Ловец мелкого жемчуга - Берсенева Анна. Страница 77

– Погоди, Катенька, не клади трубку! – закричал он. – Ты откуда звонишь? А мама где?

– Я из дому звоню. А мама спит, она пьяная, – ответила Катя.

– Кать, – попросил Георгий почти жалобно, – давай я хоть завтра приеду, а? Понимаешь, мне самому ночевать негде, а тут еще котенок… Да приеду я завтра, честное слово! – торопливо добавил он. – Обманывал я тебя когда-нибудь?

– Никогда, – тихо и серьзно сказала Катя.

Глава 16

Возле памятника Тельману у метро «Аэропорт» собралась такая толпа одинаковых парней в кожаных куртках, что Георгию показалось, будто он попал на какой-то митинг юных экстремалов. Но, пробираясь сквозь эту толпу к писательскому дому на улице Черняховского, он понял по обрывкам разговоров, что это просто отдыхают от лекций студенты автодорожного института. Меньше всего эти гогочущие хлопцы походили на студентов, но, скорее всего, в находящемся поблизости МАДИ была военная кафедра, поэтому хлопцы поступали туда, чтобы уж перемучиться в институте, но откосить от армии.

Впрочем, все это Георгий отметил только мимоходом, просто по природному своему свойству замечать те мелочи, в которых отражалась жизнь – ее свет, цвет, смысл.

До встречи с хозяйкой писательской квартиры оставалось еще минут пятнадцать; он шел не торопясь. Он вообще никуда не торопился в эти дни, хотя успеть надо было так много, что другой на его месте летал бы по городу, как стриж над водой.

Да, может, и сам он вел бы себя именно так еще неделю назад. Но в последние дни все изменилось для него, и сам он изменился так сильно, что вообще себя не узнавал. Он шел и думал о Нине. То есть он не думал о ней, а просто чувствовал ее рядом точно так же, как чувствовал ее рядом живую. Наверное, это и называлось – душу ее за плечами носить.

«Любил, не любил… – обрывисто думал он и непроизвольно морщился, как от боли. – Чушь какая! Все равно нельзя было…»

Георгий и теперь не знал, что он должен был делать, когда влюбился в Ули, но теперь он знал другое: что жить с безысходной виной на душе ему гораздо тяжелее, чем было бы жить с Ниной, думая о другой женщине.

«Что делать, что делать! – со злостью на себя думал он. – Что в таких случаях делают? В запой уходят, мучаются, на кровати лежат мордой к стенке. Но не в окно же ее толкают! Как будто не догадывался…»

Весь ужас был в том, что он вот именно догадывался, что может сделать Нина, если он ее бросит. Надо было совсем ее не знать, чтобы не догадываться, а он знал ее всю, до последней клеточки ее тела и сердца. Догадывался – и обманывал себя, и старался о ней не думать, и облегченно вздыхал, слушая болтовню Тамары Андреевны о том, что «Нина успокоилась»… Вот он, ее покой – на Кунцевском кладбище!

И что теперь? Теперь оставалось бы только радоваться, что так удачно подвернулось предложение Речникова и можно будет уехать в прямом смысле слова к черту на рога. Он и радовался бы, если бы мог.

Той ночью Валера встретил его такими объятиями, которые кому другому показались бы медвежьими. Но Георгию с его плечами можно было не опасаться.

– Ну, Гора, блин горелый, ты и пропал! – повторил Речников, когда Георгий наконец вошел в комнату и уселся за уже накрытый к его приходу стол. – Ир, ты хлеб забыла принести! – крикнул Валера, обернувшись к кухонной двери. – Главное, телефона же твоего никто не знает, вот ведь что. И Казенав твой тоже как в воду канул. А я, понимаешь, горю синим пламенем, и тут ты звонишь, ну просто как по заказу. Короче, давай выпьем по сто грамм, потом расскажу. А то ты больно мрачный. Нет, ей-богу, Гора, совсем какой-то ты смурной, даже башка вроде потемнела, не такая рыжая стала!

Валерин рассказ был недолгим, хотя в него уместилось ни много ни мало, а два года, полные бешеной, на износ, работы. Правда, Речников считал, что дело не в его работоспособности, а просто ему фантастически повезло; да, может, так оно отчасти и было.

Он пристроился в документальную редакцию на совсем новом частном телеканале и сумел снять несколько фильмов про «всякие экстремальные дела» – про афганских наркокурьеров, про таежных сектантов и про московских диггеров. Правда, подвинуться и дать постоянное место, желательно с квартирой, талантливому молодому режиссеру на телеканале никто не желал, но Валера не терял надежды.

– И тут, понимаешь, – все-таки есть бог на небе! – подворачиваются эти англичане, – весело рассказывал он, опрокидывая вторую стопочку. – И такое мне предлагают, что я за задницу себя щипаю: не сплю ли? Камеру дают «Дивикам». – Он начал загибать пальцы. – А это ж не «Бетакам» даже, нам такие только снятся! Денег дают немеряно – по-нашим, конечно, меркам. А главное, не стрингером посылают – мол, ты под пули лезь, а лавры дядя соберет, – а нормальный предлагают контракт: мое имя, моя слава, все путем. За ними только права на прокат, так это же я пожалуйста, мне какая разница, они будут мой фильм крутить или наши живоглоты? Короче, подписываю я контракт, получаю все, что положено, через три дня в Чечню лететь – и тут выясняю, что оператор мой в запое. Неделю уже как земля. Прикинь?

– Так, может, он выйдет еще, – улыбнулся Георгий. – За оставшиеся три дня-то.

– Может, и выйдет, – кивнул Валера. – А может, и не выйдет. И на хрена он мне там такой нужен, про это ты не подумал? Хороши игрушки! «Дивикам» этот знаешь сколько стоит? Да и своя голова, хоть и бесплатная, а все же дорогая, неохота ее потерять по пьянке, к тому же по чужой. В общем, контракт я с ним расторг и сижу у разбитого корыта. А тут ты звонишь!

– Валера, – вздохнул Георгий, – да с чего ты взял, что у меня получится? Я два года вообще камеру в руках не держал, да еще «Дивикам».

– Не сложнее «Арифлекса», – махнул рукой Валера. – Помнишь итальянцев наших? Я же видел, как у тебя руки прилажены, чего ты прибедняешься? Да и вообще, – улыбнулся он, – с тобой, Гора, хорошо работать. Что-то вокруг тебя такое создается… Энергетическое поле. Да и вид у тебя внушительный, – засмеялся он. – Двинешь в лоб чечену, если что, небось не обрадуется. Ну, это я шучу, мы же туда не воевать едем. Хотя, конечно, и не на курорт, так что смотри, если боишься…

– Ничего я не боюсь, – усмехнулся Георгий. – Просто неожиданно как-то.

– А ты к неожиданностям, по-моему, отлично приспособлен, – подала голос Ирина.

За то время, что Георгий ее не видел, она стала еще красивее, только теперь у нее была внешность не вешалки-фотомодели, а пышной русской красавицы. Наверное, дали плоды Валерины представления о женской красоте.

– Ясное дело! – подхватил Речников. – Я же помню, как ты Ирке свое место уступил в ноль секунд, а сам в какой-то сарай ушел жить.

– Не в сарай, – улыбнулся Георгий, – а в нормальный дом. С черемуховыми дровами.

– Короче, соглашайся, Гора, – серьезно сказал Речников. – То есть ты подумай, конечно, но только до завтра. До сегодня то есть.

– Да что там думать? – пожал плечами Георгий. – Спасибо, Валера. Я поеду.

И вот он шел на встречу с хозяйкой квартиры, которую собирался купить сегодня же. Это была та самая квартира, о которой написал ему Федька. Даже в писательском доме, даже в хорошем районе она была Георгию совершенно не нужна, дело было не в достоинствах этого жилья.

Он не был суеверен, но при мысли о том, что вот улетит он в Чечню, а здесь, в Москве, у него останется та квартира с размашистой надписью на зеркале, – при этой мысли ему становилось так тошно, как будто это была не квартира, а разверстая могила.

Он хотел купить другую квартиру именно сегодня, чтобы завтра отправить все оставшиеся деньги матери в Таганрог: как раз ехал из Москвы ее сосед. Остаться, по Георгиевым подсчетам, должно было немного. Он не умел откладывать деньги, да еще Федькина Канада, да еще плакат «Милая, не сердись»… Но мать все равно наверняка испугалась бы: она считала немыслимыми и те деньги, которые он посылал ей каждый месяц. Поэтому он долго объяснял ей по телефону, что все у него хорошо, а что высылает много, так это просто он уезжает на месяц за границу, не хочет оставлять деньги в пустой квартире, и пусть они побудут у нее, только не надо нести в сберкассу, ну мама, ты же не в Америке живешь, тут все в любой день переменится, кто тебе деньги эти потом вернет?