Портрет второй жены (Единственная женщина) - Берсенева Анна. Страница 52

Он обнял ее осторожно, точно боясь испугать, но тут же она почувствовала, что не только нежность, но и страсть, неодолимое желание владеет им сейчас, заставляет вздрагивать его пересыхающие губы. И она прильнула к нему, отвечая его страсти, безоглядно отдаваясь его воле.

– Я скучал по тебе, Лиза моя, – прошептал он в промежутках между поцелуями. – Я так скучал по тебе – как только дверь за тобой закрылась…

В тот вечер она снова не поняла, как внимательно Юра прислушивается к ней, как незаметно направляет каждое ее движение. Это уже потом, гораздо позже, ей показалось, что ему как будто бы и неважно собственное удовольствие и все, что он делает, – делается для нее. Такое открытие могло бы наполнить ее счастьем, гордостью и благодарностью, но к этим чувствам примешивалась непонятная тревога. Связанная именно с тем, что она совсем не знала его и не могла понять…

Лиза очень скоро забыла боязнь собственной неопытности. Она не думала о Юрином опыте и не хотела думать, но его счастливой страсти с избытком хватало на то, чтобы близость доставляла радость им обоим.

Он мог делать с нею все, что хотел, она не чувствовала ни стеснения, ни неловкости, подчиняясь ему. И ей казалось, что он совсем не устает! Когда оба они отдыхали от любовного жара, Юра вдруг брал ее на руки и начинал ходить с нею по комнате, как с ребенком, и это тоже получалось у него легко, как будто не сотрясала их только что страстная лихорадка, как будто подушка не была мокрой от пота, струившегося у него со лба.

– Родной мой, ты не устал? – спросила как-то Лиза, услышав его прерывистое дыхание в полутьме в эти минуты отдыха. – Ты дышишь тяжело…

– Не обращай внимания. Это не из-за того… Просто легкие не совсем в порядке, давно. Сейчас пройдет.

Лиза ожидала, что он объяснит ей, что с ним, но Юра молчал, и вскоре его дыхание стало ровным, и он поцеловал ее.

– Я останусь у тебя сегодня? – спросил он в тот, первый, вечер.

– Да.

Он остался, и ночью, то и дело просыпаясь, Лиза чувствовала его горячее тело рядом, прижималась к нему, и Юра, не открывая глаз, гладил ее плечо, на котором лежала его рука.

Больше он не спрашивал ее, можно ли остаться. Лиза привыкла к тому, что его телефон звонит иногда среди ночи на полу у дивана и он разговаривает с Владивостоком или Нью-Йорком, а наутро рассказывает ей, почему звонили так срочно.

Но он не просил у нее ключ и каждый раз звонил у двери, приходя, и вещей его не было в ее квартире. По утрам он вставал затемно, уезжал к себе на Котельническую и появлялся в офисе в свежей рубашке, в отглаженном костюме, как всегда прежде. И если уезжал в командировку, то никогда не заезжал к Лизе прямо из аэропорта.

Она не хотела говорить с ним об этом. Да и о чем говорить – просить перевезти домашние тапочки? Разве она не видела, как сияют Юрины глаза ей навстречу, не слышала, как торопливо взбегает он по лестнице – лифт не доезжал до ее этажа, – разве этого мало и все дело в том, где он бреется по утрам?

Так убеждала себя Лиза, но что-то ныло у нее в сердце, когда утром, набросив длинный халат, она провожала Юру до двери, а потом смотрела в окно, как он идет к машине, словно уходит навсегда…

Он сам сказал ей однажды:

– Не обижайся. Я не создан для того, чтобы разрушать. Может быть, это малодушие.

Лиза поняла, что говорить об этом не надо, – и не говорила. Но вообще-то они говорили друг с другом так же легко, как молчали. Они с самого начала стали понимать друг друга с полуслова или вообще без слов.

– Если бы ты знала, какое у меня было детство, – говорил Юра в полутьме.

Огонек сигареты едва освещал его лицо. Он привык курить в постели, стал курить и здесь, у Лизы, как только понял, что ей это не мешает.

– Мне раньше казалось, родители больше думали о себе, чем о нас. Да, может быть, так оно и было. Но все равно – это как-то само собою получилось, просто оттого, что мы жили на даче постоянно. Я помню, мне шесть лет было, когда я вдруг понял, что у меня есть душа, и потом все время к ней прислушивался и боялся: а вдруг она умерла?

Он улыбнулся. Лиза чувствовала, когда он улыбается, даже если не видела его лица.

– Ты думал, что, если она умрет, от тебя останется только пустая оболочка? – спросила она.

– Да. – Юра не удивился, что она поняла сразу. – Но это, знаешь, не только радостное было состояние, но и мучительное – настоящее раздвоение личности. Я чуть не свихнулся, пацаном ведь был. Лезу на дерево и вдруг думаю: а она что делает сейчас? Чуть не оборвался…

– А я совсем этого не боялась, и что она умрет – тоже не боялась. Наоборот, думала: раз она у меня есть – какая же смерть? Смерти не будет.

– Ты и сейчас так думаешь? – Он затянулся сигаретным дымом.

– Сейчас я не думаю об этом. Я о тебе думаю, Юра, я всегда думаю о тебе, и это то же самое – смерти не будет.

Он снова улыбнулся, прижался щекой к ее волосам.

– Ты такая хорошая, Лиза моя родная…

Они сами не замечали, как засыпали. Да и сон ли это был? Лиза ни на мгновение не переставала чувствовать Юру рядом с собою и иногда просыпалась в страхе: не снится ли ей он? Но он действительно лежал рядом, она всматривалась в его лицо в рассветных сумерках и вспоминала тот мартовский серый день, когда впервые увидела его в склифовской палате. Глаза его были так же закрыты тогда, и вдруг ей начинало казаться, что и выражение его лица не изменилось: та же печать какого-то неизбывного страдания лежала на нем сейчас, и она не могла разгадать причину. Это было так несовместимо с Юрой, с его живым, веселым нравом, что Лиза пугалась, вглядываясь в горькие морщинки у его губ.

– С тобой что-то происходит? – спросила она однажды.

– Почему ты решила?

Это было рано утром, Юра собирался уходить, уже стоял в дверях. По квартире разносился запах кофе – Лиза всегда варила кофе перед его уходом, ожидая, что он предложит выпить его вместе. Но он уходил, и этот невыпитый утренний кофе был словно бы зримым выражением того необозначенного запрета, который всегда присутствовал в их отношениях.

– Ты такой… грустный, когда спишь…

– Когда сплю зубами к стенке! – Он засмеялся. – Значит, хороший, да?

И хотя Юра обратил все в шутку, Лиза почувствовала, что он не будет говорить на эту тему, что его глубоко скрытая печаль находится как раз в тех уголках души, куда ей нет доступа.

Это и мучило ее, не позволяло быть совершенно счастливой. Тем более что вскоре и в обычной, дневной их жизни все чаще стали возникать ситуации, в которых она чувствовала себя лишней.

Нет, Юра не избегал ее, он по-прежнему рассказывал ей обо всем, чем был наполнен его день, и в делах «Мегаполис-инвеста» Лиза, пожалуй, разбиралась уже не хуже Фриды Яковлевны. Но о том, что его угнетает, Юра с ней не говорил, и любая ее попытка узнать о причине его печали натыкалась на твердую стену отказа.

Хотя, конечно, она догадывалась, в чем дело. Лиза никогда не была малодушной, не боялась признаваться себе самой в неизбежном, но сейчас она, словно страус, пыталась спрятать голову в песок и сделать вид, что все в их общей жизни безмятежно.

Иногда, отвечая на телефонный звонок, Юра вдруг выходил на кухню – и она знала, что это не из-за того, что он скрывает от нее коммерческие тайны.

Звонила его жена. Лиза не знала, о чем он говорил с ней, но это всегда были долгие разговоры, и после них Юра даже не пытался казаться веселым. Он молчал, глядя перед собой невидящими глазами, и Лиза молчала тоже; потом он отводил от нее глаза.

Она старалась не думать о том, что будет дальше. В конце концов, она ведь догадывалась, на что шла, связывая с ним свою душу. Хотя бы на то, что ей так никогда и не придется связать с ним свою жизнь.

Так что и на работу, в особняк «Мегаполис-инвеста», они тоже приходили порознь, и это получалось само собою. Лиза не слышала вокруг себя каких-то новых разговоров, не встречала коротких понимающих взглядов. Все относились к ней так же, как и прежде, хотя ей казалось, что ее отношения с Ратниковым ни для кого не являются тайной. Но все любили здесь своего неутомимого начальника, и иногда Лиза думала, что просто тень любви к нему падает и на нее.