Внебрачный контракт - Богданова Анна Владимировна. Страница 36

– Ну, смотри, Дима, смотри. У вас ребенок. Вам решать, – растаяла малярша и вернулась к покраске коридора в... Даже не знаю, как бы поточнее определить тот цвет, которым она обновляла в очередной раз стены нашей общей площади. Пожалуй, цвет детской неожиданности. Ну, может, чуть понасыщеннее.

– Скоро жить негде будет! Один собаку приволок, вторая тридцать пятым слоем коридор красит! – проворчала мама, и на том тогда все закончилось.

Однако родители в конце концов развелись. Бедная мамаша моя не выдержала, когда благоверный дошел до того, что вместо собачки женского пола в пьяном угаре приволок домой настоящую размалеванную суку, утверждая, что никакая это не сука, а его кореш – Мишка.

Все произошло очень быстро – и развод, и получение отдельной однокомнатной квартиры на другом конце Москвы. Как я потом узнала, маме с жилплощадью посодействовали на новой работе – в одной крупной строительной организации, где она служила самым примерным образом секретарем-рефентом директора. Не прошло даром ее изучение стенографии и слепого метода машинописи! Из гостиницы она уволилась по причине равнодушия и наплевательского к ней отношения со стороны начальства.

А дело было так. Повышенное внимание одного постояльца к моей родительнице стремительно переросло сначала в навязчивость, а затем и в настоящее хамство, в результате чего мамаша написала докладную, в котором довела до сведения руководства гостиницы, что проживающий в номере 23 товарищ Велибков в ночь с семнадцатого на восемнадцатое октября нарушил правила поведения в гостинице и во втором часу ночи ломился в дверь к дежурной (т.е. к ней), что, естественно, очень оскорбило дежурную. В конце она просила принять меры. Однако никаких мер принято не было, и гнусный Велибков продолжил свое наступление на дверь дежурной через трое суток. Мама наступление выдержала достойно – дверь не открыла, а утром плюнула и написала заявление об уходе, после чего устроилась секретарем-референтом к директору одной крупной строительной организации.

Мне шел пятый год, когда я вцепилась в мамашину руку, глядя на пустые стены старой комнаты второго этажа, посреди которой стоял вишневый мотоцикл, а в углу прямо на полу храпел папаша в обнимку со спасенной сукой.

Тут еще нужно непременно упомянуть, что бабушка № 1 переместилась в новую квартиру столь же плавно, как и вся наша мебель, заняв свое место на кухне. Присосавшись к плите, она все готовила и готовила, боясь, что кто-нибудь в доме останется голодным. Зоя Кузьминична под предлогом присмотра за ребенком (т.е. за мной) оставила, в свою очередь, без какого бы то ни было присмотра собственное дитя – первенца Ленчика, который до сих пор никак не мог устроить свою личную жизнь; а теперь, когда мамаша его пять дней в неделю находилась в отдалении от квартиры в хрущевке на пятом этаже четвертого подъезда, окончательно распустился и стал менять женщин, как перчатки.

Часть вторая

Переходный период

Детство оборвалось для меня сразу, внезапно, как обрывается новое блестящее ведро в колодце, привязанное старой гнилой веревкой, – сорвалось и полетело вниз, ударяясь о деревянные балки, пока не упало на самое его дно, не ударилось о студеную воду. Только шлепок послышался. Шлепок сорвавшегося новенького ведра поставил жирную точку на моем детстве, и, чтобы заглянуть в него, надо спуститься туда, на самое дно темного колодца – там, под свинцовой плотной водой затаились все воспоминания. Именно там укрыта моя гениальность и бегемот, мамин мастит и «дохтурша» Варвара со своими устрашающими длинными иголками, которая лечила все болезни, синий «Москвич», зацепившийся за спицу козырька моей коляски боковым зеркалом и прокативший ее под сизым мартовским небом, и сны о прекрасном юноше в белых одеждах под виноградными шпалерами, и многое, многое другое.

А именно – детство закончилось для меня в тот ужасный день первого сентября, когда я пошла в первый класс средней общеобразовательной школы. Отдали меня туда не в три года, как мечталось бабушке № 1, а в семь с половиной, но мне от этого было не легче – я проревела белугой все утро: начала с того момента, как глаза продрала и вспомнила, что сегодня день не простой, а особенный. Сегодня я поднимусь на первую ступень лестницы взрослой жизни, а без этой ступеньки-то поганой никак не обойтись – нужно непременно, во что бы то ни стало, подняться на нее. Мало того! Еще и удержаться на ней нужно, и дальше, выше лезть по этой лестнице, чтобы человеком стать. Что-то подобное говорила мне баба Зоя накануне вечером, дабы поддержать меня, укрепить, так сказать, в начинаниях, но все только испортила, и утром первого сентября, когда все первоклашки, приодетые, с новыми ранцами, с цветами и улыбками до ушей, рвутся на первую в своей жизни линейку, я заливалась слезами, чувствуя, что ничего хорошего на лестнице взросления меня не ждет – одна только гадость, подлость и усталость.

Провожать меня первый раз в первый класс приехали баба Фрося, баба Сара, дедушка-несун и отец с ушастой дворняжкой. Бабушка № 2 захлюпала носом, глядя на меня, а минут через пять мы выли с ней в два голоса.

– И зачем ребенка-то мучить? – захлебываясь, промычала баба Фрося.

– Что вы от меня вообще хотите? Я – искусственница! Неполноценный ребенок, оторванный пяти недель от роду от материнской груди! Не пойду я в школу! – сопротивлялась я.

– И правильно! Вон – бабка вообще грамоте не обучалась, а живет припеваючи!

– Н-да, – подтвердила ее сестра.

– Сейчас времена другие! – сказала мама.

– Прекратите девочку портить! – воскликнула баба Зоя, а отец ржал, хватаясь за живот, собака лаяла...

Дед весомо проговорил:

– Так, так, значить...

Что могло бы означать это его «так, так, значить» – не знаю, но супруга мгновенно взъелась на него:

– Ты-то хоть, Люба, молчи! Дурень!

Наконец процессия моих родственников во главе со мной двинулась по направлению к храму знаний. Я шла с красным лицом, слезы сами собой катились из глаз, в руках я несла непомерный букет, который состоял из принесенных бабой Фросей белых лилий, маминых роз, отцовских гладиолусов, купленных позавчера бабушкой № 1 хризантем и подвялых разноцветных астр, которые почему-то пахли не астрами, а помойкой, – их торжественно преподнесла мне баба Сара. Слава богу, хоть дедушка вместо цветов принес две половинки разрезанного вдоль батона сырокопченой колбасы.

...Стоило только переступить порог школы, как состояние мое резко переменилось, будто затмение какое-то нашло на меня: соображала я слабо – можно сказать, вообще ничего не соображала, отвечала на вопросы чисто интуитивно, пребывая в тумане. Да, да, туман странным образом проник в мою голову и застлал мозги. Туман был повсюду – в глазах, так, что я воспринимала окружающее не четко, как все остальные дети, а в какой-то странной дымке, заполнил уши... Все предметы вокруг казались обтекаемыми, смазанными. Вот если б кто спросил меня, как выглядела моя первая учительница – ни за что не ответила бы! Волосы у нее были, по-моему, длинными, забранными в пучок. Хотя вполне возможно, что она никогда не носила длинных волос и ежемесячно ходила в парикмахерскую, чтобы подправить стрижку. Носила ли она очки или у нее просто были большие глаза? На самом ли деле она была маленького роста или всегда сидела, никогда не вставая со своего стула, даже для того, чтобы написать что-то на доске? И как ее звали, мою первую учительницу? Мария Ивановна или Клара Захаровна? Убей, не помню!

Кто сидел со мной за партой? Мальчик или девочка? Тоже сказать с полной ответственностью затрудняюсь. В глазах стоит лишь большое смазанное пятно, которое на переменах ждало, пока я не догрызу яблоко, а потом просило огрызок – доесть.

Помню, на второй день учебы мне настолько надоело дремать, развалившись на последней парте, что я подняла руку (движение тоже совершенное интуитивное) и сказала, что давно уже соскучилась по бабушке и хочу домой – отпустите, мол. Класс то ли загоготал, то ли все со стульев упали – одним словом, просьба моя вызвала непонятный шум и грохот в помещении.