Ловец мелкого жемчуга - Берсенева Анна. Страница 67

Собственно, ничего броского в его внешности не было. Обыкновенный мужчина лет пятидесяти – седоватый, суховатый, подтянутый. Необычным был только взгляд. Георгий видел такой взгляд всего однажды, когда ходил с Нинкой в зоопарк. Точно такие глаза – близко поставленные, светлые до пронзительности – были у волка. Георгий тогда еще подумал: почему считается, что волчий взгляд жестокий, злобный? Ему взгляд волка показался воплощением не злобы, а абсолютной загадки. Просто не было в человеческом языке такого слова, которое точно называло бы это холодное внимание, это спокойствие и эту недосягаемость.

И вот точно такой взгляд оказался у мужчины, которому нахамила художница Галка.

Мужчина отреагировал примерно так, как Георгий и ожидал:

– Бить тебя некому, Галина, – невозмутимо заметил он. – Всех мужиков распугала дурным своим язычком, еще удивляешься, что замуж не берут.

– Ничего я не удивляюсь! – хмыкнула она.

– Ну и правильно, удивляться нечему, – кивнул тот и, отвернувшись от нее, обратился к Георгию: – Вадимом меня зовут.

– А меня Георгием, – представился тот.

– Гюрги-Дюрги-Дюк, – кивнул Вадим и, заметив недоумение на лице собеседника, объяснил: – Это такой первоначальный вариант твоего имени был, в Византии, что ли. Тебя как друзья называют, Жорой, наверное? Ну вот, а можно – Дюк. Куришь?

– Курю, – кивнул Георгий.

– Ну, пойдем покурим. Вон там, на лавочке.

«Лавочка», на которую пригласил его Вадим, оказалась узким, жестким и длинным диваном из светлого дерева. Диван стоял на кривых, словно подломившихся, ножках, спинка его была вырезана в виде причудливой волны, а обивка была жемчужного цвета.

«Как Улина блузочка», – мимолетно подумал Георгий.

– Канапе в стиле Регентства, – сказал Вадим, садясь. – На таком мадам Рекамье возлежит на картине Давида, если помнишь. Понтовая девка Галка!

– Почему? – улыбнулся Георгий.

Картину Давида он не только не помнил, но и никогда не видел, а Вадим непонятно почему нравился ему все больше.

– Потому что на последние деньги в комиссионке когда-то купила. Вернее, на отсутствующие деньги, – объяснил тот. – Еще когда за ее куколками шоу-звезды в очередь не записывались. Полгода одной овсянкой на воде питалась, зато следующие полгода перед гостями хвасталась. А ты и правда как здесь оказался?

– А что, совсем не похоже, что меня сюда пригласить могли? – поинтересовался Георгий.

– Сюда кого хочешь могли пригласить, – усмехнулся Вадим. – И вообще, здесь не филиал Букингемского дворца, приглашений на гербовой бумаге никому не рассылают. Просто я тебя раньше в Галкиной тусовке не видел, а парень ты приметный. Предки не из древних римлян были? Уж больно профиль у тебя медальный.

– Да нет, вряд ли, – пожал плечами Георгий. – Дед по отцу вроде из терских казаков был, только я его никогда не видел, он еще до меня умер. А я из Таганрога сам.

– Как Чехов?

Георгий вздохнул. Интересно, сколько раз ему задавали этот вопрос? Вообще-то он ожидал от Вадима чего-нибудь более оригинального: слишком уж не вязался с любыми банальностями его загадочный взгляд.

За разговором Вадим достал из кармана трубку и принялся неторопливо набивать ее табаком. Только теперь Георгий понял, что за запах окружал его неожиданного знакомого – едва уловимый, но крепкий, приятный и мгновенно запоминающийся запах дорогого сибаритства.

– Я с девушкой пришел, – зачем-то сказал Георгий, хотя Вадим его об этом не спрашивал. – Вон с той, которая шарманку крутит.

Ули в этот момент и в самом деле крутила ручку шарманки, расписанной лубочными картинками, извлекая из нее жалобные, заунывные звуки. Ее глаза светились всегдашним веселым интересом.

– Да? – безразличным тоном сказал Вадим, бросив на Ули быстрый взгляд. – А в Москве чем занимаешься?

– Квартирами, – коротко ответил Георгий. – Маклер.

– Творческий вуз, наверное, бросил? – тем же мимолетным тоном поинтересовался Вадим. – И какой – Литинститут, ВГИК?

Как ни привык Георгий ничему не удивляться в сумасшедшей московской действительности, догадливость Вадима его обескуражила.

– У меня что, на лбу это написано? – пробормотал он.

– Почти, – засмеялся Вадим. – Взгляд у тебя такой, знаешь ли… Трудно представить, что ты маклером на свет родился.

– А почему, можете вы объяснить? – спросил Георгий.

Этот Вадим уже вызывал у него просто-таки жгучий интерес!

– Да что тут объяснять? – пожал плечами он. – У того, кто маклером родился или чем-нибудь в этом роде, во взгляде присутствует любовь к деньгам. А у тебя – к другим предметам и явлениям.

– Но у вас, по-моему, в глазах тоже алчность не сияет, – заметил Георгий. – А вот мне почему-то кажется, что вы бизнесмен. Ошибаюсь?

– Не ошибаешься, – улыбнулся Вадим. Улыбка у него была странная: не натянутая и не вымученная, но на улыбку совсем почему-то непохожая. Наверное, дело было в том, что, когда он улыбался, глаза у него оставались пронзительно-непроницаемыми. – Только учти, что лет мне не двадцать, а гораздо больше, поэтому взгляд у меня повыцвел и в нем вообще ничего уже не сияет.

Все, что он говорил, было исчерпывающе точно; Георгий ведь и сам сразу заметил запредельное спокойствие его волчьего взгляда. И про его отношение к деньгам Вадим угадал правильно, хотя и невозможно было представить, как ему это удалось.

Вообще-то Георгий и сам не понимал, как он относится к деньгам.

«Может, потому, что дались легко?» – думал он иногда.

Но, по его наблюдениям, легко давшиеся деньги порождали довольно стандартное к ним отношение: их обладатели сразу начинали заниматься гульбой и покупками. Конечно, каждый делал это в пределах своего воспитания, но, как правило, отдавался этому безудержно. Гульба шла до синих чертиков, с битьем посуды в «Национале», а покупки делались бессмысленные и в бессмысленности своей дико дорогие, вроде запонок за тысячу долларов или полуразрушенного замка в Провансе.

Георгию ничего этого не хотелось. Вообще, он с недоумением и почти со страхом понял однажды, что совсем не знает, что ему делать со своими деньгами… Они не ошеломляли, не тяготили, не радовали, не беспокоили – они присутствовали в его жизни только в том смысле, что о них можно было не думать.

Он понял это сразу же, как только впервые получил большие собственные деньги. А двадцать тысяч, которые оказались у него в руках после расселения квартиры Малолетниковых, были для него именно большими деньгами, и не только по сравнению со вгиковской стипендией. На них, продав чертановскую конуру, можно было купить приличную квартиру; на них можно было безбедно жить в Москве не год и не два; на них можно было совершить кругосветное путешествие…

Но на них нельзя было снять даже самый простенький фильм.

И как только Георгий это понял, тяжелая зеленая пачка, оттягивавшая ремень его сумки, стала ему совершенно безразлична.

Ему было все равно, где пить – в пятиметровой хрущобной кухне или в роскошном кабаке. Он не разбирался в том, какая одежда хорошая, а какая плохая, и не получал никакого удовольствия, покупая дорогие вещи только потому, что они дорогие. Свое единственное путешествие, на Мальту, он вспоминал с содроганием и понимал, что любое другое путешествие будет для него таким же или почти таким же, если он не почувствует в нем того, о чем рыжая девочка в Недолово сказала: «Ускользающее от определения, но понятное взору».

Он с недоумением и едва ли не со страхом сознавал, что деньги – если не считать того, что он посылал их матери, – нужны ему, собственно, только для оплаты сотового телефона. При этом он старался не думать о том, что телефон нужен ему, в сущности, только для того, чтобы с его помощью работать, то есть опять-таки зарабатывать деньги…

Нет, работа совсем не тяготила его, хотя язык не поворачивался назвать ее легкой – достаточно было вспомнить сестер Малолетниковых или какую-нибудь Рогнеду с ее энергетическими полями. Но надо было быть полным дураком или уметь очень ловко себя обманывать, чтобы думать, что эта работа доставляет ему удовольствие.