Нежные годы в рассрочку - Богданова Анна Владимировна. Страница 11

– Мне очень жаль... Вашу жену... Примите мои соболезнования... – растерялся банщик и счёл своим долгом поинтересоваться, при каких обстоятельствах безвременно ушла из жизни его Надюша.

– Очень глупо, очень глупо, – с серьёзностью молвил Владимир Иванович. – Пришла из магазина... Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п, – тук, тук, тук, тук, тук, – выложила те самые носки, которые я оставил у вас в пятьдесят восьмом ящике, захотела есть, схватила булку, поперхнулась, закашлялась – я ей по спине начал стучать – не помогает... – и тут он живо представил, что бы он стал делать, если бы его Зинульчик на самом деле поперхнулся крошкой хлеба, – телефона нет, мы недавно переехали на новую квартиру... Я на улицу – в телефон-автомат, монетки как назло нет – искал, искал – все карманы вывернул, потом у прохожего попросил, тот дал. Ну, я в будку скорее. И только когда начал набирать номер «Скорой», до меня вдруг дошло, что монетка не нужна была – звонок бесплатный! Сколько времени потерял! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п, – тук, тук, тук, тук, тук, – отстукивал он по ящикам. – Прихожу, а она уже готовая – сидит на стуле, голову откинула, глаза закатила... В общем, кошмар! Это я виноват! Я во всём виноват – верните мне носки! Откройте пятьдесят восьмой ящик!

– Печальная история, но, знаете ли, мы вчера в конце смены проверили все ячейки – никто ничего не оставлял. Может, вы забыли носки в другом месте?..

– На что это вы намекаете? – взорвался Гаврилов. – Что я, не успев оплакать жену, по бабам шляюсь?

– Да что вы! Как вам такое могло в голову прийти?! Ведь носки можно забыть не только в бане или у любовницы...

– Где ж ещё? – вылупив глаза, спросил Владимир Иванович – он так вошёл в роль, что и в самом деле почувствовал ту пустоту, которая зияющей бездной разверзлась в его душе после утраты несуществующей Надюши.

– Ну в бассейне... Или... Или... – замялся банщик, – или в заводской раздевалке! – воскликнул он с радостью от внезапно пришедшего на ум примера.

– Я по бассейнам не хожу и на заводах не работаю! Открывай ящик!.. – Владимир Иванович едва сдержался, чтоб не обозвать банщика «падлой» – излюбленным своим словечком, но вовремя понял: если он полезет в бутылку, не видать ему сегодня женских прелестей, ради которых он, собственно, и пришёл помыться.

– Да, да, сейчас! – с готовностью сказал тот и помчался в парилку. – Товарищи! Прошу внимания! – что было сил заорал он, разгоняя руками клубы пара. – Кто из вас занимает пятьдесят восьмую ячейку? – Человек двадцать «товарищей», кто с шайками, кто с мочалками в руках и все как один... тут можно было б сказать, что все они, как один, были в чём мать родила, но женщины не рожают детей в разноцветных вязаных и грязно-серых войлочных шапочках, устремили свои взгляды на банщика, однако никто из них не прореагировал на число пятьдесят восемь. Временный обладатель вожделенной ячейки Гаврилова – маленький толстенький человечек в головном уборе, напоминающем чапаевскую папаху, с жировыми складками на боках, сидел на самой высокой ступеньке парилки в сизом мареве и безжалостно избивал себя веником.

– Пятьдесят восьмая ячейка! Я спрашиваю, у кого?

– Что? Чего? Какая? У меня пятьдесят восьмая! А что такое? Меня обворовали? – забеспокоился любитель поддать жару и сбежал вниз так быстро, как мяч скатывается с горы.

– Нет, нет, не волнуйтесь. Просто в этой ячейке один гражданин оставил вчера свои носки. Вы отдали мне, конечно, ключ, – важно заметил банщик, – но, вы сами понимаете, я ведь не могу без вашего ведома рыться в ваших вещах.

– Да, да, да, – понимающе закивал толстячок.

– Ну что ж, давайте посмотрим, – и работник бани открыл ячейку.

– Нечего смотреть! Бери свои вещи и клади их в другой ящик! – завопил Владимир Иванович.

– С какой это стати? – возмутился незнакомец в чапаевской папахе, а Гаврилов надолго задержал взгляд на его мужском достоинстве, подумав: «Чем иметь такое, лучше вообще ничего не иметь», – так, что толстячок прикрылся руками и покраснел.

– Я долго буду носки искать, так что выметайся! – И Владимир Иванович, нервничая, что времени не только для мытья, но и для подглядывания за голыми женщинами совсем не остаётся, выгреб всё содержимое из пятьдесят восьмого шкафчика и, роняя на кафельный пол то полотенце, то трусы, с чувством запихнул их в ящик под номером шестьдесят девять.

В этот день ему так и не удалось помыться – оставшийся час Гаврилов провёл, протиснувшись по пояс в ячейку и с интересом наблюдая за дамами, то и дело шепча себе под нос:

– Прэлесть! Какая прэлесть! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п, – тук, тук, тук, тук, тук.

Особенно ему понравилась жгучая брюнетка с осиной талией и аппетитными формами – он проследил, как она разделась, как ушла мыться, вернулась за мылом и снова исчезла... Потом он увидел Авдотью Ивановну, которая вывалилась из парилки с шайкой, ведя за руку Аврору. Тёща помогла одеться внучке, потом что-то долго ковырялась – до тех пор, пока в раздевалку не возвратилась прелестная незнакомка (тут взгляд Владимира Ивановича начал раздваиваться – он изо всех сил старался не упустить из виду жгучую брюнетку и одновременно не прозевать уход своих спутниц). Предмет вожделения Гаврилова уже надел на себя нижнее бельё и натягивал чулки на красивые ножки, а Авдотья Ивановна всё озиралась по сторонам, ища чего-то. Наконец тёща радостно всплеснула руками и достала из-под лавки зелёные сатиновые трусы в красный, крупный горох, похожие на раздутый попутным ветром парус. Она с наслаждением нацепила их на себя, потом напялила три чёрные однотонные ситцевые юбки (которые носила всегда, дабы придать бёдрам пышность), одну тёмно-синюю в мелкий серенький цветочек – сверху, затянула белую хлопчатобумажную кофту красной узенькой кулиской и, схватив Аврору за руку, уточкой направилась к выходу. Незнакомка с осиной талией, сложив вещички в сумку, тоже вышла из раздевалки. Владимир Иванович наспех засунул конфету-тянучку в рот и начал разжёвывать её с такой интенсивностью, что прикусил себе щёку.

– Гражданин! Вы нашли свои носки? Что это вы повисли на шкафчике? – поинтересовался банщик.

– Нашёл, нашёл! Отвяжись! – раздражённо отозвался Гаврилов и, залепив дырку в стене, вылез из ячейки.

Он сломя голову выбежал на улицу и, схватив тёщу за юбку, потащил их с Авророй в противоположную от трамвайной остановки сторону.

– Володя! Ты куда? Нашто так торопиться? Куда ты меня тащишь? – вопрошала она, но Володя остался глух, стараясь не упустить жгучую брюнетку.

– Девушка! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п, – тук, тук, тук, тук, тук. – Постойте! Ангел мой, прэлесть! – орал он на всю улицу. На него с удивлением оглядывались добропорядочные граждане – только «прэлесть», которая шла впереди, покачивая бёдрами, не обращала на Гаврилова ни малейшего внимания, увлекая его всё дальше и дальше от дома. – Имя! Скажи только имя, красавица! – кричал он, как одержимый, и вдруг ощутил сильный рывок назад. – Что? Что такое? В чём дело?! – Он был вне себя от ярости.

– Володь, я трусы потеряла, – виновато призналась тёща и подняла свои многочисленные юбки. Ярко-зелёная в красный горох тряпка на тротуаре вокруг ног старухи притягивала и привлекала взгляды прохожих.

– Мать! Вот что ты творишь! Что?! Ты разрушаешь всю мою судьбу! Трусы она потеряла! – возмущённо кричал зять, вылупив глаза. – И что тут страшного? Переступи и иди дальше! – посоветовал он и озабоченно посмотрел вперёд – прекрасной незнакомки и след простыл. – Тьфу! Всё-таки все бабы – падлы! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п, – тук, тук, тук, тук, тук, – пошли домой! – скомандовал он, и тёща, последовав его совету, переступила через трусы и пошла дальше как ни в чем не бывало – вот на душе только скверно как-то стало.

– Володь! – наконец прорезалась она. – Жалко – трусы-то хорошие были, резинка слабая, но дак-то хорошие. Может, ещё лежат – ты бы сбегал, посмотрел, что ли, – неуверенно промолвила она.

– Не горюй, мать! Я тебе из ГУМа новые принесу – с кружева-ами!