бы поклялся, что знаю, что лежит за ближайшей знакомой грядой холмов, к которой я подходил, но теперь должен сознаться, не знаю, что лежит в миле от нас в любом направлении. Тара из Гелиума, мы заблудились, и это все, что я могу тебе сказать.

Он улыбнулся, и девушка улыбнулась в ответ. Какое-то знакомое выражение промелькнуло на его лице и в его улыбке. Она встречала много странствующих воинов: они приходили и уходили, вступая в схватки по всей планете, но этого она, кажется, не знала.

– Из какой ты страны, Туран? – спросила вдруг она.

– Разве ты не знаешь, Тара из Гелиума, что у странствующего воина нет родины? Сегодня он сражается под знаменами одного хозяина, завтра – другого.

– Но когда ты не воюешь, ты сохраняешь верность какой-то одной стране, – настаивала она. – Какому флангу служишь ты теперь?

Он встал и низко поклонился ей.

– У меня очень приятная служба. Я служу под знаменем дочери Главнокомандующего… теперь и навсегда!

Она поднялась и взяла его руку своей маленькой рукой.

– Я принимаю твою службу, – сказала она, – и обещаю, что, когда мы достигнем Гелиума, любое желание твоего сердца будет выполнено.

– Я буду служить верно, надеясь на награду, – сказал он, но Тара не поняла истинного смысла его слов, думая, что он рассчитывает на денежную награду. Могла ли она, гордая дочь Главнокомандующего, думать, что простой воин-наемник мечтает о ее руке и сердце?

На рассвете они продолжали лететь над незнакомой местностью. Ночью ветер усилился и унес их далеко от Бантума. Страна под ними была суровой и негостеприимной. На поверхности, усеянной глубокими ущельями, не было видно воды, как нигде не было и следов растительности. Никаких признаков жизни. Казалось, здесь вообще не может существовать жизнь. У них не было ни пищи, ни воды, и они страдали от жажды и голода. Чек, по совету Турана, слез со своего рикора, уложив его в безопасности на палубе. Чем меньше он будет его использовать, тем дольше сохранит. К тому же так рикор будет меньше страдать от голода. Чек, подобно гигантскому пауку, ползал по кораблю, по палубе, под килем, под мачтами. Для него любое место казалось удобным, так как одноместный аэроплан с трудом вмещал троих.