Трепет намерения - Берджесс Энтони. Страница 30

— Но я уверен, что с фотоаппаратом все пройдет гладко.

— Что я должна делать?—спросила Клара.

— Неужели вас надо учить? Мне казалось, вы интересуетесь сексом. Требуется лишь многозначительная улыбка и один-два недвусмысленных взгляда,—чтобы, так сказать, соблазнить, этого вполне достаточно. Не противьтесь своей природе, и все получится само собой.

Хильер неуклюже продемонстрировал, что следует делать, но смеха не последовало.

— Хорошо,—уныло произнес Алан.—Я приступаю к плану номер один.

— Желаю успеха.

Алан понуро вышел из каюты.

— Кажется, мои слова его слегка покоробили,—сказал Хильер девушке.—Наш герой оказался не таким уж бравым.

Хильеру хотелось сесть на койку рядом с Кларой, но он нашел в себе силы удержаться от этого и, опустившись на стул, закинул ногу на ногу. Покачивая волосатой ногой, выглянувшей из-под халата, Хильер вспоминал о том, как некоторые женщины уверяли его, что их возбуждают мужские колени. Но Клара смотрела не на колени, а на Хильера.

— У Алана нет фотоаппарата,—сказала она.

— Как это?

— И никогда не было. Он не интересуется фотографией.

— Но ему же подарили фотоаппарат. Он сам говорил.

— Да. Не знаю, зачем он врал. Если бы ему подарили фотоаппарат, он бы мне его показал. Ручаюсь, что он не стал бы его прятать. А подарок этого человека спрятал.

— Господи, почему же он ничего не сказал. Мы должны быть совершенно откровенны друг с другом.

Последние слова Хильера тронули Клару, ей вспомнились не пособия по технике секса, а брошюра «Что такое настоящая любовь?», Хильеру снова захотелось подсесть к ней поближе.

— Зачем вам это?—спросила Клара.—Такая мерзость: убийства, слежка, похищения. И не только взрослых—сколько похищают детей!

— А вы бы хотели иметь много детей?

— К чему такие вопросы? Они бы имели смысл, не будь вы замешаны во всех этих глупостях. У нас было бы восхитительное путешествие.

— Оно еще будет. Как только я выполню задание. Обещаю. Мы будем вместе читать ваши секс-книжки, а по утрам пить крепкий бульон. Или, скажем, вместе выкинем все секс-книжки за борт.

— Вы надо мной смеетесь.

— Нисколько,—сказал Хильер, нисколько не смеясь.—Я смертельно серьезен.

И сразу мелькнуло: серьезно смертелен; состояние серьезное — смертельное; прогноз безнадежный. Он хотел жить. То live. Смена гласной в последнем слове. Вместо тонкой—широкая. То love [111]. Кажется, минула вечность, с тех пор как Рист рассказывал о своей сестре-машинистке.

— Я думаю,—проговорил Хильер смертельно серьезно,—что это любовь.

Любой мужчина, произнеся последнее слово (конечно, если это не делается «по срочным показаниям»), неизбежно испытывает смущение. Жуликоватое слово. Однако у женщин, особенно у девушек, реакция на него иная. Клара зарделась и опустила глаза на ковровую дорожку. Хильеру самому хотелось понять, что же он имел в виду. Он предлагал (до сих пор не верилось!) любовь единственно подлинную: кровосмесительную.

— Да, любовь,—сказал Хильер и, словно в подтверждение серьезности своих намерений, прикрыл коленку и торжественно застыл на стуле.

— Как вам не совестно?—сказала Клара.—Не предлагайте мне такие вещи. Мы же совсем не знаем друг друга.

— В ваших книжках толкуют совсем не об этом. Скажи я «оральное возбуждение», вы бы меня сразу поняли. Но я сказал «любовь». Любовь.

— Но у нас такая разница в возрасте. Вы мне, наверное, в отцы годитесь.

— Гожусь. И отец вам скоро понадобится. Но я говорю о другом. О любви.

— Так, значит, я должна буду—как это?—соблазнить его и попытаться заманить в свою каюту,—пробормотала она, не поднимая глаз.—Такой предлог более—как это?—благовидный. А что дальше? Об этом вы подумали? Я понимаю, ваше дело стукнуть его по голове и завладеть мундиром. А потом что? Противный старый мужлан в каюте юной девушки…

— Заманите молодого. Он ее любил. Любил.

— А потом будет вот что: после того как вы уйдете в его мундире, я начну кричать, и когда кто-нибудь прибежит, скажу, что он сам разделся—для чего и так ясно,—но я, усыпив его бдительность, огрела… Чем я его огрела?

— Самой тяжелой из ваших книг.

— Нет, серьезно.—Она нетерпеливо притопнула.—Чем вы его ударите?

— Его собственным пистолетом.

— Ой!—(Авансцена обваливается. Убийца прыгает в зрительный зал.)—Я не подумала, что у него будет пистолет.

— Тут вам не добродушные деревенские полисмены. Но стукну я несильно, только чтобы суметь ввести PSTX. Это вызовет реакцию, напоминающую сильное опьянение. Если от удара он потеряет сознание, то тем лучше—даже укола не почувствует. Придет в себя мертвецки пьяным, раздетым, и тут вы разуетесь и ударите его каблучком—обязательно сделайте это,—а потом…

— Потом я вышвырну его одежду в иллюминатор, что только усугубит его положение. И пистолет тоже выброшу.

Ей не терпелось поскорее начать операцию по совращению незнакомца.

— Вы красивая, соблазнительная, умная, смелая девушка,—изрек Хильер.—Я люблю вас. Где бы я ни был — в тюрьме, в лагере или в соляном карьере — я буду любить вас. Я буду любить вас даже тогда, когда в меня вопьются пули.

Слова его были нелепы. Нелепы, как сама любовь.

— Нет, вы вернетесь. Вы вернетесь, правда? Ответить Хильер не успел, поскольку дверь отворилась и на пороге появился Алан. Вид у него был весьма унылый.

— Ничего не вышло,—промямлил он.—Фотоаппаратом никто не заинтересовался. Я предлагал ручку «Паркер», но оказалось, что и она никому не нужна. Не нашлось покупателей ни на мои рубашки, ни даже на смокинг.

— Сомневаюсь, что русские мальчишки носят смокинги.

— Я старался, как мог!—с обидой воскликнул Алан.—Просто я никогда такими вещами не занимался. Простите.

— Ничего,—ласково сказал Хильер,—Но теперь, надеюсь, ты понял, что в жизни еще есть чему поучиться. Что же, придется за дело взяться нам с Кларой.

— Я собираюсь на берег,—сказал Алан.—К пирсу уже подогнали большой туристский автобус.—Он замолчал, ожидая так и не последовавших советов проявлять

осторожность.—Я буду осторожен,—проговорил он не слишком уверенно.

— Акт второй!—провозгласил Хильер.—Смена декораций. Сцена прежняя, Я выброшу ваши секс-книжки в иллюминатор. Не то кто-нибудь впоследствии станет утверждать, будто вы были с ним заодно.

Вот и пришло время, когда Хильер мог выказать нежность к продолжению Клары —ее каюте. Но прежде он показал язык ее книжкам, собрал их в кучу и вывалил во тьму, простиравшуюся за правым бортом. Неграмотное море приняло их с безразличием нацистских костров. Затем он начал на цыпочках кружить по каюте, поглаживая лицо и руки Клариной массажной щеткой (колючие мужские поцелуи, но приходится обходиться ими), вдыхая благоухание ее кремов, румян и чересчур «взрослых» духов. Он попытался задушиться лежавшими на стуле чулками цвета вороненой стали и в то же время ловил губами чуть влажноватые ступни. Девятый размер. Он застыл в нерешительности: то ли зарыться лицом в ее белье, лежавшее в выдвижном ящике, то ли набрать воды в видневшуюся под кроватью туфельку (четвертый размер) и сделать из нее глоток. Но война требует хладнокровия. Любовь должна на время превратиться из трепета пальца на спусковом крючке в призыв военного плаката. Пора в шкаф.

Он втиснулся между ее платьями. Будучи проявлениями ее внешнего, публичного «я», они не возбуждали его в той же мере, как то, что прикасалось к ее коже, нежило, увлажняло и наполняло ароматами. И тем не менее, он целовал кромки ее невидимых платьев и—нисколько тому не удивляясь—молился ей, богине, представавшей миру в этих многочисленных изменчивых обличьях, а не дьяволице мисс Деви, похотью истерзавшей его нервы и оставившей их обвисшими и алчущими—терзали их до состояния святости—более возвышенных раздражителей. Дверца шкафа была закрыта неплотно, и сквозь бесконечно малую—прямо-таки в математическом смысле!—щель он видел точно такую же койку, как ту, на которой выстрадал упоительные дравидские наслаждения. На ней он вообразил сидящую в позе лотоса многорукую мисс Деви и вознес благодарения очищающему пламени, сквозь которое лежал его путь к Божественному виденью. Но он постарался, чтобы мисс Деви исчезла до того, как, обретя человеческое естество, она зовуще уляжется на покрывало.