Самое гордое одиночество - Богданова Анна Владимировна. Страница 34

– Поехать к морю или сделать это в ванной у себя дома? – терзалась она. – Можно и на море. Это как раз должно произойти в конце июня. Уже тепло будет...

Пулька негодовала:

– Огурцова, что за самодеятельность! Какое море?! Ты соображаешь, что говоришь? Хочешь какую-нибудь дрянь подцепить? Там ведь все кому не лень опорожняются, а ты в этой воде собралась рожать!

– В море вода проточная! Там никакая зараза не пристанет! Йода в ней полно, а он все дезинфицирует! – с пеной у рта доказывала та и с упоением добавляла: – Какая ж ты, Пулька, дремучая! Темнота!

– А кто пуповину резать будет?

– Ножницы возьму! – не сдавалась Анжелка.

К концу февраля подруга наша окончательно решила рожать в Черном море в одиночку и собственноручно перерезать пуповину. Вслед за этим решением ею овладела другая страсть – вернее будет сказать, она страстно хотела достичь своей цели – а именно стать почетной гражданкой страны – матерью-героиней. Для ее осуществления Огурцова намеревалась сразу после родов, по приезде с Черноморского побережья, забрать к себе Кузю со Степанидой из адвентистского логова, получить орден, а также пособие на детей и большую четырехкомнатную квартиру в центре города неподалеку от дома своей матери, чтобы та приходила сидеть с младшенькими, пока она сама будет шляться со старшенькими по художественным студиям, баскетбольным секциям, музыкальным и танцевальным кружкам, отыскивая в них таланты.

В отличие от меня, Икки и Людмилы Александровны, Анжела не испытывала ни беспокойства, ни отчаяния, ни уныния по поводу своего одиночества – она его попросту не чувствовала. Ее совсем не страшил тот факт, что она осталась без мужа и носила при этом у себя под сердцем двойню. Напротив, Огурцова была горда своей беременностью; гордость эта так и вылезала наружу посредством нарочного выпячивания живота, походки вразвалочку, будто она была не на третьем, а на седьмом месяце, ахов и охов по поводу того, что у нее внезапно закружилась голова или ее сейчас может стошнить.

Нина Геннадьевна Огурцова в противоположность стойкой и мужественной дочери своей впала в уныние. Однако хандра ее была несколько иного свойства, чем у нас с Икки и Людмилы Александровны. Дело в том, что Анжелкина родительница как-то вдруг оказалась не у дел. Невероятно, но факт – на сегодняшний день у нее не было ни одного увлечения! А без них она никак не могла – чувствуя свою ненужность, она медленно угасала. Всю свою жизнь эта женщина постоянно была чем-то одержима, и одно увлечение плавно перетекало в другое. Пристрастие к индийским фильмам у нее вылилось в йогу, та, в свою очередь, в приверженность к изготовлению лекарств по рецептам народных целителей, что повлекло за собой слабость к самым различным диетам (рисовой, кремлевской, царской, клубничной и т.д.), за чем неминуемо последовало тяготение к голоду и настоящая мания к уринотерапии. Потом вдруг Нина Геннадьевна ударилась в религию и сделалась ревностной православной христианкой, и уж совершеннейшей неожиданностью для всех окружающих стало известие о том, что Анжелкина мать – потомственная ясновидящая и целительница в четвертом поколении высшей категории с многолетней практикой, обладающая могущественной духовной энергией. Несколько месяцев называлась она госпожой Ниной и у себя на дому снимала с народа порчу, привораживала, отвораживала, возвращала и отшивала. А познакомившись с белым колдуном-вудуистом Куртей, госпожа Нина претерпела поразительную метаморфозу и стала просто Нитрой – белой колдуньей. В тот период своего жизненного пути она расхаживала по улице, пугая людей, в несуразном хитоне, который сшила собственными руками из старой занавески с драконами и змеями, на голове ее в разные стороны торчало 13 тощих косиц в разноцветных резиночках, веки она зачем-то мазала зеленкой, а на запястьях носила браслеты из настоящих человеческих зубов, которые, как мне потом рассказал Анжелкин отец – Иван Петрович, выклянчила у районного хирурга-стоматолога.

Вся жизнь Нины Геннадьевны Огурцовой была одним сплошным увлечением. И вдруг – на тебе! Она оказалась не при деле – в Курте разочаровалась, когда наконец поняла, что он действительно нечист на руку. Анжелкина мамаша пригласила его в гости и собственными глазами увидела, как тот стянул плохо лежащую серебряную пудреницу, после чего случился скандал – Куртя был с позором выгнан из дома, а Нитра в тот же день сбросила с себя нелепый наряд и, с трудом оттерев веки от зеленки, поверила, что ни покинувший ее муж, ни дочь не лгали, когда утверждали, что на самом деле Куртя – никакой не Куртя, а Тимофей Тимофеевич Задрыжкин, и что никакой он ни гуру, а рецидивист, пять раз отбывавший наказание в местах не столь отдаленных за хищение государственного имущества в особо крупных размерах.

И после инцидента с серебряной пудреницей ни одного увлечения! Нина Геннадьевна месяца полтора находилась в глубочайшей депрессии – она почти ничего не ела, почти не выходила из дома, а только лежала на кровати и сосредоточенно глядела в потолок. Что она могла рассматривать на нем так долго, неизвестно, известно лишь, что взор свой она оторвала от него в ту роковую минуту, когда узнала от дочери по телефону, что та на 11-й неделе беременности. Этот факт как-то встряхнул бедную женщину, она несказанно обрадовалась, что сразу в третий и в четвертый раз станет бабушкой. Хотя чему тут радоваться, не знаю, так как Михаил не собирался возвращаться к Анжеле, а та, в свою очередь, не собиралась говорить ему о своем интересном положении.

– Это мои дети! И ничьи больше! Для чего я должна говорить этому ослу, что я от него беременна?! Чтобы он и этих, еще не родившихся, забрал в адвентистское логово? Только через мой труп! – возмущенно кричала она.

И чем больше рос ее живот, тем реже она ездила к «старшеньким» – скоро, наверное, и вовсе перестанет. А вот мамаша ее, напротив, все чаще стала наведываться к Лидии Михайловне Поликуткиной, в чьей малогабаритной двухкомнатной квартире ютились бывший муж Нины Геннадьевны, бывший зять, двое внуков и, собственно, сама бывшая уже теперь сватья. Но самое удивительное – живот Анжелкиной родительницы тоже начал расти!

Как потом оказалось, Нина Геннадьевна придумала себе довольно странное увлечение – заболеть мнимой беременностью. Она начала с фланелевого одеялки Кузи – свернув его в четыре сложения и засунув в резиновые утягивающие трусы, купленные на два размера больше как раз для этого случая, она отправилась к сватье под предлогом навестить внуков – мол, истосковалась по крошкам ужас как.

Нина Геннадьевна настолько увлеклась этой придуманной собственной игрой, что сама поверила в свою беременность, и однажды ее даже стошнило в гостях у Лидии Михайловны в присутствии бывшего мужа. Иван Петрович удивленно посмотрел на ее увеличенное чрево, к которому та уже прикладывала небольшую думочку, взгляд его выразил сомнение и недоумение одновременно, однако тогда он промолчал.

Итак, Анжелка Поликуткина (в девичестве Огурцова) и ее мать снова были абсолютно счастливы!

Пульхерия не одобряла эти их действия – она то и дело недовольно фыркала, закатывала глаза к потолку и покручивала пальцем у виска – мол, что дочь, что мамаша – обе с закидонами. Отрицательно наша гинекологиня относилась и к Иккиному избраннику, а когда увидела его впервые, чуть было в обморок не упала – испугалась:

– До чего ж страшный! И где они его только откопали с Людмилой Александровной? – делилась со мной своими впечатлениями Пулька.

– Ну, может, он как человек неплохой! – отвечала я, то ли заступаясь за Икки, оправдывая ее выбор, то ли мне самой очень хотелось верить в то, что Сергей Юдин – хороший человек.

Однако Пульхерия не унималась и стала осторожно капать Икки на мозги, повторяя одно и то же:

– Не пара он тебе, не пара!

– Это почему? – тут же переходила в наступление заведующая единственной проктологической аптекой Москвы, от всей души желая, чтобы наконец решилась ее судьба и домашний, умный «мальчик» все-таки стал ей парой.