Слабости сильной женщины - Берсенева Анна. Страница 50

– Я понимаю, – остановила его Лера. – Я отлично понимаю. Поздравляю тебя, Костя.

– Правда, Лерочка? – Лицо его просияло. – Ты удивительный человек, я всегда это знал! Ах, Лера, я так счастлив, если бы ты знала!

– Оттого что я удивительный человек? – усмехнулась она.

– Нет, с Люсей… Я так счастлив с Люсей…

– Послушай, Костя, хватит про Люсю! – рассердилась Лера. – Давай решим, когда подадим на развод.

– Я узнавал, – кивнул он. – Можно прямо завтра, с пяти до семи.

– Вот и хорошо. Завтра в пять я буду у загса. Это где – там, где мы расписывались?

– Да…

– Приди, пожалуйста, пораньше, там наверняка будет очередь. Извини, Костя, я пойду. Здесь такая жара, что сознание можно потерять. Не забудь тетради.

Лера подвинула к нему перевязанную шпагатом стопку и вышла из кафе «Блинчики».

Хорошо, что она пришла от Петровских линий пешком: у нее было темно в глазах, невозможно было бы сейчас сесть за руль… Господи, он все тот же: взгляд виноватого ребенка, готовность говорить с нею про Люсю…

«И я с ним все та же, – вдруг подумала Лера. – Я с ним становлюсь той же – и я не смогла бы с ним жить… А без него – могу?»

Иногда Лере казалось, что она вообще не может жить. И она старалась не останавливаться, она все убыстряла и убыстряла ритм своей жизни, чтобы убежать от этих мыслей.

Она действительно хорошо одевалась теперь, и действительно у хорошего модельера. Узнала Лера о нем от Сусанны Азарян.

Однажды, еще в самом начале ее работы «президентшей», Сусанна вошла в Лерин кабинет за какой-то подписью на письме и, уже выходя, вдруг спросила, окинув Леру скептическим взглядом:

– Слушай, Лер, а тебе не кажется, что глава приличной фирмы должна и одеваться соответственно?

Лере ничего не казалось. Месяца не прошло после Костиного ухода, она билась в работе как в лихорадке, заглушая гнетущую, изматывающую тоску и постоянную тошноту.

– Не знаю, – ответила она. – По правде говоря, мне не до одежды.

– Напрасно, – пожала плечами Сусанна. – Все-таки впитывается что-то с молоком матери! Я вот в Москве родилась, а отношусь к одежде так, как в Ереване женщины относятся.

– Как это так уж особенно женщины в Ереване к одежде относятся? – невольно заинтересовалась Лера.

– Не как-то особенно, а нормально. Там на базар стыдно пойти в таком виде, в каком в Москве в театр ходят. Женщина должна выглядеть по высшему разряду, чего бы это ни стоило ее мужу!

– Моему мужу это ничего не стоит, – усмехнулась Лера. – Но Суса, я просто не знаю, как это – по высшему…

Она действительно не знала. У нее был хороший вкус, она чувствовала, что красиво, а что нет. Но что такое этот «высший разряд», этот необъяснимый лоск изысканности, и как его добиться, – это по-прежнему, как в студенческие беззаботные годы, оставалось для Леры тайной за семью печатями.

– Нужен хороший модельер, – авторитетно заявила Сусанна. – Пока-а это еще ты сама научишься в магазине приличную вещь за версту видеть! А модельер из тебя конфетку сделает, ты и не заметишь.

Сусанна же и познакомила Леру с Натой Ярусовой – как выяснилось, восходящей звездой в сфере «от кутюр». Случись это знакомство хотя бы полгода назад, Лера пропадала бы у Ярусовой сутками – такую россыпь фантазии представляли собою Натины наряды.

Ната сама вышивала бисером роскошные платья, которые напоминали костюмы к дягилевским «Русским сезонам» и в то же время потрясающе смотрелись в качестве вечерних туалетов.

Она выдумывала целые ансамбли – многослойные, как луковки, в которых замена блузочки или выворачивание наизнанку пиджака меняло весь облик.

Она чувствовала, что такое деловой стиль и как, придерживаясь его, можно сделать женщину неотразимой.

У Наташи Ярусовой было редкое чутье ко всему, что называется волнующим словом «шарм», это Лера поняла сразу, как только увидела ее модели.

И Ната искала клиенток. Все-таки она считалась начинающим дизайнером, и ей было важно, чтобы ее платья «появлялись» там, где на них непременно обратили бы внимание. Чтобы их носили дикторши на телевидении, киноактрисы и бизнесвумен.

«Если бы полгода назад… – думала Лера, впервые побывав в мастерской у Наты Ярусовой на Лесной улице. – Если бы тогда…»

Тогда был Костя. Ему было все равно, во что она одета, – но он был, и Лера могла бы по крайней мере думать, что выбирает эти чудесные наряды ради него. А теперь и этот сладкий самообман был невозможен.

Лере казалось, что радость всех этих прелестных повседневных мелочей – покупки нового платья, туфелек или сумочки – ушла от нее навсегда. Но ей даже и не жаль было самой этой маленькой радости. Ей жаль было другого – того мощного, всепоглощающего чувства жизни, которое было для нее прежде источником всех радостей.

Да еще эта тошнота, из-за которой и вовсе ничего не хотелось…

Один плюс был во всем этом: то спокойное равнодушие, которое все чаще охватывало Леру. Именно в таком состоянии приехала она в загс на следующий день после встречи с Костей.

Очередь, конечно, была: нетерпеливо переминались с ноги на ногу мрачноватые парочки – прямая противоположность тем, счастливым и сияющим, что приходили сюда с утра подавать заявления.

Лера не слишком верила в то, что Костя придет заранее и очередь займет. Как-то не удавались ему никогда подобные мероприятия; он действительно был вне всего этого.

«Надо же, – подумала она, увидев его в начале коридора, у самой двери в кабинет. – Может, когда хочет».

Но и эта мучительная мысль пришла к ней с каким-то спасительным равнодушием.

Равнодушием веяло и от немолодой женщины в очках, принявшей у них заявление. Оказалось, что развестись можно через два дня, без всякого испытательно-примирительного срока.

Лера уже повернулась было, чтобы идти, когда Костя вдруг спросил женщину в очках:

– Извините, а нельзя ли сделать как-нибудь так… Ну, например, если я во всем согласен с истицей, если у меня нет никаких имущественных претензий… Нельзя ли в таком случае рассмотреть дело без меня? Чтобы мне просто не приходить, и все?

Даже в том странном, сомнамбулическом состоянии, в котором находилась Лера, эти слова поразили ее. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, – и промолчала. Что было говорить? Разве ей необходимо, чтобы Костя приходил сюда еще раз, разве необходимо видеть его здесь?

– Если истица согласна, – пожала плечами женщина в очках, – напишите еще одно заявление: мол, в командировку длительную уезжаете. Ведь не в суде, детей нет, можно и без вас.

– Ты извини, – торопливо говорил Костя, когда они вышли на улицу. – Вероятно, я должен был с тобой посоветоваться… Но мне действительно тяжелы все эти формальности, что я могу поделать с собой? И я слышал, что могу не присутствовать, если ты согласна…

– Люся сказала? – спросила Лера. – Ладно, Костя, мне все равно. Я одного не понимаю, – медленно добавила она. – Как же я жила-то с тобой? Что это было?..

«Любовь освящает все? – думала она, двигаясь в неторопливом потоке машин по Петровскому бульвару. – Или прощает? Или просто позволяет ничего не замечать?»

Ближе к родам, в начале августа, окончательно подтвердилось, что девочка лежит неправильно и придется делать кесарево.

– Не надо волноваться, Лерочка, – успокаивала невозмутимая Вера Кирилловна. – Ведь это еще и легче – кесарево. Уснешь, проснешься – и уже при ребеночке!

Лере хотелось плакать, когда она слышала эти слова, хотя она, конечно, понимала, что Вера Кирилловна произносит их только для нее, а на самом деле так не думает.

Разве ей хотелось – легче! Ей не дано будет пережить того, что должна пережить каждая женщина: почувствовать, как приходит на свет ее ребенок… У нее будет просто плановая операция под наркозом – все равно как аппендицит вырежут.

И Лера едва ли не со слезами прислушивалась к каждому движению девочки у себя внутри. Ей стало почему-то казаться, что та уже сейчас обижена на нее, свою маму – из-за того что она не хочет родить ее по-человечески…