Нежные годы в рассрочку - Богданова Анна Владимировна. Страница 46

* * *

Наступил сентябрь. Наша героиня стала каждый день ездить с Ненашевой в швейное училище и очень скоро поняла, что эта замечательная профессия, вознесённая матерью до небес, совсем не для неё. Авроре не хватало терпения, её воротило от портновских ножниц, иголок и ниток, но зато конструирование ей давалось легко – так, что даже Зоя Михайловна (преподаватель конструирования) ставила ее всем в пример. А Юрик, когда работал в ночную смену на станкостроительном заводе, ждал её в подворотне, рядом с училищем.

– С тобой, Гаврилова, невозможно дружить! – возмущалась Ненашева. – Вечно за тобой кто-нибудь хвостом ходит! Не поговорить! Ничего!

И спустя два месяца Ирка сдружилась с Барбышевой – прыщавой, неказистой двоечницей.

Аврора же не горела желанием непременно завязать более тесное знакомство с какой-нибудь однокурсницей – ей с лихвой хватало общения с Юриком. Но почему-то в её жизни так складывалось, что дружить с ней хотели. Так Тамара Кравкина, девушка с телячьим(!) взором рыбьих глаз, страстно пыталась наладить контакт с нашей героиней. Доходило до того, что Тамара каждое утро и в дождь и в снег поджидала Аврору на троллейбусной остановке, для чего специально выезжала из дома (а жила она в подмосковном городе Видное) на полчаса раньше.

– А я тут стою... – бормотала Кравкина себе под нос и буквально ловила Аврору из троллейбуса.

– Чего ты тут стоишь?

– Тебя жду.

Постепенно Аврора привыкла к Тамаре, к её водянистым, словно линялым круглым глазам, к глуповатому выражению лица, к прямым столбообразным ногам и невероятному упрямству. У Кравкиной упрямство выражалось в бытовых мелочах. Она сама порой не знала, нужно ли ей то или сё – это для неё было неважно – не помешает, думала Тамара, и гнула своё. Именно таким образом она сумела добиться Аврориного расположения, которое очень скоро переросло в крепкую дружбу.

Упоительные прогулки Авроры и Юрика по улицам с каждым днём становились всё проблематичнее, поскольку на десятиградусном морозе невозможно пробыть столько же часов, сколько в самый холодный летний день. И в конце ноября Метёлкин впервые пригласил Аврору к себе в гости.

Они вошли в его дом, и Юрик позвонил. Дверь моментально открылась – такое впечатление, что их прихода ждали не один час. Аврора вошла. В коридоре по росту с приветливыми улыбками стояли:

1) Грузный, рыхлый мужчина лет пятидесяти с красным лицом в оспинах, оставшихся после ветрянки; в коричневых лоснящихся брюках, сером пиджаке и галстуке-селёдке на голой шее (под пиджаком была лишь белая майка).

2) Худощавая женщина лет сорока пяти с заплетённой косой цвета чернёного серебра и закре– плённой на голове, с длинноватым носом, весёлыми глазами и чуть оттопыренными ушами. Она была одета в новый фланелевый халат, из рукава которого торчал ценник.

3) Маленького роста, в косынке, завязанной концами назад, в длинной несуразной не то рубашке, не то ночнушке, из-под которой виднелись блёкло-синие, отвисшие на коленках, старые тренировочные штаны, мужчина лет семидесяти. Хотя возраст его определить было чрезвычайно сложно – седые кустистые брови, несомненно, набрасывали десяток лишних лет, в то время как почти юношеская хрупкость фигуры заставляла думать – не такой уж он и старый. Жирной точкой в его образе была ярчайшая, праздничная лента, перекинутая от левого плеча к правому бедру вокруг тщедушной грудной клетки.

– Знакомьтесь! Это Аврора! – провозгласил Метёлкин, и встречающие хором, будто долгое время репетировали, прокричали:

– Очч приятно!

– Дядя Моня! Ну чо ты как пугало огородное вырядился?! Ведь вчера просил вас всех одеться поприличнее! – возмутился Метёлкин.

– Да чо я? Я того-этого! Я ведь ничо! – пространственно «объяснил» дядя Моня и не без гордости поправил ленту на груди.

– Знакомься, Басенка! Это мой папашка – Алексей Палыч, можно просто Лёша, – и он указал на самого высокого человека в «строю». – Это моя мамашка – Ульяна Андреевна, можно просто Уля, – и Метёлкин указал на № 2. – А это чучело – мой родной дядя, Парамон Андреевич Пеньков, мамашкин брат старший. Его можешь называть дядь Моней. Ну чо встали? Дайте пройти!

– Авророчка! Будешь курочку? – ласково спросила тётя Уля, теребя ярлык халата.

– Будет! Принеси нам в комнату, – распорядился Метёлкин, и мамашка кинулась на кухню за курицей.

– Где учимся? Или работаем? – спросил дядя Лёша.

– В швейном училище.

– А-а, – одобрительно протянул тот и добавил: – Этт хорошо.

– Это ещё как хорошо! – воодушевился дядя Моня. – Я ведь сам портной!

– Да что вы говорите! – поразилась Аврора.

– Ага, простыни с утра до ночи в моей комнате строчит. Ты бери своё барахло и давай в большую комнату. Нам с Авророй поговорить нужно.

– Ага, ага, – и Парамон Андреевич выбежал из коридора.

– А мы с Улей на кондитерской фабрике работаем. Чем плохо? Я Юрке говорил, иди к нам! Так он – нет, на станкостроительный пойду! А чо хорошего? Железки-то пилить? Вон у нас с матерью всегда есть чем гостя угостить, всегда всё к чаю есть – и тебе пастила, и зефир, и конфеты.

– Доченька, ты проходи, не стесняйся, – ангельским голосом проговорила Ульяна Андреевна, держа в руках тарелку с курицей. – Моня! Выметайся из Юрашкиной комнаты! – прогремела она, обращаясь к брату. – Какая хорошая девочка, какая красивая, прямо басенка, а не ребёнок! – умилилась Юрашкина мама, повторив за сыном это странное слово – басенка. Откуда оно взялось в их семье? Что обозначало в точности? Быть может, Парамон Андреевич с сестрой привезли его в столицу из Ярославля – этого прекрасного лебедя на берегу Волги, одного из центров русского зодчества? Ведь именно там, если верить «Толковому словарю живого великорусского языка» В.И. Даля (а ему грех не верить!), слово «баса» обозначает то же самое, что и русская краса: «Сколько прибасов ни надевай, а басы не будет» – говорят ярославцы. Может, отсюда пошло слово «прибамбасы»? Но вот «басенка» точно образовалось от «басы» и в полной мере выражает пригожесть, расхорошесть и красоту.

Так, начиная с конца ноября, Аврора почти всё свободное время проводила у Юрика Метёлкина. Как знать – может, его семья вскоре станет и её тоже? Эта тихая, спокойная заводь...

Семейство Метёлкиных-Пеньковых разительно отличалось от Гавриловых-Кошелевых. Тут почти не удивлялись, не возмущались, не кричали и не хохотали во всю глотку.

Алексей Павлович молчком сидел за столом на кухне или в большой комнате и пил горькую, незаметно от жены вытаскивая бутылку из-за пазухи. Лишь изредка на него нападало непреодолимое желание поговорить «за жизнь», поразмышлять, к примеру, где человеку лучше работается или живётся, и что это за понятие такое народ придумал – «смысл жизни» какой-то?! В чём он, этот смысл?

Ульяна Андреевна, прекрасно зная о пристрастии мужа к зелёному змию, может, оттого, что устала с ним бороться, может, потому, что его поведение в пьяном виде совершенно ничем не отличалось от трезвого, особо не возмущалась. Она любила поудобнее сесть в кресло напротив брата и, сложив руки на животе, часами наблюдать, как тот шьёт. Ведь говорят же: нет ничего увлекательнее, чем смотреть, как горит огонь, как течёт вода и как работает другой человек.

Вот тётя Уля и глядела, как Парамон Андреевич шьёт. Сама же Ульяна была гениальна в своём безделье. Только под сильнейшим напором сына она с неохотой наводила поверхностную чистоту в тех местах, куда мог нечаянно упасть взгляд Басенки.

Что же касается Парамона Андреевича, то он вечно строчил нескончаемые полотна. Порой он засыпал, сидя у швейной машинки, а проснувшись, снова принимался за дело. На вопрос племянника:

– Что строчишь, дядь Монь?

– Я этого-того! Штора будет! – с гордостью отвечал он и пускался в рассуждения о том, что шовчик должен быть непременно ровненьким, стройненьким и чистеньким, чтоб машинка не петляла.

Но о мелких недостатках, будь то хронический алкоголизм Юркиного отца или поразительная лень его матери, Аврора и не подозревала – она считала семью Метёлкиных-Парамоновых приличной и уравновешенной.