Молодость без страховки - Богданова Анна Владимировна. Страница 34

Но Мамиз Али тоже отпадал – он не подходил нашей героине ни по одной статье, как, впрочем, и Рамиз Рустам с чрезвычайно легкомысленным лицом – помимо богатой пожилой супруги, у него была тьма любовниц.

Нет смысла перечислять в очередной раз сотрудников посольства – проще сказать, что никто из них не мог по той или иной причине стать достойным мужем Авроры.

Единственным холостяком среди коллег нашей героини был Руспер Шардон – статный, высокий мужчина, с интересным, если не сказать красивым лицом, референт по вопросом культуры... Он, как и вся мужская часть коллектива, боготворил Аврору, тайно питал к ней самые нежные чувства, но никаких серьёзных намерений с его стороны ждать было нечего, поскольку Руспера больше всего на свете привлекали женщины замужние, как тогда говорили «упакованные», то есть живущие в достатке и роскоши. Иными словами, Шардон более всего ценил престиж и свободу.

Был ещё Евгений Баловский – тот самый неприятный, самоуверенный человек со скуластым лицом и квадратным подбородком, который привязался к Авроре в вагоне метро и, проводив её до посольства, не мог отвязаться лет двадцать – так уж он страстно в неё влюбился. Аврора же, прозвав Баловского «железнодорожником», не переносила его на дух. От одного его вида ей становилось дурно: неприятное ощущение, предшествующее обычно рвоте, вдруг овладевало ею, и она ничего не могла с собой поделать. Справедливости ради надо сказать, что Евгений не был уродом. Не было в нём никаких физических недостатков, и многие, очень многие женщины способны были в него влюбиться. Только не Аврора! Завидев знакомый силуэт Баловского, поджидающего её напротив посольства, она не в состоянии была сравнить его ни с чем, кроме как с прилипчивой, кровососущей пиявкой.

И наконец, последним кандидатом в будущие мужья являлся муж бывший.

После разговора с Авророй у автобусной остановки Метёлкин будто заболел. Заболел навязчивой идеей вернуть её во что бы то ни стало. Как тогда, летним днём после окончания средней школы, после их первого свидания в час тихого густо-оранжевого заката.

В тот вечер Юрка принял для себя твёрдое решение:

– Я влюбился в Аврорку! И я на ней женюсь! – сказал он тогда, а через год завоевал не только её руку, но и всё её существо, с душой, как говорится, и телом (и всеми потрохами).

Встретив бывшую супругу на автобусной остановке, увидев её лицо близко, вдохнув родной, любимый запах, перемешанный со знакомыми французскими духами, которые та не успела использовать со времён их совместного бытия, Метёлкин окончательно убедился, что не жить ему без своей обожаемой Басенки (как он обыкновенно называл её), настроившись со всей серьёзностью, какая только была в нём, завоевать сердце нашей героини второй раз – окончательно и бесповоротно. «Начать всё с чистого листа; и разлучит нас только смерть; только смерть сможет нас разлучить», – такие мысли, вернее их фрагменты, точно обрывки изорванной тетради или газетных листов с бессмысленным уже текстом, вихрем крутились в голове его, когда Аврора с необычайной лёгкостью запрыгнула в подошедший автобус. Она поехала на работу, где её ждал сюрприз в виде коробки с детскими книгами для Арины и фруктами. Он – метнулся сначала домой и, надев парадный костюм вишнёвого цвета (любимого, кстати, цвета бывшей своей тёщи), долго ещё прихорашивался у зеркала, сомневаясь, что больше ему идёт – пробор с левой стороны или зачёсанные назад волосы. Остановившись наконец на проборе, Юрик облился «Шипром» и полетел к Зинаиде Матвеевне.

Поначалу он жалостливо сказал бывшей тёще, что приход его обусловлен исключительно тоской по единственному чаду, по любимой дочери – Арине. Гаврилова, театрально скрестив руки на пышной груди своей, сердобольно застонала:

– О-о-ой! Конечно, Юрашечка, конечно, я понимаю! Родное дитя всё ж таки! Зов, так сказать, крови!..

– Вот именно, мама! – самоотверженно прогремел Метёлкин, и вдруг по левой щеке его стекла крупная слеза. – Сердце-то, оно ведь не камень! Как же можно дочь-то от отца отнимать! – надтреснутым голосом воскликнул он.

Эта самая метёлкинская слеза (непонятно, каким образом выдавленная им так кстати... Тут есть два возможных варианта – либо в Юрике погиб великий драматический актёр, либо в тот момент ему на ум пришло самое горькое воспоминание всей его жизни. Но автор склоняется к варианту «номер один» – иначе в кого ж тогда удалась Арина? Ведь именно у неё в полной мере и проявился скрытый артистический талант родителя)... Так вот эта самая метёлкинская слеза и надтреснутый голос тут же растопили сердце Зинаиды Матвеевны (которое, тоже, кстати, было не каменным). Она всхлипнула и, сказав, что Арина играет в маленькой комнате, ещё долго утирала замызганным тёмно-синим сатиновым фартуком с некогда жёлтыми колокольчиками мокрое от солоноватой жидкости, безмерно выделяемой её маленькими туповатыми глазками, лицо, громко сморкалась, сопережевальчески качая головой и прицокивая.

– Отец – есть отец, – то и дело шептала она себе под нос. – И никуда от этого не денешься!

В это время отец, который, надо заметить, сомневался в своём отцовстве, вечно обвиняя Аврору в невозможном – в том, что Арина вовсе не его дочь, а мароновское отродье (и это несмотря на то, что наша героиня впервые увидела знаменитого певца Фазиля Маронова, когда Аришеньке стукнуло два года), вступил в маленькую комнату.

– Аринка! Что делаешь? – спросил Юрик, пытаясь придать своему голосу весёлости. Но вот что странно – Метёлкин мог сыграть что угодно и кого угодно, он мастерски пародировал голоса дикторов, актёров и собственных родителей, он мог изобразить сердечный приступ так, что окружающие хватались за телефонную трубку, дабы вызвать карету «Скорой помощи», он был способен в любой момент пустить слезу – только с собственной дочерью, похожей на него как две капли воды (особенно в детские годы), он не то что не мог играть! – он и поговорить с ней просто, по-человечески был не в состоянии. – Я говорю, что ты делаешь-то? – повторил он свой вопрос. Арина, причёсывая плешивую куклу, упрямо молчала – ну чисто как партизан на допросе у фрицев. – Вот страшилище! Это что у тебя? А? Неужели кукла? Где ты её откопала, на помойке, что ли, подобрала? – и Метёлкин заржал, яко молодой жеребец. – По помойкам, значит, ходишь, игрушки подбираешь?! – хохотал он всё громче. – Ну и ну! – дочь смотрела на него исподлобья уничтожающим взглядом. – Дай посмотреть-то! Дай! – и он попытался выхватить пупса из её рук.

– Моё! – взревела «кровинушка», мёртвой хваткой вцепившись в ляльку. – Моё! Моё! Моё!

– Ой, ой, ой! Скажите пожалуйста! – и Метёлкин принялся выхватывать из её рук почти лысое чучело.

– Моё! – прорычала Аришенька и звонко пискнула: – Иди отсюда!

– Тьфу! – плюнул Метёлкин. – И это моя дочь! Тьфу!

– Играете?! – с умилением проговорила Зинаида Матвеевна, войдя в комнату.

– Он у меня куклу хотел отобрать! – незамедлительно пожаловалась Арина.

– Какая ж гадина! – в сторону шепнул Метёлкин.

– Что ты, детонька! Что ты, солнышко моё! Папа, наверное, просто посмотреть хотел! Папа с тобой поиграть вздумал!

– Отобрать он хотел! Кобель проклятый! – вдруг выдала «детонька».

– Что?! Что ты сказала?! – переспросил он дочь, в ярости сжимая кулаки.

– Фашист! – не унималась Арина, чувствуя себя защищённой в присутствии бабки.

– Так, Ариночка, нельзя с папой разговаривать. Он старше тебя, – с видом мудрого и справедливого монарха проговорила Гаврилова.

– Нет! Это ж надо! Дочь против меня настроили! – возмущался Метёлкин. – Ребёнка! А! Это ж надо?!

– Нет, нет, Юрочка, мы Аришеньку не настраиваем против тебя, – уверяла Гаврилова, таща его за руку вон из комнаты. – Она маленькая, мало ещё чего понимает! Что с робёнка-то взять? Ты сам посуди, Юраш!

– Эх! Мама! – воскликнул Юрик взволнованно. – Люблю я их! И Басенку, и Аришку! Что ж это такое творится?! Как же можно?! Вот так вот взять и бросить меня?! – Метёлкин ещё битый час распинался перед бывшей тёщей, уговаривая её повлиять на дочь, дабы та вновь соединила с ним судьбу. Он приводил тысячу аргументов в свою пользу, он поведал Гавриловой, что переходит со станкостроительного завода на высокооплачиваемую работу в такси, обещал, что Аврора с Ариной будут буквально в деньгах купаться, ни в чём нужды не знать. Он – хитрец, знал, что самым главным в жизни для Зинаиды Матвеевны был материальный, денежный вопрос, поскольку тёща более тридцати лет проработала кассиром на часовом заводе, с утра до вечера считая чужие деньги, снедаемая завистью. Уж кто-кто, а Гаврилова понимала, что лишних денег не бывает и что чем их больше, тем лучше. Словом, разливался соловьём Метёлкин, время от времени одаривая тёщу страдающим взором своих прекрасных глаз цвета едва подвядших незабудок – так, что у Зинаиды Матвеевны (образно говоря) уши засахарились, а в голове крутился один непостижимый для неё вопрос: и отчего её глупая дочь развелась с таким достойным, положительным человеком?