Гадание при свечах - Берсенева Анна. Страница 13

Глава 6

Ничего им не мешало в Спасском, в этом Марина оказалась права. Наверное, поэтому каждый день их здешней жизни растягивался, удлинялся – и уже через месяц и Марине, и Жене казалось, что они живут здесь вдвоем давным-давно.

Марина проводила на своем ФАПе не слишком много времени, только пока Женя был в музее. Если бы что-нибудь случилось, все знали, где найти новую медсестричку. А следить за трудовой дисциплиной было просто некому: районное начальство и так было до смерти радо, что нашлась медсестра на давно закрытый пункт в Петровском.

Она не знала, нравится ли ей заниматься хозяйством – занималась, и все, без лишних эмоций. Ей даже непонятно было, как это женщины моют посуду и представляют, что делают это для любимого. Она думала о Жене всегда, это было так с самого начала, а посуду она мыла просто так. Чтобы чистая была.

Ей нравилось слушать его рассказы о детстве, о Москве и университете, но она всегда знала, что он не рассказывает ей всего.

– Ты… Женя, ты любил кого-то – несчастливо любил? – наконец спросила она однажды.

Женя сжал свои пальцы так, что хрустнули суставы.

– Почему ты решила, Маша? – спросил он, помолчав.

– Не надо об этом говорить, если ты не хочешь, – ответила она. – Я это знаю, и мне не нужны подробности. Я не хочу тебя торопить. Но ты не бойся, милый мой, вся боль сама собою пройдет, и очень скоро.

– Откуда ты знаешь? – Женя смотрел на нее недоверчиво и даже слегка испуганно; впрочем, он все чаще смотрел на нее так.

– Почему же мне не знать? – пожала плечами Марина. – Я же люблю тебя…

Она не хотела говорить с ним о том, что трудно было бы ему объяснить.

– И все-таки это странно, – настаивал он. – Скажи, Маша, отчего ты так думаешь? Понимаешь, я не хотел бы, чтобы в моем поведении проскальзывало что-то… неадекватное тому, что есть на самом деле.

– Не волнуйся, Женечка, ничего не проскальзывает… – начала было Марина.

Но тут кто-то постучал в окно, и она с удовольствием оборвала разговор – встала и, приблизив лицо к стеклу, вгляделась в тьму октябрьского вечера.

– Наталья Андреевна пришла, – сказала она, обернувшись к Жене.

– Наташа! – обрадованно воскликнул он. – Да ведь она уехала уже.

– Значит, приехала.

Она вовсе не обрадовалась, разглядев в темноте изящный силуэт Натальи Андреевны. И не удивилась тому, что обрадовался Женя. Наталья Андреевна заходила к ним и раньше «на чаек и поболтушки», и Марина прекрасно видела, как меняется Женино лицо при виде этой женщины. Чему же ей было радоваться?

– Привет, ребята! – весело сказала Наталья Андреевна, являя свою стройную фигуру в проеме двери. – Как рада вас обоих видеть, Женечка, дружок!

«Особенно меня», – подумала Марина.

– Заходи, Наташа, – сказал Женя, помогая ей снять плащ. – А я уже, признаться, думал, что до следующего лета тебя не увижу. Или до Москвы…

– Ах, милый Женечка, если бы я стала дожидаться, когда ты появишься в Москве, мы бы с тобой никогда не увиделись, пожалуй. – Наталья Андреевна улыбнулась своей обольстительной улыбкой. – Ты и раньше предпочитал тургеневское уединение, а уж теперь, когда твоя очаровательная Машенька делит его с тобой…

– Ну почему, – смутился Женя. – Мне скоро французский минимум сдавать.

– Разве что поэтому. И то я не уверена, что ты позвонил бы мне. Я ведь, можно сказать, Женина преподавательница, – сказала она, поворачиваясь к Марине; на лице ее играла все та же милая улыбка, но глаза скользнули по Марининой фигуре оценивающе и холодно. – И он до сих пор меня стесняется, как будто я могу ему двойку поставить!

– Это ты, положим, преувеличиваешь, – заметил Женя. – Садись, Наташа, чай будешь?

– А я вам вина привезла, – сообщила Наталья Андреевна. – Не надоела еще портвушка наша деревенская? «Бордо», между прочим. Толик Гуськович прямо из Парижа привез, в подарок любимой учительнице. Это Женин однокурсник, – пояснила она, снова специально для Марины. – Он решил, что лучше заниматься не русской литературой, а бизнес-переводом – перспективнее. Бог его знает, кто из нас всех прав – но вот Толик теперь возит мне подарки из Парижа…

«Что же ты здесь сидишь, а не в Париже с Толиком?» – снова сердито подумала Марина.

– А приехала я по весьма прозаическому поводу, – точно отвечая на ее вопрос, сказала Наталья Андреевна. – Я ведь премию не получила за свой летний ударный труд, вот и пришлось лишний раз побеспокоиться. Сочетать приятное – видеть вас – с полезным.

Пока она щебетала, Женя поставил на стол стаканы, достал из буфета печенье. Марина сидела у стола и, не отрываясь, смотрела на Наталью Андреевну.

– А ты, Женечка, я смотрю, стал такой домовитый, – насмешливо заметила она. – Как положительно действует на тебя любовь!

– А я не сторонник домостроя, Наташа, ты же знаешь, – спокойно заметил Женя. – И мне нетрудно достать стаканы из буфета, зря ты иронизируешь.

– Что ты, какая ирония! Я тоже терпеть не могу вести хозяйство и мечтаю о муже, который меня от этой радости избавит.

Марина видела, с каким удовольствием Наталья Андреевна втыкает в нее эти острые шпильки. Но что она могла сказать и зачем? И она молча разглядывала новое платье Спешневой – точнее, не платье, а элегантный черный костюм с огромными белыми пуговицами и тонкими белыми кантами вокруг карманов. От Натальи пахло такими головокружительными духами, которых Марина и представить себе не могла. На ногах у нее были черные шнурованные ботиночки с неизменно тонкими каблучками.

Только совершенно наивный человек мог поверить, что в таком наряде отправляются в деревню, чтобы получить зарплату!

«Правда, она ведь и экскурсию тогда на каблуках вела», – вспомнила Марина.

Наталья Андреевна принялась рассказывать о каких-то общих знакомых – кажется, о Жениных однокурсниках. Какая-то Леночка как была занудой, так и осталась: преподает литературу в школе. А Витя Черепанов ушел в бизнес, но погорел и даже, говорят, скрывался от мафии.

– А про мадемуазель Ясеневу, между прочим, рассказывали какие-то невообразимые истории. Что-то душераздирающее! Будто бы она жила с каким-то генералом-афганцем, у которого кроме нее было еще две семьи, будто бы он ее чуть ли не бил, а она страдала, но ни за что не хотела его оставить. В общем, что-то бредовое, – хохотнула Наталья Андреевна. – Но Алина всегда была сумасшедшая, это же все знали. А почему ты не спросишь, Женечка, чем кончились ее любовные страдания? – добавила она, бросив на Женю быстрый взгляд.

– Потому что мне это неинтересно, – сказал он.

Марина вздрогнула, услышав, как звучит его голос. Значит, Алина Ясенева…

– Да? – усмехнулась Наталья Андреевна. – Очень жаль. А то бы я тебе рассказала, что генерал в конце концов сам ее бросил, попросту товарищу подарил, будучи подшофе. И она жила потом с товарищем, потому что, видите ли, считала, что так надо для ее неверного возлюбленного…

– Перестань, Наташа, – оборвал ее Женя. – Зачем ты мне все это рассказываешь?

Голос его прозвучал глухо. Он стоял у окна, отвернувшись, и только белые костяшки пальцев, вцепившихся в подоконник, выдавали то, что он чувствовал в эти минуты.

– А почему бы и нет? – мило удивилась она. – Я думала, тебе небезразлично, как устроили свою жизнь однокурсники. Особенно те, кто, в отличие от меня, подчинил свою судьбу страстям…

«Ладно – мне, – думала Марина. – Но ему-то она зачем делает больно?»

И как только она поняла, что Наталья Андреевна сознательно и безжалостно причиняет Жене боль, – словно что-то лопнуло у нее в груди. Марина знала этот неслышный треск ломающейся преграды – знала и боялась его.

Она вдруг вспомнила, как давным-давно, больше десяти лет назад, услышала его в себе и как страшно обернулась та сила нацеленного желания, которую она позволила себе отпустить…

– Я совсем забыла, Женя, – сказала она, вставая. – Мне же на работу надо.

Он ничего не ответил, не попытался ее удержать. Он по-прежнему, не оборачиваясь, стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу.