Самый скандальный развод - Богданова Анна Владимировна. Страница 34

– Пусти! – сипло взвизгнул он.

– Вылезай!

– Чегтова кукла! – еще слабее просипел он, но кресло не отпускал.

– Выходи!

Мне показалось, что лицо Иннокентия посинело, я не выдержала и воскликнула:

– Адочка, оставь его! Пусть сидит, где хочет!

– Да, это уж слишком, – поддержал меня Аркадий Серапионович.

– Господи! Чего будет-то! – пробормотала Огурцова и торопливо перекрестилась.

Но Адочка, казалось, не слышала ни меня, ни Пулькиного поклонника, ни Анжелку – перед ней была поставлена цель, и она решила добиться ее во что бы то ни стало: даже если бы из машины в конце концов пришлось вытащить бездыханное тело Конструктора упаковок для микроторпед.

– Ой! – прошептала Света и взялась за голову.

Всем вдруг стало ясно, что Адочка шутить не намерена.

– Выходи, – бесстрастно повторила сестрица, и Иннокентий, хватая ртом воздух, наконец отцепился от переднего кресла. Адочка быстро открыла дверцу и пинком буквально вышибла его из Пулькиной машины.

– Дугилка кагтонная! – отдышавшись, крикнул тот.

– Сам дурак! – тут же нашлась Адочка и как ни в чем ни бывало снова спросила, почему мы все здесь стоим. Вдруг она увидела в толпе Нонну Федоровну. – А эта воровка что тут делает? А эти старухи? Они что, тоже приехали? И эти, на коленках?

– Нет, Ада, они пришли меня обворовывать, – с усмешкой тихо пояснил Влас.

– Обворовывать? Обворовывать?! – Кузина замолкла на минуту – видимо, что-то прокручивая в мозгах, а потом распорядилась: – Те, кто приехал к нам с сестрицей в гости, пройдите за калитку. Да! Пройдите! – Гости повиновались.

Мы все уже были за забором, на участке, когда Адочка вытащила из сумки-сардельки хвойный освежитель воздуха и, подойдя вплотную к тем, кто пришел обворовывать Власа, неожиданно для всех направила мощную струю прямо на Попову, а потом и на всех остальных. Проделала она это так быстро и с таким спокойствием, будто побрызгала после себя в туалете, развернулась и закрыла калитку на замок.

Буреломцы сначала даже не поняли, что произошло, а когда поняли, было уже поздно – мы все находились в безопасной зоне – у себя на огороде.

– Я говорикала, что она ненормальная! – доказывала базарным голосом Попова, хватаясь грязными руками за глаза.

– Да я сейчас, блин, забор снесу! Убью гадину! – вопил Афанасий со слезами на глазах от хвойного аэрозоля.

– Убить семиселку! – выдвинула лозунг баба Шура.

– Эва! – нараспев протянула староста. – В глаза дрянью всякой!

– Сейчас вообще ружье принесу, всех перестреляю! Всех! Всех! – истерично прокричала Адочка из укрытия, а Попова с мудростью мыслителя, почти пророчески, проговорила:

– Не связувайтесь! И прибьет! Забьет, как порося, кого хошь! – и поспешила домой.

– Ну, настоящий пиндрекс! – только и могла сказать Ляля. Она стояла и протирала глаза, а потом облизывала руки – думала, наверное, окосеть посредством спиртсодержащего хвойного освежителя воздуха.

Толпа постепенно рассосалась – буреломцы никак не ожидали такого поворота событий.

– Ничего себе! – ошеломленно прошептал Влас. – Вот как с ними надо, а мы-то прятались от них в лесах, чертополохе и болоте!

Уж не знаю, правильно ли поступила Адочка с буреломцами, но теперь они точно объединятся против нее и попытаются отомстить, если, конечно, она не выкинет что-нибудь похлеще. В таком случае они будут бояться ее и уважать. Такова их логика. Но не грядущая месть буреломцев занимала сейчас мою голову – я мучительно думала о том, как разместить в доме одиннадцать человек и собаку.

Обязанности были сразу распределены: мы с Власом ушли в дом стелить кровати, Аркадий Серапионович вызвался топить печку:

– Хоть я и городской житель-э-э, но растопить печь в деревенском доме сумею, – с достоинством проговорил он своим густым баритоном.

– Где вы научились? – поинтересовалась я.

– О! Маненька! Видите ли, в детстве я был мальчиком со слабеньким здоровьем-э, – затянул проктолог. – С трех лет матушка с батюшкой отправляли меня на все лето в деревню. Вот там-то я и научился растапливать печь.

– Удивительная история, – завороженно произнесла я, напрочь забыв о проблеме размещения одиннадцати человек и собаки в доме.

Иннокентий бесцельно блуждал по огороду в синем рабочем халате и клетчатых тапках на босу ногу, сверкая белыми волосатыми ногами. За ним хвостом ходила Света.

– У него что, под халатом ничего нет? – изумилась я.

– В лучшем случае трусы, – ответила Икки и добавила: – И то сомневаюсь.

– Так холодно же! – воскликнула я и бросилась на чердак, в надежде найти какие-нибудь старые вещи отчима.

Откопала шерстяной свитер, комбинезон каменщика вишневого цвета, жилетку на овчине со светоотражающей полосой на спине и почти новые ботинки.

– Иннокентий, переоденься в мастерской, – и я протянула ему одежду.

– А шапка? – недоуменно спросил он, перебрав вещи.

Я снова полезла на чердак и отрыла облезлую, вытертую до дыр кроличью шапку, у которой одно ухо было оторвано, а другое задорно торчало вверх. Только после вожделенной шапки Иннокентий согласился переодеться.

Афродита была отвязана от яблони и снова подверглась экзекуции со стороны хозяйки – Адочка мыла Фродю в четвертый раз за сегодняшний день.

– Неблагодарная дворняжка! Свинообразное существо! Выкину на помойку! На помойку! – доносилось из бани.

Пулька с Икки и Женькой занялись шашлыком. Я заметила, что между Икки и Овечкиным будто кошка пробежала – они уже не смотрели друг на друга влюбленными глазами, не повторяли три формы глаголов сильного спряжения немецкого языка, рявкая наперебой. Мне даже показалось, что Овечкин сейчас с удовольствием сбагрил бы свою «либе» куда-нибудь подальше, хотя недели три назад утверждал, что никогда бы не поступил, как Влас, который в медовый месяц отправил свою жену в ссылку.

– Смотри, сколько я тебе шоколада привез! – и Влас вытряхнул из огромной сумки на стол в комнате шоколадные плитки всевозможных размеров в разноцветных упаковках, треугольники, коробки, премилые жестяные баночки.

– Спасибо, любовь моя! Свет очей моих! Сокол мой ясный! – На меня снова что-то напало, какая-то неистовая волна любви и нежности. – А я нашла твою кредитку! – и я протянула ему пластиковую карточку.

– Прелесть! Ты просто прелесть! Как же я тебя люблю, Машка! Встань в шестую позицию, а, – он просил меня выгнуть в икрах ноги так, чтобы они превратились в кривые конечности человека, который всю жизнь просидел на бочке. Эту шестую позицию я выдумала еще в детстве. Надо сказать, что несуществующая в балете шестая позиция была особой слабостью Власа – подозреваю, что он и полюбил меня тогда, двадцать лет назад, на море, когда увидел мои уродливые, совершенно изменившиеся ноги. Помню, я стояла так перед ним и выклянчивала мороженое. И он отдал!

– Потом, – шепнула я, и тут на весь дом раздался плач Кузи. Я кинулась к Анжелке и предложила накормить ребенка и немедленно уложить спать.

– Ну, вот еще! – возмутилась она. – Он должен хотя бы час порисовать. Борис Борисыч, руководитель художественной студии, говорит, что у Кузьмы проявляются способности к авангардизму. Вот, взгляни, – и Огурцова вытащила из папки накаляканные Кузиной рукой «рисунки», на которых невозможно было ничего разобрать. Я так в детстве разрисовывала все книжки, что попадались мне под руку. – Борис Борисыч посоветовал пару дней пописать на пленэре. Я и мольберт с собой захватила. – Она показала мини-подставку, мини-подрамник с холстом. – Дед сделал.

– Да ты посмотри, на нем лица нет! – возмутилась Пулька – она пришла за шампурами. – Ты его совсем замучила! Укладывайте ребенка спать, он даже есть-то не в состоянии!

– Тяжело в ученье – легко в бою! – отрезала Огурцова; мне даже показалось, что ее ступни сорок второго размера вросли в пол и ее невозможно сдвинуть с места.

– Это я вам как врач говорю! Укладывайте его спать, не то придется еще в местную больницу с ним тащиться!