Молодость без страховки - Богданова Анна Владимировна. Страница 10

– Ха! Ага! – усмехнулась Арина. – Гастарбайтером я там буду! Вот кем!

– Что за глупости?! Да как тебе такие мысли в голову приходят?!

– Никакие это не глупости! Это правда! Кому я там нужна? У них что, своих актрис мало? И потом, английского я не знаю, дома своего у меня там нет, друзей тоже... – Арина ещё долго перечисляла, чего именно у неё нет в столице туманного Альбиона – в конце концов оказалось, что у неё там вообще ничего и никого нет.

– Если ты не примешь предложение сэра Баскервиля, я больше ни на одну премьеру сюда не приеду! Так и знай! – обиделась мадам Дроздомётова.

Пока мать с дочерью вполголоса выясняли свои непростые отношения, Остап Ливонович уже успел произнести длинную и высокопарную тираду – с поздравления актёров с успешной премьерой он как-то незаметно съехал на больную, излюбленную свою тему – об упадке местного драматического театра, о его нуждах, бедах и минимальных потребностях, не покрываемых администрацией города. Он снова с чувством заговорил о создавшейся драматической ситуации, о перипетиях, конфликтах, которые ему приходится улаживать с мэрией чуть ли не каждый день, о полнейшем отсутствии катарсиса со стороны местных жителей. Тут надо заметить, что слово «катарсис» господин Черняховский понимал и использовал в самом узком его значении – как синоним сопереживания и сочувствия, не более того, тогда как с греческого языка слово это калькируется как «очищение». Но всё и так было ясно: не сопереживая театру в целом и Остапу Ливоновичу в частности, горожане не могли обрести ни с чем не сравнимого чувства просветленности, девственной невинности и младенческой непорочности.

– Так выпьем же за успех! Успех во всём! – заключил он и, откупорив одну за другой все четыре бутылки шампанского, наполнил присутствующим те самые гранёные стаканы, в коих перед спектаклем продавали томатный сок.

После игристого как-то плавно и незаметно перешли к водке... Дело дошло и до самогона в гигантской бутыли. Фёкла со Степаном вспоминали былое, перекрикивая и перебивая друг друга. Остап Ливонович с пеной у рта уговаривал Арину «не дурить» и не оставлять любимый театр, доведя тем самым местный храм Мельпомены до полного упадка.

Щёткин, подсев к Лиле Сокромецкой, бессовестно льстил ей, шаловливо водя толстыми пальцами по её спине.

Бубышева, поставив перед собой миску с винегретом, механически поглощала его, уставившись на чёрную трещину в стене. Вероника Александровна была далеко от этого театра, от его буфета, актёров... Мысли несчастной женщины витали вокруг Лариона, обвивая неверного мужа тончайшей сетью, подобной той, какой паук опутывает свою жертву.

Аврора Владимировна, ощутив после выпитого приятное тепло, раскрепостилась настолько, что более не чувствовала никакого языкового барьера: она повернулась к сэру Баскервилю и заговорила с ним об Арине:

– Вы не представляете себе, мистер Джон, как я вам благодарна за то, что позвали мою дочь в Англию! Осталось только уговорить её поехать, и всё! Ведь как обидно! Какой талант пропадает! Знаете, она вся в меня уродилась – такая же способная! Да, да! Не верите?

Сэр Джон промычал в ответ что-то нечленораздельное – мадам Дроздомётова подхватила его «мысль», кивая головой в знак согласия:

– И я вам про то же говорю! Я с вами совершенно, полностью солидарна! К тому же я уже сказала, она так же талантлива, как и я! А вы не знали? Не знали, что я пишу книги? Да я ведь писатель! – она хвасталась ещё очень долго – пока наконец не обратила внимание на растерянный взгляд сэра Джона. – Господи! Это кому ж я всё рассказываю-то?! – опомнилась она. – Феофилакт! Господин Феофилакт! Можно вас?! Уж извините, что беспокою, но без вашей помощи я, наверное, не обойдусь!

Щёткин неохотно выдернул руку из-под Лилиной кофты, встал со стула и вразвалочку подошёл к англичанину.

– Садитесь и переводите. И так, чтоб ему всё понятно было, а то как-то вы уж очень скудненько да сокращённо передаёте ему информацию! – требовательно заявила Аврора Владимировна. – Я ведь писатель, дорогой сэр Джон, – затянула она во второй раз и, обратившись к Феофилакту, возмущённо воскликнула: – Что ж вы молчите? Переводите, переводите! Делайте своё дело! – и Щёткин залепетал что-то на непонятном для нашей героини английском.

– Сэр Джон приятно удивлён, что встретил на своём жизненном пути настоящую писательницу. Он хочет поподробнее узнать, о чём именно вы пишете, – без особого энтузиазма выдавил из себя толмач.

– В настоящее время я работаю над мемуарами, – обстоятельно начала Дроздомётова. – Вот уже написала два тома о своей нелёгкой жизни. В них, дорогой сэр Джон, я подробнейшим образом отобразила все события своего нелёгкого детства и тернистой юности. В данный момент взялась за третий том, но... Сами понимаете... Тут премьера дочери, а это святое. Пришлось покинуть письменный стол и пуститься в путь, вон из Москвы в эту... В эту... Как бы помягче выразиться-то?! – теребя носовой платок, терзалась Аврора Владимировна, надувая раскрасневшиеся щёки свои. – Осрань, короче говоря, – заключила она, не рискнув придумать ничего обидного и оскорбительного о ненавистном городе, в котором вот уж более пяти лет обитала её единственная любимая дочь.

– О! Невоо во эй нэсво эй-э-э-й?! – поразившись, воскликнул мистер Баскервиль (по крайней мере, именно такие звуки услышала наша героиня из его уст).

– Сэр Джон говорит, что очень заинтересовался вашими книгами. Он желает как можно скорее и поподробнее узнать, о чём вы там пишете. Он был бы счастлив услышать в эту волшебную ночь сюжет, так сказать, и фабулу ваших произведений. И ещё сэр Джон спрашивает, нет ли у вас с собой вашей книги? Он хочет увезти её к себе на родину, перевести на английский язык и выпустить в одном из популярнейших издательств Лондона. Вы, естественно, получите гонорар, поскольку сэр Баскервиль не сомневается, что мать такой гениальной актрисы, как Арина Метёлкина, ничего, кроме шедевра, написать не может, – бросая томно-печальные взгляды на Лилю Сокромецкую, тоскливо перевёл Феофилакт.

– Правда? – вне себя от счастья, возопила мадам Дроздомётова. – Надо же! Какой удивительный этот английский язык! Надо же! Наш гость умудрился в такое малюсенькое предложение уместить так много смысла! – изумилась она и тут же подумала о том, что если б и наш великий русский язык был столь же лаконичным, как и язык Шекспира, вряд ли она смогла бы написать два внушительных тома о своем нелёгком детстве и тернистой юности. – Я с превеликим удовольствием, дорогой сэр Джон, поведаю вам и фабулу, и сюжет своих мемуаров, несмотря на то что это, по-моему, практически одно и то же. А насчёт книг должна вас разочаровать. К сожалению, мои воспоминания в России пока никого не заинтересовали и не были напечатаны, – сказала Аврора Владимировна, вздохнув с невыразимой грустью непонятого при жизни гения. На что сэр Джон отреагировал, как подобает истинному джентльмену: возведя свои жабьи глаза к потрескавшемуся потолку, напоминающему физическую карту земного шара с его реками, океанами, пустынями, горами и низменностями, и ударив себя в знак негодования по острым коленкам, забормотал что-то слишком уж эмоционально.

– Наш уважаемый гость говорит о несправедливости и, прямо скажем, наплевательском отношении в вашей стране к искусству в целом и к творческим людям в частности. Он и сам не раз сталкивался с этой проблемой. Ещё мистер Баскервиль от всего сердца желает помочь как вам с вашими книгами, так и вашей дочери с её театральной карьерой. А сейчас он всё-таки не прочь послушать, о чём вы пишете, Аврора Владимировна, – вымолвил Щёткин, безнадежно взглянув на Лилю.

– О! Я с великим удовольствием поведаю вам об этом! – восторженно воскликнула мадам Дроздомётова и оживлённо затараторила, не обращая внимания на страдания Феофилакта: – Я начала историю своей жизни ещё до рождения. Согласитесь, ведь это очень существенно! Крайне важно, кто твои родители, как они познакомились, кто их родители, родители их родителей... Ведь это так называемое семейное древо, на котором ты, – и она ткнула указательным пальцем в Щёткина, попав бедолаге между рёбер, – вы или я всего лишь новые побеги – проще говоря, черенки. Посему я сочла своим долгом начать первый том своих мемуаров с того, откуда пошла моя основная ветвь со стороны матери.