Ловец мелкого жемчуга - Берсенева Анна. Страница 23

Он вернулся в комнату, лег не раздеваясь на застеленную кровать, закинул руки за голову, и воспоминания сами собою пришли к нему, словно вытянутые из прошлого разговором с матерью.

До дембеля оставалось три месяца, и Георгий уже считал не то что дни, а, кажется, даже часы. В этом он был похож на всех солдат, которым срок выходил одновременно с ним. Разве что дембельский альбом делал без энтузиазма – просто делал, чтобы не отличаться от остальных и обойтись без лишних вопросов. Да ему в любом случае не до собственного альбома было бы, будь он этим даже увлечен. Перед дембелем фотограф оказался востребован, как никогда прежде. За какой-нибудь месяц пленок, реактивов и фотобумаги ушло столько, сколько Георгий не потратил, пожалуй, за все два года службы. Он штамповал фотографии со скоростью автомата, глаза у него стали красные, как фонарь в лаборатории, кожа на пальцах облезла от того, что он постоянно возился с растворами.

Командиры скорому дембелю не радовались. Георгиев набор был большой, солдаты оказались удачными, а кого пришлют на место этих, сообразительных, – иди знай! Может, бандюганов или наркоманов, которых к ракетным установкам на пушечный выстрел нельзя будет подпускать.

Но командирское беспокойство казалось ерундой по сравнению с Зининым.

Георгий понимал, что их отношения – если можно было назвать отношениями то, что между ними происходило, когда он приходил в библиотеку и они оставались наедине, – зашли в тупик, из которого есть только один выход: расстаться как можно скорее.

Он обрадовался, когда их роту неожиданно вывезли на полевые учения за пятьдесят километров от гарнизона. Хотя бы неделю не грозили ему каждый день бессмысленные объяснения и никто ничего от него не требовал – разве что как следует отстреляться из автомата да выполнить еще десяток нехитрых армейских дел, которые казались ему сущими пустяками.

Но когда учения кончились, не зайти к Зине было нельзя. Ну что она сделала ему плохого, чтобы он бегал от нее, как нашкодивший кот? Да и он ей ничего плохого не сделал…

Георгий зашел как всегда вечером, когда она была в библиотеке одна. Зина бросилась ему навстречу так порывисто, что он даже руки вперед вытянул: не упала бы она, споткнувшись о домотканый половичок, расстеленный перед библиотекарской стойкой.

– Ох, как скучала, Гошенька, как скучала! – выдохнула Зина, ткнувшись лбом ему в ребра. – А боялась как!

– Чего ты боялась? – Он наклонился, прикоснулся губами к светлому тоненькому пробору у нее на голове.

– А случись что на ученьях этих? – Она подняла на него глаза. – Мало ли, оружие же…

– И что ты за страхи выдумала? – пожал плечами Георгий, осторожно отстраняясь от нее. – Отец твой всю жизнь при оружии, и ничего же не случилось.

– То отец, а то муж, – покачала она головой.

Он вздрогнул, услышав эти слова. Зина много раз говорила, что мечтает связать с ним жизнь навеки, что хочет быть вместе до гроба и прочие подобные пошлости, от которых он морщился. Но вот так определенно и уверенно она называла его впервые.

– Какой еще муж? – спросил он каменным голосом.

– Как какой, ты и есть, Гошенька, – торопливо проговорила она. – Я как тебя встретила – больше ни с кем, ты же знаешь.

От прежних ее разговоров, про гроб и вечную связь, Георгий просто уклонялся, отшучиваясь, но сейчас он понял, что отшучиваться больше невозможно, да и не нужно.

– Зин, – сказал он, вдохнув поглубже, – ну с чего ты замуж за меня собралась? Любишь ты меня, что ли?

– Люблю, – с готовностью кивнула она. – Конечно, люблю, а как же!

Лицо у нее при этом было такое, словно она говорила: «Да не все ли равно, божечки!» – как сказала однажды, когда Георгий зачем-то попытался пересказать ей содержание книги, которая его увлекла, и, уже пересказывая, вдруг понял, что самого главного словами все равно не выразить.

– А меня ты спросила? – рассердился он. – Я тебе говорил когда-нибудь, что люблю? И какой из меня муж?

– Да ты что! – воскликнула Зина. – Из кого же, если не из тебя? Ты непьющий, – принялась она загибать пальцы.

– Откуда ты знаешь? – перебил ее Георгий. – Тут просто пить нечего, тайга кругом.

– Пьющего сразу видно, – покачала головой Зина. – Вот отец мой пьющий, так мать говорит, у него даже у трезвого глаза, как у собаки: вроде и гнать жалко, и в постель к себе ложить неохота.

Георгий невольно засмеялся точности этого сравнения.

– И ласковый ты, – продолжала Зина. – Я ведь, Гоша… Ну, вижу я, что ты меня не любишь. А все равно ты со мной ласковый, всегда побеспокоишься, чтоб мне удобно было, хоть и на полу. И целуешь всегда, даже когда кончишь уже и ничего тебе от меня больше не надо.

И тут ему стало так тошно, что даже возражать расхотелось. Он вдруг подумал: что же видела за свои восемнадцать лет эта маленькая светлая девушка, кого же она видела, если такая мелочь кажется ей чем-то необыкновенным?

– Зин, прости ты меня, – выдавил он. – Не надо мне было с тобой…

– Почему не надо? – улыбнулась она. – Разве нам с тобой плохо? Ты же простой, Гоша, ты как я. Не москвич какой-нибудь. Они-то гордые все, понятно, столичные штучки. Им красивой жизни хочется, привыкли, чтоб шумно кругом, весело… А тебе чего? Мы б с тобой душа в душу жили, знаешь, как бы я за тобой смотрела хорошо! Не хочешь в гарнизоне – дом бы купили в поселке. Мы же с матерью всю жизнь за отцом по медвежьим углам, я все умею, никакой работы не боюсь, да ты и сам не ленивый. Или в Уссурийск можно перебраться. Или, хочешь, я с тобой уеду куда захочешь? Мы ж молодые, Гошенька, нам же все дороги открыты!

– Зин, не надо про это, а? – почти умоляюще произнес он. – Не хочу я этого ничего – дом, дороги какие-то… Ну, я учиться хочу, если тебе причины нужны.

– Не надо так не надо, – вдруг с подозрительной легкостью согласилась Зина. – И правда, чего это я расквохталась? А я тебе свитер связала, – вспомнила она. – Помнишь, у меня белый есть? И тебе связала такой же, из козьей шерсти. Дни-то длинные на работе.

– Я пойду, – вздохнул Георгий: какой толк был от этого разговора? – Пленок пять отснял на учениях, обещал хлопцам поскорее сделать. Всю ночь придется сидеть.

– А как же… – Зина взяла его руку, положила себе на грудь; он почувствовал ее тело под шелковой тканью розовой блузки. – Давай дверь запрем, а, Гошенька? – горячо прошептала она. – Неужто ты совсем по мне не соскучился?

Конечно, он соскучился по ней. Нет, не по ней, а именно по тому, о чем она говорила сейчас, – по ее трепетному телу, по ее груди у себя под ладонями, по светлым струям ее волос, которые почему-то возбуждали его больше всего… Но как он мог запереться с нею после всего, что было сказано? Теперь он чувствовал, что от Зины исходит не только то обычное, мелочное, что всегда его раздражало, но и какая-то скрытая опасность.

Секунду помедлив, Георгий высвободил руку и, не прощаясь, вышел из библиотеки.

О том, что придется просидеть всю ночь, проявляя пленки, он сказал не только для того, чтобы отделаться от Зины. Гарнизонная лаборатория – простенькая, приспособленная только для черно-белых фотографий, – была единственной на сотни километров кругом, поэтому работы у него хватало.

Георгий только-только опустил фотобумагу в проявитель, когда дверь неожиданно открылась.

– Кому там приспичило?! – заорал он. – Хоть постучался бы!

Но крик застыл у него в горле – обернувшись, он увидел в тревожном красном свете подполковника Бережного.

Хоть гарнизон был и небольшой, и замкнутый, и все здесь друг друга знали, все же рядовому Турчину не приходилось видеть командира части вот так, один на один. Да еще и ясно было, что подполковник пришел специально для разговора с ним…

– Здравия желаю, това… – вскочил Георгий.

– Да сядь, сядь, – поморщился Бережной. – И не ори, не на плацу.

– Свет включить? – пробормотал Георгий.

– Не надо. Я тебя и так разгляжу, – усмехнулся подполковник.