Задолго до Истмата - Беразинский Дмитрий Вячеславович. Страница 32

Академик Каманин, возглавивший специальную комиссию по исследованию залежей документов в Поместном, Дворцовом и Артиллерийском приказах, утверждал, что ничего нового, идущего вразрез с общепринятыми этическими нормами и законами развития общества, изобретать не нужно. Все давно изобретено, просто по разным причинам не запущено в производство. Среди всяческого рода предложений, прошений и жалоб Алексею Михайловичу удалось откопать и рецепт приготовления бездымного пороха (считается, что на Земле его изобрел французский инженер Вьель в 1884 году), и проект двигателя на ракетной тяге (известно, что первые пороховые ракеты запускали еще казаки Запорожской Сечи), и даже нечто весьма отдаленно напоминающее арифмометр. В принципе страна, не жалеющая денег на разработку этих проектов, должна была как минимум остаться при своих. Автору любого изобретения не хватало обычно двух вещей: средств и связей наверху. Но это уже несущественно – при соответствующем интересе государства к кустарям-одиночкам должен был наблюдаться прогресс. Хотя случаи бывали презабавные.

В 1694 году в Москве один кузнец испросил в Стрелецком приказе восемнадцать рублей на постройку приспособления, с помощью которого человеку «возможно было летать аки птица». В течение месяца изготовил он аппарат наподобие крыльев, которые пристегивались к рукам, но в расчеты вкралась ошибка – кузнец не взлетел. Приказано боярином Троекуровым всыпать бедолаге двести батогов да выправить на нем восемнадцать рублей, продав его кузницу вместе с инструментом. Ошибся кузнец лишь в одном. Крылья не должны были двигаться, а следовало закрепить их неподвижно на раме. Тогда бы получился дельтаплан. Но эффект крыла тогда еще не был известен – дело закончилось трагедией. Этого кузнеца затем разыскали люди Ромодановского – оказался на демидовском заводе в Туле, куда попал вместо каторги. Стал этот Кузьма Жемов работать в Гдове на контракте. В течение двух лет он должен был отработать свой долг казне, заплатившей за него Демидову, а затем мог быть свободен.

Много искусных мастеров прибыли в Гдов. Кого освободили по прошению от колодок, и они не за страх, а за совесть отрабатывали выкуп, а кто явился и сам. Одним из первых прибыл скульптор из Риги Матиас Петерс – ученик знаменитого Рупертса Бинденшу. Он взялся за проектирование и строительство собора Святой Софии – главного храма будущей столицы. Казна выкупила крепостного бояр Татищевых Якова Григорьевича Бухвостова – знаменитого русского зодчего, два года назад вместе со своей артелью закончившего строительство Успенского собора в Рязани. Ходили слухи, что должны приехать некоторые мастера из Парижа, но пока ничего определенного сказать было нельзя.

Итак, пока крепость Гдов быстро расширялась, преобразуясь в будущую столицу русского государства, в политической жизни России тоже происходили перемены. К началу 1702 года устаревшая система приказов окончательно велела долго жить, уступив место министерствам. Бояре и министры Государственной Думы долго кроили и перекраивали сферы приоритетов каждого министерства, лаялись непотребными словами в отсутствие высоких персон, пытались даже кидаться врукопашную. Лаянка шла весь 1701 год. В конце концов приняли проект, по которому Пушкарский, Стрелецкий, Рейтарский и остатки Бронного приказов реорганизовались в министерство обороны, глава Аптекарского приказа стал министром здравоохранения, Посольский приказ был преобразован в министерство иностранных дел, недавно созданный Академический – в министерство образования, Земский, Казенный и Разрядный приказы слились в министерство экономики. Приказ тайных дел соединили с Преображенским приказом и передали в ведение князю-кесарю Ромодановскому под названием министерства государственной безопасности, Разбойный приказ отныне велено именовать министерством внутренних дел, и главе его Апраксину Петру Матвеевичу переданы дела и Холопьего приказа. На основе Ямского приказа создавалось министерство связи и информации, на основе Поместного и Хлебного приказов – министерство сельского хозяйства.

В ноябре вернули из ссылки князя Голицына. Василий Васильевич, которому исполнилось уже пятьдесят восемь лет, был сослан навечно с семьей царем Петром в Каргополь. Но затем его недоброжелатели, видно, посчитав Каргополь недостаточно отдаленным, сослали бывшего фаворита Софьи еще дальше – в Мезень, к Белому морю. Там умерла от цинги почти вся его семья, сам он непонятным способом остался жив. Да сохранил Бог единственную отраду – сына Алексея, с которым и вернулся опальный князь ко двору царицы. Сыну шел уже двадцать девятый год – самый зрелый возраст для мужа.

Глянула царица на бывшего любовника и расплакалась. Старик, да и только! Волосы седые, лицо в морщинах, глаза слезятся от авитаминоза. Расцеловала некогда дорогое лицо. Ласково поприветствовала княжича Алексея, вытерла слезы.

– Ну, здравствуй, батюшка! – горько улыбнулась она. – Уж прости, не сразу тебя нашли. Никто и не ведал, куда тебя отправили после Каргополя. Да и я после девяти лет монастыря сразу не сообразила...

– Ох, Сонюшка! – вздохнул старик. – Двенадцать лет уж прошло, дюжина целая. Я уж совсем старый стал, одна ты не изменилась, хотя чего я, старый, глупость глаголю – ты стала еще красивей!

Царица рассмеялась.

– Вижу, что кумплименты ты говорить не разучился! Хотя и старше ты меня на пятнадцать годков, да не молодею и я. Давай-ка, дружок, отпустим Алексея Васильевича, дабы не скучать ему от стариковских разговоров, а сами посидим и покалякаем. Я специально ради такого дела половину дня освободила...

Князь Василий повернулся к сыну:

– Иди, Алеша, прогуляйся по Москве. Можешь взять мою карету.

Молодой человек поклонился государыне и отцу и быстрым шагом покинул светлицу.

– Пройдем-ка, друг разлюбезный, в мой кабинет, – предложила царица, – подкрепимся и поговорим.

– О чем? – спросил Василий Васильевич – он, конечно, знал о наличии нового фаворита и нынче чувствовал себя не в своей тарелке.

Нет, он не ревновал. Все чувства давно прошли, время, говорят, лечит многие раны. И сердечные, и душевные. Не знал князь, как себя вести с этой новой Софьей, разучился за двенадцать лет с царями гутарить. Видя его неловкость и сама испытывая нечто схожее, Софья Алексеевна мягко улыбнулась и потрепала бывшего любовника по руке.

– Брось, батюшка, себя мытарить. А поговорим мы с тобой немного о том, что было. Подольше поговорим о том, что есть. И хочешь не хочешь, придется говорить о том, что будет. А будет точно – планируем мы изменить в России многое. Пойдем, что ли?

Рука об руку царица с князем прошли в ее кабинет, где накрыт был завтрак на двоих. Молчаливый лакей отодвинул стулья, зажег дополнительные свечи и, повинуясь знаку Софьи, бесшумно удалился.

– Ну что же, князь, – произнесла Софья, – восхвалим Господа за дары его и попросим благословения на все наши начинания, пусть пошлет нам прощение за грехи наши и направит на путь истинный.

– Аминь! – торжественно произнес Голицын. – Не скрою, Соня, необычное у меня сегодня настроение. Испытываю словно некий прилив сил, давно забытое чувство значимости и собственной пользы... Только вот немолодой мой организм притупляет уже все эти чувства. Но хоть на старости порадоваться! Не за себя, так за тебя!

– Налей малаги, Василий! – Она грустно смотрела на старого друга. Причем старого в обоих смыслах. Все эти годы она помнила его таким, как увидала в последний раз, – стройного мужчину с лохматой русой головой, в польском кунтуше, с саблей на боку да в красных шевровых полусапожках с острыми носками. Ничего не осталось, лишь лохматая непокорная голова с непослушными, но уже седыми прядями.

Василий Васильевич взял графин, и царица с болью заметила, что руки его дрожат.

– Погоди, князюшка, я сама, – ласково, но решительно забрала у него графин и наполнила лафитники, – чай, в Мезене погано с продуктами?

Князь пожал плечами. Эта затея со встречей ему переставала нравиться. Еще один такой прокол, и поймет царица, что никуда не годен князь Голицын, что старому жеребцу пора на покой. На вопрос ответил не сразу, как бы усилием воли переносясь в прошлое.