Разоблаченная Изида. Том I - Блаватская Елена Петровна. Страница 69
Когда этот профессор в 1853 г. начал свои исследования, он «чувствовал, что его долг по отношению к своим ближним требует, чтобы все то влияние, каким он обладал, было бы направлено на попытку остановить прилив нарастающего безумия, которое, вопреки разуму и науке, устремилось к тому грубому заблуждению, которое называлось спиритуализмом». Хотя, по его собственному заявлению он «целиком присоединялся к теории Фарадея о столоверчении», он обладал тем истинным величием, которое характерно для князей науки, – он сперва произвел тщательные исследования и только после этого высказал истину. Как он за это был вознагражден со стороны своих пожизненных коллег – пусть об этом говорят его собственные слова. В речи, произнесенной в Нью-Йорке в сентябре 1854 г., он говорит, что
«он был занят научными исследованиями свыше полсотни лет, и никогда его аккуратность и точность не ставились под сомнение до тех пор, пока он не стал спиритуалистом; до тех пор в течение всей жизни никто не производил нападок на его здравомыслие, пока Гарвардские профессора не выступили с осуждением против того, что он знал как истину, а они сами не знали, что они заблуждаются».
Сколько грустного пафоса выражено в этих немногих словах! Семидесяти шести летний старик – ученый с полувековым стажем – и покинут всеми за то, что сказал правду! А возьмем А. Р. Уоллеса, который раньше считался одним из наиболее блестящих британских ученых – после того, как он объявил, что верит в спиритизм и месмеризм, о нем стали говорить в тоне сожаления. Профессор Николай Вагнер в Петербурге, слава которого, как зоолога, весьма велика, теперь, в свою очередь, расплачивается за свое исключительное беспристрастие тем, что подвергается оскорбительному обращению со стороны русских ученых!
Есть ученые и ученые; и если оккультные науки в примере спиритуализма терпят преследование от недоброжелательства одного класса ученых, то, тем не менее, они имели своих защитников во все времена среди людей, чьи имена являются гордостью самой науки. В первом ряду их стоит Исаак Ньютон, «свет науки», который полностью верил в магнетизм в том виде, как учили Парацельс, Ван Гельмонт и, вообще, философы огня. Никто не осмелится отрицать, что его доктрина о вселенском пространстве и тяготении является чистой теорией о магнетизме. Если его собственные слова, вообще, что-нибудь да значат, то они значат, что все свои размышления он обосновал на «мировой душе», великой вселенской магнетической силе, которую он называл divine sensorium [181].
«Здесь», – говорит он, – «речь идет об очень тонком духе, который проникает всюду, даже в самые твердые тела, и который скрыт в их веществе. Посредством силы и активности этого духа тела притягивают одно другое и сцепляются, когда приходят в контакт. Благодаря ему электрические тела действуют на отдаленнейших расстояниях так же, как по близости, притягивая и отталкивая; благодаря этому духу свет льется, преломляется, отражается и нагревает тела. Все чувства возбуждаются этим духом, и благодаря ему животные двигают своими конечностями. Но это не может быть объяснено в нескольких словах, и у нас еще недостаточно опыта, чтобы полностью установить законы, по которым этот вселенский дух действует»
Существует два рода магнетизирования; первое – чисто животное; другое – трансцендентное, зависящее от воли и познаний месмеризатора, а также от степени духовности субъекта и его способности воспринимать впечатления астрального света. Но теперь уже почти с уверенностью можно сказать, что ясновидение в значительной степени больше зависит от первого, чем от второго. Силе адепта, такого как Дю Потэ, придется подчиниться наиболее позитивному субъекту. Если его взор умело направлен месмеризатором, магом или духом, то свет раскроет перед нами, чтобы мы могли узреть наиболее сокровенные отпечатки; ибо он есть книга, которая всегда закрыта для тех, «кто смотрят, но не видят», и, с другой стороны, она всегда открыта для того, кто хочет видеть ее открытой. Она хранит ненарушенными все отпечатки того, что было, что есть или когда-нибудь будет. Самые малые деяния нашей жизни отпечатаны на астральном свете, и даже наши мысли сфотографированы на его вечных скрижалях. Это книга, которую ангел в «Откровении св. Иоанна» держит раскрытой – это «книга жизни», по которой «судимы были мертвые… сообразно с делами своими». Короче говоря, это есть память Бога!
«Оракулы утверждают, что отпечатки мыслей, начертаний, людей и другие божественные видения показываются в эфире… В нем события без чисел вычислены», – сказано в древнем фрагменте «Халдейского оракула» Зороастра [90].
Таким образом, древняя мудрость так же, как современная, пророчества и наука сходятся в подтверждении претензий каббалистов. На неразрушимых скрижалях астрального света отпечатаны отпечатки всех мыслей, которые мы думаем, и каждое деяние, которое мы совершаем; и грядущие события – следствия давно забытых причин – уже начертаны там в виде ярких картин для глаза провидца или пророка. Память, являющаяся неразрешимой тайной для материалиста, загадкой для психолога, сфинксом науки – для ученика оккультизма есть лишь слово, чтобы обозначить ту силу, которой человек, сам того не сознавая, пользуется и разделяет со многими низшими животными, – чтобы заглядывать внутренним зрением в астральный свет и увидеть там изображения прошлых переживаний и инцидентов. Вместо поисков в мозговых нервных узлах «микроснимков живых и мертвых, мест, какие мы посещали и событий, в которых принимали участие» [48], они пошли в это обширное хранилище, где записи человеческой жизни так же, как и каждая пульсация видимого космоса, сложены и хранятся на всю Вечность!
Та вспышка памяти, которая, как полагают, раскрывает перед тонущим человеком все давно забытые сцены его смертной жизни подобно тому, как ландшафт освещается перемежающимися молниями перед глазами путника, – есть просто внезапное прозрение борющейся души в молчаливые картинные галереи, где ее история написана неувядаемыми красками.
Хорошо известный факт – его могут подтвердить по личному опыту каждые девять человек из десяти – что мы часто признаем знакомыми для нас отдельные сцены, ландшафты и беседы, которые мы видим или слышим в первый раз, а иногда в странах, которых мы никогда раньше не посещали, – является результатом той же самой причины. Верящие в перевоплощение приводят это, как еще одно дополнительное доказательство нашего предшествующего существования в других телах. Это узнавание людей, стран и вещей, которых мы никогда не видели, приписывается ими вспышкам памяти души о прежних переживаниях. Но люди древние, а также средневековые философы крепко придерживались противоположного мнения.
Они подтверждали, что хотя этот психологический феномен был одним из величайших аргументов в пользу бессмертия и предсуществования души, все же последняя обладает своей индивидуальной памятью, кроме памяти нашего физического мозга, и не есть доказательство перевоплощения. По этому поводу красиво выразился Элифас Леви: «Природа закрывает дверь за всем, что прошло, и толкает жизнь вперед» в более совершенные формы. Куколка становится бабочкой; и последняя никогда не станет опять личинкой. В тиши ночных часов, когда наши телесные чувства находятся под крепким замком сна, и наше элементарное тело отдыхает, – астральное тело становится свободным. Тогда оно просачивается из своего телесного заключения и, как говорит Парацельс, – «беседует с внешним миром», путешествует как по видимым, так и по невидимым мирам.
«Во сне», – говорит он, – «астральное тело (душа) двигается свободнее; затем она возносится к своим родителям и беседует со звездами».
Сны, предчувствия, предвидения, предзнаменования, предсказания – суть отпечатки, оставляемые нашей астральной душой на нашем мозгу, который воспринимает их более или менее отчетливо в соответствии с пропорцией крови, которой он снабжен в течение ночного сна. Чем больше истощено физическое тело, тем свободнее духовный человек и тем более ярки отпечатки памяти души. После крепкого здорового сна без сновидений и перерывов люди, проснувшись, иногда не помнят ничего. Но впечатления от виденных сцен и ландшафтов, которые астральное тело видело во время своих странствий, все же остаются, хотя и в латентном состоянии под давлением материи. Они могут быть разбужены в любой момент, и тогда, в течение таких вспышек внутренней памяти человека происходит мгновенный взаимообмен энергий между видимой и невидимой вселенной. Между «микроснимками» мозговых нервных центров и фотосценографическими галереями астрального света устанавливается ток. И человек, который знает, что он никогда раньше в физическом теле не посещал и не видел тех ландшафтов и лиц, которые он узнал, может с полной уверенностью утверждать, что все же он видел и знает их, так как знакомство состоялось в то время, когда он путешествовал в «духе». Против этого у физиологов не может быть возражений. Они ответят, что в натуральном сне, здоровом и глубоком, «половина нашего естества, подчиняющегося воле, находится в состоянии инерции» и, следовательно, не в состоянии путешествовать; тем более, что существование какого-либо астрального тела или души считается ими не более, как поэтическим мифом. Блюменбах уверяет нас, что в состоянии сна всякие сношения между умом и телом временно приостанавливаются. Это утверждение отрицается доктором Рихардсоном, членом Королевского общества, который честно напоминает германскому ученому, что «точные границы и связи ума и тела неизвестны», и это больше, чем следовало сказать. Это признание, будучи добавлено к признаниям французского физиолога Фурнье и еще более недавнее признание доктора Алчина, выдающегося лондонского врача, который откровенно заявил в речи, адресованной к студентам, что «изо всех областей науки, имеющих практическое отношение к обществу, нет ни одной, которая покоилась бы на таких неопределенных и нестойких основаниях, как медицина», – дают нам несомненное право противопоставить гипотезы ученых древности гипотезам современности.