Гадание при свечах - Берсенева Анна. Страница 20

Она открыла глаза. Над нею был бело-голубой потолок, голова у нее болела. Марина приподнялась на локте, пытаясь встать, – и тут же со стоном упала на подушку. В комнате пахло чем-то похожим на резкие духи – наверное, она и очнулась от этого запаха.

– Наконец-то! – услышала Марина. – Ты меня почти напугала, Мариночка, нельзя же так!

Она увидела над собой склоненное лицо госпожи Иветты. Голос у той был слегка встревоженный, но глаза – спокойные, без тени даже легкого недоумения.

– Зачем же вы так?.. – тихо произнесла Марина. – Почему вы мне не сказали?.. Ведь вы знали, что эта девушка мертва…

– Ну, Мариночка, зачем же так трагично! – усмехнулась госпожа Иветта. – Ты говоришь так, будто я убить тебя хотела. Согласна, я поступила не совсем… тактично. Тебе, наверное, показалось, что даже слишком жестоко. Но ведь такова жизнь, разве ты еще не поняла? Я должна была проверить тебя, вот и все. Я была совершенно уверена, что смогу вовремя вмешаться. О чем же я должна была тебя предупреждать? И я убедилась в том, в чем хотела убедиться, – добавила госпожа Иветта, помогая Марине сесть и спустить ноги на пол. – И в том, кстати, что ты, при своих великолепных способностях, совершенно не умеешь распределять энергию. Нельзя так, Мариночка!

– Но вы же мне сами сказали… – попробовала возразить Марина, прикасаясь пальцами к ноющему виску. – Вы же сами сказали, чтобы я не берегла силы…

– Мало ли что я сказала! Тебе надо научиться не просто выплескиваться, а работать, понимаешь – ра-бо-тать! Если ты, конечно, собираешься как-то развивать свое дарование.

– Я не знаю, – тихо сказала Марина. – Теперь – не знаю…

Госпожа Иветта понимающе посмотрела на нее и усмехнулась.

– Бедная девочка, – сказала она, но в голосе ее не слышалось сочувствия. – Что ж, этого следовало ожидать. Хотя… – Госпожа Иветта прищурилась, и ее голубые глаза сверкнули, как закаленные клинки. – А на что ты, собственно говоря, рассчитываешь? Что твоя жизнь будет ясной и безмятежной, что все будут пылинки с тебя сдувать?

Марина молчала. В глазах у нее было темно от невыносимой головной боли, и сейчас она не рассчитывала ни на что. Не дождавшись ответа, госпожа Иветта продолжала:

– Ты должна понять, Марина, ты – необычный человек и незачем просить для себя обычной судьбы. Надо быть готовой к тому, что люди будут относиться к тебе со страхом и даже с неприязнью. Да и что здесь такого? Какой смысл так уж оглядываться в своей жизни на людей – это они пусть оглядываются на тебя! Ты правильно сделала, что приехала в Москву. Здесь люди посвободнее и жизнь они видят шире. Ты меньше встретишь недоумения. Но и жестче здесь люди, Марина! Этого вашего провинциального сюсюканья и всепрощения ты здесь не жди. Жизнь тебя каждый день будет проверять на прочность.

Марина едва слышала, что говорит ей госпожа Иветта. Всепрощение, прочность… Неужели она права, неужели надо одеться в непробиваемую броню, чтобы защитить себя от сторонней жестокости?

В глубине души Марина понимала, что это действительно так. Она поняла это давно – в тот самый день, когда шла с кладбища в Калевале и понимала, что думать о ней больше некому.

Безжалостная проверка, устроенная госпожой Иветтой, только подтвердила то, что она уже знала…

Но сейчас голова у нее болела так сильно, что даже мысли стали вялыми.

– Подумай, Марина, я тебя не тороплю, – услышала она голос госпожи Иветты. – Но и ждать долго я не могу. Мне нужна помощница, и если ты не согласишься, я должна буду искать другую – как можно скорее.

С этими словами госпожа Иветта пошла к двери. Но, уже стоя у дверного косяка, неожиданно остановилась, вгляделась в Марину, съежившуюся на диване. Потом быстро подошла к ней и, словно прислушиваясь, прикоснулась пальцами к ее вискам.

Марина и сама умела снимать головную боль; казалось бы, ей удивляться этому не приходилось. Но чтобы так мгновенно! Медленным, тягучим жестом госпожа Иветта отвела пальцы от Марининых висков – и боль ушла, вытянутая ее руками, как нитки из ткани.

Заметив удивление в Марининых глазах, Иветта улыбнулась:

– Надо уметь направлять энергию, я же тебе говорила.

И, не глядя больше на Марину, она вышла из комнаты.

Глава 11

Марина незаметно надела пальто и открыла входную дверь. Госпожа Иветта что-то напевала на кухне, и Марина не стала ее беспокоить.

Память на места у нее была не хуже, чем на цифры, людей и события; у нее вообще была хорошая память. И она быстро добралась от Полярной улицы до метро.

Вообще-то все это было странно: столько лет жить в Орле и ни разу не побывать в Москве, в городе, который она с самого детства ощущала особенным своим городом. А может быть, не было в этом ничего странного – именно потому, что Москва была для нее особенной…

И сейчас она знала, куда едет, благо станция так и называлась «Арбатская». Правда, Марина все-таки поплутала по ее запутанным переходам, почему-то всякий раз снова оказываясь на перроне.

Но не найти Арбат было невозможно, и Марина нашла его сразу, как только выбралась наконец на поверхность.

Ее не узнать было, эту улицу, по которой она столько раз проходила мысленно, слушая неторопливые отцовские рассказы! Марина даже растерялась, увидев вереницу круглых фонарей посредине, толпу галдящих подростков с розовыми и зелеными гребнями волос на лысых головах, услышав разноязыкий шум, громкое пение под гитару и щелканье фотоаппаратов. От всего этого веяло неживым лоском, и она не могла поверить, что именно сюда, на Арбат, в кондитерскую Трамбле ребенком водили ее отца…

Фасады старинных особняков были выкрашены в приятные тона – розовый, голубой, оранжевый, – но Марину не покидало ощущение, что даже цвета эти – неестественные, как фонари посредине улицы.

– Красавица, дай погадаю! – услышала она у себя за спиной и резко обернулась.

Перед нею стояла цыганка – средних лет, полнеющая, в яркой цветастой юбке, выглядывающей из-под коротковатого пальто.

– Всю правду скажу, что было, что будет, чем сердце успокоится… – завела было она, но тут же осеклась, внимательнее вглядевшись в Марину.

И вдруг, словно и не пыталась приставать со своими гаданьями, цыганка быстро развернулась, мазнув Марину юбкой по коленям, торопливо отошла и тут же затерялась в пестрой толпе.

Марина не слишком удивилась ее мгновенному исчезновению. Более странным было то, что цыганка вообще к ней подошла! Марина уже привыкла, что ей никогда не предлагают погадать уличные предсказательницы – даже если она шла в компании подруг, которых на ходу за руки хватали.

Ей грустно было идти по Арбату – мимо рядов пестрых матрешек и шкатулок, мимо невменяемых поэтов, громко выкрикивающих стихи… И она свернула в какой-то переулок – совершенно машинально, не думая, куда идет.

Плутать по этим переулкам можно было бесконечно! Они вились, кружились, пересекались друг с другом, неизвестно где начинались и заканчивались. Но Марина шла по ним без всякой цели, и ей нравилось разбираться в их пленительных поворотах.

Незаметно для себя она вышла на Сивцев Вражек – и тут остановилась, словно ноги ее приросли к мокрому асфальту.

Она знала, где стоит этот дом. Знала, как найти его в запутанных арбатских переулках. Но одно дело знать и даже мечтать ночами, что это когда-нибудь произойдет, и совсем другое – стоять так близко от этого дома, что становится ощутимым его дыхание…

Марина не могла решиться идти к дому, в котором родился ее отец. Она вдруг вспомнила, как он сказал ей однажды:

– Я помню его так ясно, как будто покинул вчера. Но как же тяжело вернуться, как же тяжело!.. Наверное, хорошо было бы, если бы ты родилась в нем. А может быть, и нет – иначе ты испытывала бы такой же беспричинный трепет…

И вот теперь Марина наконец поняла, о чем говорил отец. Она стояла совсем близко от его дома, и трепет сковывал ее так, словно и она родилась здесь и теперь не решалась вернуться…