Ловец мелкого жемчуга - Берсенева Анна. Страница 58

– Есть такое, – кивнул Георгий. – У меня вон тоже имечко… Мозги сломаешь варианты выдумывать.

– Почему? – пожала плечами Ули. – У тебя интернациональное имя, оно есть на всех языках. По-немецки будет Георг, но я могу тебя называть по-английски – Джордж, если тебе больше понравится.

– Называй как хочешь, – улыбнулся он. – Это ерунда.

Он едва успел вернуться к дому в Николопесковском переулке в назначенное время. Из крана в новой Любиной квартире текла ржавая вода, но он все-таки влез под душ, чтобы смыть пот и пыль после этого кошмарного переезда. Вытираться и чистить одежду пришлось какой-то тряпкой. Георгий беспокоился, что Ульрике оденется как-нибудь по-вечернему парадно и он будет по-дурацки выглядеть рядом с нею в своих потертых джинсах и выцветшей синей майке. Но когда после его телефонного звонка с улицы Ульрике вышла из подъезда, одета она была так просто и изящно, что он сразу перестал думать о том, как выглядит сам. На ней была блузка с маленьким круглым воротничком – почти белая, но с едва заметным оттенком того цвета, который называют цветом слоновой кости, – и узкие льняные брючки до щиколоток. В сочетании с короткой пушистой стрижкой все это придавало ей вид совсем юный и задорный.

И вот они сидели в кафе на Арбате, пили красное молдавское вино и шербет, который оказался просто молотым фруктовым льдом, и разговаривали о чем-то, что казалось Георгию совсем неважным.

Но Ули взволновалась от этого разговора. Щеки у нее порозовели, глаза вспыхнули… Он потихоньку любовался ее волнением и жалел только о том, что даже этот бесконечный июльский вечер медленно гаснет, и сумерки опускаются на Москву, и скоро все равно придется расстаться.

– Мы можем позвать кельнера? – спросила Ули. – Я уже хотела бы заплатить.

– Ты? – удивился Георгий.

– Но ведь я сказала, что тебя приглашаю, – пожала плечами она. – Это значит, что я собиралась заплатить.

– А если бы я тебя пригласил? – заинтересовался он.

– Тогда заплатил бы ты. А если мы просто договорились вместе пойти в кафе, то каждый заплатил отдельно. У вас по-другому? Или ты думаешь… – Она вдруг засмеялась. – Ты думаешь, это значит – альфонс?

– Да нет, – не удержался от улыбки и Георгий, – так я не думаю. Но все-таки мне неловко, что ты будешь за меня платить.

– Очень патриархальная страна, – покачала головой Ули. – Я вижу каждый день. Подавать женщине руку из автобуса, подавать плащ… У нас так может делать совсем редко пожилой человек, это очень-очень несовременно. А у вас даже молодой мужчина возьмет у женщины сумку, если подумает, что ей тяжело.

– А что, тяжелую сумку тоже не надо брать? – поразился Георгий. – Но ведь ей действительно тяжело!

– Но ее никто не заставлял положить многие вещи в сумку, она сделала это сама, – возразила Ули. – Значит, она посчитывала на свои силы. А если ты возьмешь у нее сумку, значит, ты думаешь, что она глупая и не умеет посчитать.

– Ну, не знаю… – Он пожал плечами. – Логично, конечно, но как-то это неправильно все-таки.

– Наоборот, это правильно! – засмеялась Ули.

Дверь распахнулась, как только Георгий вставил ключ в замок: наверное, Нинка услышала его шаги на лестнице.

– Ого, долго как! – сказала она. – Праздновал, что ли?

– Что праздновал? – оторопело спросил он.

– Ну, переехали же наконец твои халды? Трындец трахомундии?

– А! Да, переехали… – кивнул он.

Он уже и забыл о сегодняшнем переезде сестер Малолетниковых! Да обо всем он забыл – помнил только Улины сияющие глаза и то, как, прощаясь у подъезда, она протянула ему руку, глядя на него весело и прямо, а он хотел только одного: прижать ее маленькую ладонь к своей щеке, всю ее прижать к себе и не отпускать больше ни на минуту.

– Видок у тебя – чисто крэйзи, – заметила Нинка. – Ну, под такую радость как не нажраться? – философски заключила она.

Нинка целыми днями загорала на крыше дома и теперь выглядела так, словно только что вернулась с курорта. По случаю жары она повадилась было ходить по квартире голой, но Георгию это быстро надоело – начинало казаться, что он живет в женской бане, – и к его приходу Нинка стала одеваться. Если, конечно, можно было назвать одеждой невесомый шифоновый платок, который она завязывала узлом под мышкой. Платок был полупрозрачный, и все Нинкины прелести не скрывались под ним, а только затуманивались соблазнительным флером. Камень не выдержал бы этого зрелища: стройного загорелого тела, остро торчащих грудей, темного треугольника волос внизу плоского живота…

В привезенных из дому вещах Нинка обнаружила длинную золотую цепочку-ленточку и, разорвав ее на три части, надела их себе на шею, запястье и щиколотку. Увидев весь этот наряд впервые, Георгий засмеялся и сказал, что точно так же выглядели экзотические наложницы, которых брал в плен ее предок, пират Флинт.

Но сейчас ему было не до смеха и не до пирата. Он смотрел на загорелую Нинку и не понимал: где он, с кем он, зачем?..

Глава 9

В том, что он влюбился, у Георгия не было сомнений. И не просто влюбился, а так, как влюблялся только однажды, впервые в жизни, в Соню Герцеву из параллельного шестого класса.

«Странно как, – думал он, бессонно глядя, как поздний свет осеннего утра медленно сменяет тьму в оконном проеме. – Получается, бывает два раза первая любовь?»

Но думал он об этом очень редко. То, что происходило в его голове, душе, теле – во всем его существе, – не называлось мыслями. Все его существо стремилось к Ули, все в нем изнывало без нее. И это не было обычным мужским желанием. Георгию стыдно было об этом думать, но он не мог не понимать: оттого, что он живет с Ниной, его плотские желания не просто насыщены, а даже пресыщены, и едва ли какая-нибудь женщина сможет насытить их еще больше.

Это была любовь – не было никаких других объяснений.

Как относится к нему Ули, он не понимал. Во ВГИКе училось довольно много иностранных студенток, и не только из дружественно-нищих африканских стран, поэтому Георгий имел случай убедиться в том, что европейские девушки довольно раскованны и склонны проверять отношения «на ощупь» без лишних отлагательств. Нет, ему вовсе не хотелось поскорее затащить Ули в постель, чтобы таким образом что-то проверить, но все-таки он терялся, видя ее лучистый взгляд, обращенный на него. Что было в этом взгляде, кроме обычной ее веселой доброжелательности? Что-то все-таки было, но такое непонятное, такое… Она обескураживала его этим взглядом, именно так, не подобрать было лучшего слова!

Он пригласил ее в кафе уже через три дня после того вечера на Старом Арбате, потом они вместе пошли на «Лебединое озеро» в Большой театр, в котором Георгий оказался впервые, потом она сказала, что хочет посмотреть русскую классическую драматургию, но только чтобы это не было помпезно и консервативно, – и, расспросив Федьку, который, сам не будучи театралом, каким-то загадочным образом знал все и обо всем, Георгий взял билеты на «Волки и овцы» в театр Петра Фоменко.

В общем, они встречались довольно часто, но это были какие-то… неутолимые встречи. Он сам не понимал, чего хочет, ведь и правда не физической близости с нею. Душа его тосковала, и он не знал, что делать с собой.

Иногда он давал себе зарок не звонить ей, не стремиться ее увидеть, и даже выдерживал целый день с утра до вечера. Но к вечеру тоска становилась просто невыносимой, и он набирал номер ее телефона, и сердце у него замирало, когда он слышал ее голос в трубке…

А потом он и вовсе бросил эти игры в выносливость, потому что не любил себя обманывать.

А потом она уехала в командировку в Рязань – на целый месяц уехала! – и он возненавидел эту чертову Рязань так, как, наверное, не ненавидел ее даже хан Батый. И теперь ждал только одного: Улиного возвращения.

– Я так благодарная тебе, Георг, что ты меня встретил! – Ули вскинула на него глаза, и в ее взгляде мелькнуло какое-то незнакомое чувство – радость и робость. – Я так растерялась, когда увидела, что моей сумки нет… Ты был очень занят, я очень помешала тебе своим звонком?