Молодость без страховки - Богданова Анна Владимировна. Страница 45

– О! Чо это у вас тут за кипеш-то, в натуре? – вылупив глаза, обалдело спросил Кошелев. – Вы чо тут за фестиваль устроили? Вольтанулись, что ль, совсем?!

– И ничего-то ты, Генечка, не понимаешь! – заливисто заявила Зинаида Матвеевна.

– Ой! Да ладно тебе, мамань! Налифки фталифки попово селисински? – проговорил он, глупо усмехаясь. Геня, судя по всему, растерялся, когда увидел их всех вместе, сидящих на полу в коридоре и рыдающих белугой. – А чо случилось-то? – тупо спросил он.

– А то, что я теперь у Аврорки жить буду! Так-то! – с нескрываемой гордостью сказала Гаврилова твёрдым, властным голосом – будто и не плакала вовсе.

Нельзя отрицать, конечно, что Зинаида Матвеевна настолько привязалась к Арине, что разлука с обожаемой внучкой явилась бы для неё сильным ударом, но справедливости ради нужно заметить, что, помимо «солныська», у неё была не одна веская причина переехать с дочерью в новую квартиру.

Первая и самая главная (не считая Ариши) – это бывший муж, Владимир Иванович Гаврилов.

Дело в том, что он со своей второй супругой – Галиной Калериной (той самой, с которой он закрутил любовь в психлечебнице, невероятно страшной женщиной с серьёзным диагнозом обострившейся наследственной шизофрении, с незабываемым утиным носом, с буйной кудрявой шевелюрой, безумными, стеклянными глазками, густыми, клокастыми бровями и с волосатыми бородавками на лице) жил в непосредственной близости от нового Аврориного жилья. За сорок минут быстрым шагом ему можно было запросто добраться до дома Авроры. И Зинаида Матвеевна прекрасно знала об этом. Да и как она могла не знать! Они с Гавриловым уже успели обсудить всё по телефону. Более того, Владимир Иванович успел дважды галопом добежать до строительной площадки и поставить рекорд.

– Тридцать две минуты и пятьдесят пять секунд! – восторженно кричал он в телефонную трубку на ухо бывшей супруге. – Зинульчик! Тридцать три минуты – и я у тебя в постели! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – часто заплевался он, отстукивая мелкую дробь по собственной коленке: тук, тук, тук, тук, тук.

– Ой, Володя! Ну что ты такое говоришь! Ты прямо меня смущаешь! – краснея, как невинная девушка, отвечала Зинульчик. А у самой сердце билось, как сумасшедшее – казалось, вот-вот выпрыгнет от привалившей нечаянной радости.

– Ничего! Ничего! Ничего! – громко и весело, не попадая в ноты и перефразируя на свой лад знаменитую песню из кинофильма «Бумбараш», пел Гаврилов. – Я приду (т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук) и тебя полюблю! Если я не погибну в бою! Парам-пам-пам!

– Ох, Гаврилов, ну что ты такое говоришь-то?! – кокетливо отмахивалась Зинаида Матвеевна, а у самой глазки горели. У-ух!

– Зинульчик! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук, – нервно отстукивал он костяшками пальцев по прикроватной тумбочке. – Ты прям как мой Галюнчик! Она тоже вечно: «Гаврилов! Ну что ты такое говоришь? Гаврилов, ну что ты такое делаешь?!» – женским голосом вопросил он.

– Вот и люби свою Гальку, если в бою не погибнешь! Вот и нечего мне звонить! И не поеду я никуда! С Генечкой жить останусь! Больше вообще меня не увидишь! – задыхаясь от злости, кричала Зинаида Матвеевна, порываясь нажать на отбой.

– А-а! Ревну-уешь?! – не без удовольствия обличительным тоном тянул Гаврилов, плюясь и отбивая мелкую дробь по чему придётся. – А что Галюнчик?! Галюнчик – больной человек! Она ж неискушённая, чистая, как ребёнок. Знаешь, Зинульчик, подстрижёт меня и говорит: «С тебя, Гаврилов, две шоколадки «Алёнка» и литр кефира!» Ну истинное дитя! На неё ж обижаться даже нельзя! А ты ревнуешь! – разочарованно пробормотал он.

– Вот ещё! Больно надо! Ишь, возомнил! Было б кого ревновать-то! – шла в наступление Зинаида. – К этой твоей Гальке, что ли, психованной?! О-ой! Ну прямо сил никаких нет! Во насмешил! – и она начала фальшиво смеяться.

– Костричная ты, Зинька! Права была твоя мамаша! Царствие ей небесное! Хорошая женщина была! Всю жизнь ты мне, Зинька, искалечила, истерзала ты меня всего! Всю душу мою чистую растоптала, исхаркала! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! тук, тук, тук, тук, тук. – Ведь заманила меня, девственника, в свои сети! Молод я тогда был и неопытен! Поигралась ты, Зинаида, со мной все эти годы! И за что, за что только такое поганое у тебя ко мне отношение? Вот этого понять я (т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук) не могу! Или ты от природы, Зинька, лярва такая?!

– Ну всё, Гаврилов, допёк ты меня! Не звони мне больше! Живи со своей умалишённой, и нечего ко мне лезть! – ревностно взвизгнула «Зинька» и хотела уж бросить трубку, как услышала разгневанный голос бывшего мужа.

– Не-ет! Постой, постой! Давай-ка разберёмся! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук. Задели его за живое – ох задели! Больше всего в жизни он не переносил несправедливого отношения к себе. – А кто из нас первый изменил? А? Не ты ль со змием этим, с этой падлой Средой с верхнего этажа, переспала? Ну-ка, говори!

– Ой! Вовк! Иди ты, знаешь куда!.. – возмущённо отбрыкивалась Зинаида Матвеевна, лукаво стреляя глазками. Казалось бы, вот – самый подходящий момент для того, чтобы бросить трубку, – ан нет, в который раз Гаврилова выслушивала гнусный рассказ мужа о собственной измене и, как ни странно, получала от этого колоссальное удовольствие. Может, ей было приятно, что бывший супруг до сих пор, по прошествии многих лет, продолжал ревновать её так же, как и она его к умалишённой Калериной?

– Я-то пойду, пойду! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п, – тук, тук, тук, тук, тук, кричал Владимир Иванович на том конце провода, выпучив и без того булькатые глаза свои. Он будто с цепи сорвался. – Думаешь, я забыл? Да я своими глазами всё видел! А собственным глазам я верю! Не верь брату родному, верь своему глазу кривому! – прогремел он, и его понесло, Гаврилов уж не в силах был остановиться – он резал и резал правду-матку, припоминая супруге всё. Начиная со сцены её измены с соседом-извращенцем с верхнего этажа, во всех подробностях, детально пересказывая в который раз, в какой позе около четверти века назад сидела Зинаида Матвеевна на широком подоконнике, возле двери развратника и греховодника, какие именно части её пышного тела были оголены, куда была закинута её левая нога и какой дикий, непередаваемый ужас застыл в её глазах при неожиданном появлении законного тогда супруга, и заканчивая тем, какая она была, живя с ним, мелочная, гадкая и жадная. Не забыл он упомянуть и о десятилетней разнице в возрасте – Владимир Иванович не упускал момента подчеркнуть истинный возраст Зинаиды Матвеевны.

– Ну это уж ты, Гаврилов, совсем!.. Слишком далеко зашёл!.. – пыхтя от злости, выдавила из себя прелюбодейка.

– А-а! Далеко?! – разоблачающе проговорил он и снова: т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук. – Не сметь перебивать меня! Молчи и слушай, не то всё Аврику расскажу! – шантажировал он бывшую жену. Зинаиде Матвеевне слушать его обвинения было малоинтересно, однако трубку она бросить никак не могла, поскольку слишком хорошо знала характер Гаврилова. «Вот ведь идиот! Он ведь и вправду может всё Аврорке рассказать!» – думала она, и ей ничего не оставалось, как молча и смиренно выслушивать упрёки и претензии сумасбродного Владимира Ивановича. – И что мне после такого гнусного предательства оставалось делать?! – мне, неопытному, скромному и робкому юноше? – спросил он, на что Зинаида Матвеевна неосмотрительно прыснула со смеху. – А-а?! Смешно?! Конечно! Чего там со мной чикаться? Ты со мной никогда не считалась! Курва ты, Зинька!

– Ну, хватит с меня! – слезливо сказала она.

– Посмотрите-ка на неё! С тебя, может, и хватит, а я ещё не всё сказал! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук. – И я говорю, что мне тогда оставалось делать? Отчаяние овладело мною – беспросветное отчаяние овладело моей душою! Состояние крайней, так скыть, безнадёжности и безысходности ощутил я! – с грустью молвил Владимир Иванович. На него вдруг нашло то наигранное сентиментально-романтическое настроение, какое обыкновенно находило тогда, когда разговор касался бренности человеческой жизни. В такие минуты Гаврилов опускал очи долу и, печально вздыхая, вытягивал руку вперёд, будто указывая путь к светлому будущему, просил похоронить его под берёзкой, поскольку уж недолго ему осталось жить на этой земле. – Потому как нахаркали в мою открытую, неиспорченную душу. Ты, Зинька, лярва, нахаркала! Глупая, недалёкая ты женщина! – с поистине вселенской тоской в голосе изрекал Гаврилов и, как правило, долго ещё плевался в трубку.