Внебрачный контракт - Богданова Анна Владимировна. Страница 16

И они понеслись на кухню.

– Наконец-то! – с облегчением вздохнула мамаша, и в ту же минуту в коридоре забряцали кастрюли. Бабушка № 1 нагрянула, когда ее совсем никто не ждал. Аккуратно поставив судочки с детсадовским ужином на стол, она бережно отряхнула свое пальто бутылочного цвета с искрой от снега, затем скинула его, вывернув наизнанку, на кровать и залилась в восторге:

– Как хорошо, что тебя выписали, Матрен! А то ведь эта чокнутая – свекровь твоя – чуть было ребенка не заспала! Прихожу... – И Зоя Кузьминична поведала историю о том, как прямо на мне, бедненькой, заснула родная бабка. Да еще с такими гиперболическими преувеличениями (мол, ребенок посинел, не дышал уж, когда она пришла, и т.д., и т.п.), не понимая, что страсть к искажению действительности в данный момент явно не в ее пользу. Родительница моя, как и следовало ожидать, ужаснулась, лицом сделалась белее потолка и решительно (насколько она была способна) попросила мать приютить нас на пятом этаже четвертого подъезда – т.е. временно пожить в родимом доме.

– Пока Дима из армии не вернется, – заключила она, но, заметив недовольство на материной физиономии, поправилась: – Ну, или хотя бы пока эти не разъедутся.

С кухни все это время доносился гогот, отрывки эмоционального разговора на непонятном для нас, находившихся в комнате, языке, перемежавшемся с русским и сдобренным возбужденными выкриками:

– Каля-маля-трынхам-картишка?

– У-ух!

– Квадрат 136! Цельсь! Пли!

– Люба, на огороде быль?

– Быль! Ох, не могу! Быль!

– Бабка, а что там зимой на твоем огороде делать-то? Капусту сажать?

– Больно ты себя умной, Хрося, считаешь! А кто дом сторожить будет? Разворують! И огород ешчо летом ликвиндировать обещались!

– Как погреб? А, бабк?!

– Ничего смешного! Ты, Люба, самий настояшчий простишка!

– Вот сама и сторожи свой огород! А то шатаешься неизвестно где! Шлюха!

– Напраслину ты на меня возводишь, Хрося! Грех это. Я не шлюха, я даже замужем ни разу не была!

– Зачем шлюхе замуж?! – хохотала бабушка № 2.

– Я вообшче мужчин не знала!

– Проститутка ты! Где две недели была? – издевалась баба Фрося над сестрой, от души веселясь.

– Я – девственница!

– Справку от врача принеси! – забавлялась бабушка № 2, в то время как бабушка № 1 смотрела на дочь свою непонимающим взглядом, в котором, помимо недоумения, сквозила еще и паника.

– Скоро Груня с работы придет, – доложила Сара. – Надо ее позвать, с сестрой повидаться.

– Матрен! Ты в своем уме? Куда это я тебя к себе возьму?! Там Ленчик со Светкой! – укоризненно заявила она и, словно оправдываясь передо мной, пролепетала: – Твой родной дядя там со своей невестой-дурой живут! – Тон ее мгновенно поменялся, приобретя серьезную, мрачную даже окраску. – Да и вообще, все не слишком-то у них хорошо. Неделю назад вроде все в порядке было – мир да любовь, ремонт в своей комнате закончили, обои поклеили – знаешь, веселенькие такие – колокольчиками, – умилилась она.

– А теперь-то что стряслось? – уныло спросила моя родительница, поняв, что ее родная мамаша нас не приютит.

– Что! Что! Не знаю я ничего! Светка одну ночь не ночевала. Пришла вечером и говорит Ленчику – мол, никакого Артурчика можешь не ждать, я аборт сделала. Он давай орать. Она на него – подлец, говорит, изверг, никогда я тебя не любила! Собрала манатки, вплоть до нашей зубной пасты – все сгребла! А он ей – ты, говорит, еще обои сними! Это так пошутил Ленчик, а она ведь, мерзавка, и правда все обои содрала – аккуратненько так, сложила в чемодан и с собой унесла.

– Как это можно уже использованные обои содрать «аккуратненько»?! – поразилась моя мама.

– Эта все может, она ими еще у себя дома комнату оклеит! А Ленчик мой, бедный мальчик, по городу бегает, везде ищет эту паршивку! – И она всплакнула. – Вот так вот! А ты ко мне с Дуняшей просишься, когда у нас такие страсти! Такой надрыв! – патетически воскликнула бабушка – она вообще любила сцены закатывать, употребляя при этом необыденные, возвышенные слова, используя искусственный, риторический стиль. Как у П.А. Вяземского:

И бабушка № 1, наскоро чмокнув меня в щеку, поторопилась удалиться.

Вакханалия на кухне продолжалась до раннего утра. Веселая компания пополнилась бабой Груней (матерью дяди Гриши, который встречал меня из роддома), которая работала в винном магазине кассиром и которую иногда поколачивала своенравная невестка за чрезмерную тягу родственницы к продаваемому ею товару.

На следующий день мы с мамашей оказались заблокированными в своей маленькой комнате.

– Закрыли, сволочи! – вне себя от злости воскликнула моя родительница, навалившись всем телом на дверь.

– Замуровали! – выкрикнула я, но она меня, конечно, не услышала.

Провозившись полчаса с дверью, мама все-таки умудрилась ее приоткрыть. На пороге бесчувственным мешком валялся Никита в платке, сунув свой «бере бокс» в ненароком обнаружившуюся щель.

Когда мы наконец выбрались в большую комнату, то увидели картину, которую я впоследствии не наблюдала больше ни разу в жизни – нигде, ни при каких обстоятельствах, даже на холстах великих художников, которые пытались изобразить вакханалию или пьяную пирушку, участники которой хватили лишнего, – нигде и никогда! Вот уж поистине, буйство застывших поз! А главное, какая жизненность в них, какое произвольное расположение тел! Реализм, да и только! Хоть сейчас бери карандаш да делай набросок! И, несомненно, получится то, чего еще не было в изобразительном искусстве.

Кажется, все они как сидели на рассвете, так и заснули – кто развалившись на полу, кто-то попытался добраться до кровати, да не смог – так и остался валяться на полпути к ней, растопырив руки и с готовностью напружинив ноги, пытаясь, видимо, прыгнуть в койку с разбегу. Другие были настолько обессилены, что и не стремились оказаться в постели, а вырубились под столом. Третьи с какой-то обреченностью лежали на широкой софе, будто заведомо зная, что сегодняшнее утро им ничего хорошего не принесет.

Среди этого буйства красок и поз не было бабки Сары и Клавдии, которая носила под сердцем своим, несмотря на ожидания и чаяния мужа, очередную дочь.

– Ну, все! – решительно воскликнула моя родительница, накормив меня какой-то отвратительной смесью. – Пусть они тут как хотят, а мы уезжаем! – И она принялась судорожно собирать вещи. – К тете Лиде поедем! – доложила мама и кинулась к телефону вызывать такси.

Тетя Лида приходилась моей мамаше двоюродной сестрой, была старше ее на четырнадцать лет и считалась гордостью нашей семьи – во-первых, потому, что закончила Московский институт им. В.И. Сурикова, во-вторых, в художественном творчестве она добилась немалых успехов, нарисовав чуть ли не десятиметровое полотно с голубем к какому-то молодежному фестивалю, за что ее, собственно, и приняли в Союз художников.

– Уборку затеяла? – неожиданно появившись на пороге с бутылкой водки, спросила баба Сара.

– Мы уезжаем из этого бардака! – в ярости крикнула мамаша, бросив мою распашонку в большую красную сумку из кожзаменителя.

– Куда? – удивленно спросила та и чуть было не выронила бутылку из рук.

– К сестре моей, к Лиде.

– Нехорошо это, – очень серьезно сказала старуха, – нехорошо!

– А жить в этом хлеву хорошо? Вот Дима придет – он вам покажет Кузькину мать!

– Не пушчу! – воскликнула бабка, загородив своим тщедушным, измученным постами тельцем дверной проем, и снова повторила: – Нехорошо это!

– А спаивать их, – и мама ткнула пальцем в Никиту, – хорошо? Они еще не проснулись, а ты уж с бутылкой ни свет ни заря!

– Как же? – совсем растерялась Галина Андреевна. – Опухмелиться-то надо? Надо! Ежели им не поднести, Матрена, так они и помереть могут!