Яблоки из чужого рая - Берсенева Анна. Страница 76

О том, что происходит на этих тусовках, Амалия ему не рассказывала вовсе – не снисходила, а Маруся рассказывала очень сдержанно.

– Ну ты же и сам это представляешь, Сережа, – говорила она, словно стараясь его успокоить. – В основном пьют и разговаривают про то, кто какую картину собирается написать. Или просто сплетничают.

– Тебе это интересно? – осторожно спрашивал он.

– Иногда интересно, а чаще не очень. Но мне там не мучительно, ты не думай, – торопливо добавляла она.

Это было важное добавление. Когда Марусе исполнилось четырнадцать, как раз в год смерти ее бабушки, Сергей уговорил Амалию отправить дочку на месяц в летний лагерь. Это был очень дорогой и, как считалось, очень хороший лагерь в лесу под Переславлем, на берегу Плещеева озера. В лагере учили английскому и компьютерным программам, и – Сергей выяснил это у своего инженера, дети которого ездили туда уже третий год, – там совсем не было идиотских пионерских занятий: линеек, речевок и прочего подобного.

А главное, этот лагерь являлся единственной альтернативой поездке с мамой в Оптину Пустынь, где, оказывается, в качестве то ли временных послушников, то ли каких-то пришей-пристебаев, каждое лето собирались жаждущие духовной жизни натуры вроде Амалии. Когда Сергей представил себе, в каком обществе Маруся проведет лето, он решил, что даже обыкновенный пионерский лагерь был бы лучше, не говоря уже про этот, компьютерный.

Но в первое же воскресенье, приехав ее навестить, он понял, что ей в этом лагере плохо. Ему стоило большого труда выудить из Маруси, что именно плохо, но в конце концов она призналась:

– Ты знаешь, Сережа, я здесь какая-то… не такая. Меня все сторонятся.

– Это потому, что ты компьютера не знаешь? – спросил он. – Да, я не сообразил, надо было его тебе давно уже купить… Но ты же не хотела, и я подумал, ты здесь научишься и захочешь.

– Ну, и компьютера тоже. Но я как-то… ничего не знаю. Что круто, что не круто, какая одежда правильная, а какая нет. Или группы… Я не понимаю, какие супер, а какие отстой. Группы – это которые поют, – объяснила она.

Сергей тоже понятия не имел, какие группы супер, а какие отстой, но ему было не четырнадцать лет, а сорок три, и его это не беспокоило. А Марусю это беспокоило, и даже не просто беспокоило, а заставляло чувствовать себя изгоем.

– В общем, мне здесь довольно мучительно, – сказала она. – Но я потерплю, не волнуйся. Не бьют же меня!

Чтобы Маруся терпела то, что для нее мучительно, потому что ее хотя бы не бьют, – этого Сергей позволить не мог.

– Глупостей говорить не надо, – поморщился он. – Собери свои вещи, мы уезжаем. Лучше на море с тобой поедем, – добавил он бодрым голосом. – В Дагомыс, например.

«Ну как я сейчас уеду? – подумал он при этом. – Работа валом, на два дня не вырваться…»

Но вырваться надо было, и он вырвался, и даже не на два дня, а на целую неделю. Правда, всю эту неделю пришлось не столько отдыхать, сколько по телефону руководить трудовым процессом: пользуясь тем, что отпуск у начальника внеплановый, нахальные подчиненные звонили ему прямо на пляж.

Конечно, Сергей хотел бы повезти Марусю за границу, в Испанию или в Италию, да мало ли куда! Но для этого требовалось разрешение от Амалии, а добиться, чтобы она дала разрешение на «твою барскую прихоть», да еще и заверила его у нотариуса, можно было и не пытаться. А про Дагомыс они ей просто не сказали.

Он совершенно не понимал, чем вызывается такая дикая реакция на то, чтобы ребенок посмотрел мир. Иногда ему казалось, что Амалия просто видит в дочери соперницу. Сергею непонятно было, с чем это связано, ведь его любви Амалия вовсе не искала, поэтому не имела причин ревниво относиться к Марусе из-за его любви. Но вообще-то искать логику в поведении этой женщины можно было с тем же успехом, что и в стихийном бедствии.

Впрочем, Марусе и Дагомыс показался раем. Она загорела и, как Сергей втайне отмечал, стала похожа на итальяночку. Она почти научилась плавать, хотя глубины боялась и, даже бултыхаясь на мелководье, тоже все время смотрела, рядом ли он; она вообще не отходила от него ни на шаг. Сергей понимал, что он является для нее центром всего этого рая, и это было для него так важно, что и сказать нельзя.

– Ну, не мучительно тебе было? – спросил он уже в аэропорту, когда они возвращались в Москву.

– Ты что! – воскликнула Маруся. – Мне было счастливо. – И поцеловала его в ухо.

На маминых тусовках ей тоже, наверное, не было мучительно. Но счастливо было едва ли.

На этой дурацкой тусовке она и влюбилась.

Сергей даже не понял, что с ней произошло. Влюбленность не приходила ему в голову, потому что – в кого же она могла бы влюбиться?

Маруся была одинокая девочка, и внутренне гораздо более одинокая, чем даже внешне. Она была не то чтобы скрытная, но какая-то… слишком трепетная, чтобы не быть одинокой. К одноклассникам ее тянуло еще меньше, чем к знакомым по компьютерному лагерю, близких подруг у нее не было… Она даже дневник свой давала ему читать, и ни про какую влюбленность он не видал там ни слова!

Сергей просто представить не мог, что она влюбится в кого-нибудь из круга общения своей мамаши. Если бы он только мог представить себе подобное, то, наверное, пошел бы на любой конфликт с Амалией, благо их и так хватало, но не разрешил бы ей таскать Марусю за собой.

Он узнал обо всем уже постфактум – когда после недельной поездки в Лондон приехал поздно вечером в Тураково и нашел Марусю одну и в слезах. Да мало сказать, в слезах! Сергей нашел ее в таком состоянии, что, задержись он еще на час, ей могло прийти в голову все что угодно…

– Мурка… – просил он, сидя рядом с нею на кровати; она лежала лицом вниз, и плечи ее судорожно вздрагивали. – Мурочка, ну скажи, что случилось, а? Ты за кого меня держишь? – наконец рассердился он. – За кусок дерьма? Даже того сказать не хочешь, кто тебя обидел! И на кой ляд я тебе тогда нужен?

Все-таки, наверное, он был ей нужен, даже в таком ее состоянии. Маруся села на кровати и, повернув к нему залитое слезами лицо, проговорила:

– Ты совсем ни при чем, Сережа…

– Даже так? – расстроился он.

– То есть ты не ни при чем, а ты не виноват, – поправилась она. – И никто не виноват. Просто я все воспринимаю не так, как есть на самом деле.

– Ну, Маруська, если бы я знал, как все есть на самом деле, то я бы с тобой, может, и согласился, – улыбнулся Сергей. – Но мне уже скоро сорок пять стукнет, а я об этом знаю по-прежнему немного. Помнишь, говорила, что тебе хочется делать так, как я скажу? Ну вот и сделай – расскажи мне, что произошло, – решительно потребовал он.

История, которую он услышал, была совершенно незамысловата. Но Марусе она таковой, конечно, не казалась. Да и Сергею тоже, потому что это была не вообще чья-нибудь история, а история, произошедшая с нею.

Первой любовью стал актер, третьекурсник ВГИКа. Маруся познакомилась с ним в общежитии, куда Амалия приехала на очередное сборище, захватив с собой дочку.

«Тридцать пять лет дуре – в общаге тусуется! – сердито подумал Сергей. – И хрен бы с нею, так ведь – пожалуйста…»

Юноша был красив, ласков, страстен и, пока вся компания шумела за столом, целовал Марусю так, что у нее кружилась голова и сердце выскакивало из груди. Для этого он водил ее на открытую, вроде балкона, площадку в конце коридора, и Марусе казалось, что они целуются над темной, полной звезд бездной. В общем, наблюдался полный набор девичьих грез, столкновение которых с реальностью – дело хотя и неприятное, но все же неизбежное.

Однако реальность, с которой столкнулись Марусины первые любовные грезы, оказалась слишком уж неприглядной.

Счастье длилось неделю – как раз ту, в которую Сергей отсутствовал. Она встречалась с возлюбленным каждый день, пропуская школу, ходила с ним в буфет Дома кино, бесстрашно возвращалась последним автобусом в Тураково, и мир вокруг был расцвечен любовью. Разумеется, чувств совсем не омрачало то, что любимый мужчина к финалу каждой встречи обычно оказывался пьян. Опьянение у него было веселое, как и он сам, и язык заплетался смешно и трогательно.