Влюбленный Шекспир - Берджесс Энтони. Страница 23

Он уныло посмотрел на рукопись пьесы, над которой сейчас работал. Хромой Ричард и неприступная Анна (хладнокровная, но с горячим сердцем), расположения которой тот добивается. Во всем угадывался Макиавел из «Мальтийского еврея» Марло; это не его стихи. Но какая разница? Уильям знал наперед, что сойдет и так, пьеса пройдет на ура. Так что долой проклятый Глостер, и храни Боже династию Тюдоров! Но все равно он еще докажет покойному Грину (который словно издевался над ним из своей могилы), что он, Уильям Шекспир, вовсе не мартышка, не ворона и не тигр. Что он тоже кое-что из себя представляет и что очень заблуждаются те, кто видит в нем лишь низкопробного писателя, кропающего халтурные пьески на потребу толпе, и бесталанного, запинающегося актеришку. Настало время показать всем, что он поэт — настоящий поэт.

Незадолго до Рождества в Лондон возвратились «слуги лорда Стренджа». Выпивка, тосты, сентиментальные хмельные объятия… Ей-богу, нам так не хватало тебя, Нед. Что же до Аллена, то он лишь самодовольно ухмылялся и обнимал свою молодую жену. Да, мы откроемся еще до Нового года. Будем давать «Мули Мулокко» — подходящая пьеса для открытия сезона. А потом «Иеронимо», «Купца» и «Тита». Что? «Монаха Бэкона»? Бедняга Робин Грин… Тоже сыграем. Так сказать, в память о безвременно ушедшем. Кстати, новая пьеса Кита Марло обещает большой успех. «Резня в Париже» называется. А то этот Макиавел уже у всех в печенках сидит. Кто такой Макиавел? Это дьявол по-итальянски, его также звали Никколо или Старина Ник. А вот наш Потрясатель Сцены что-то приуныл, даже не пьет совсем. Ну, Джонни Кастратум, как дела? Ха-ха-ха… Что это у тебя за книжка? Чего ты там вычитал? Нед, отбери ее у него. И вообще, прочитай нам из нее что-нибудь веселенькое. Что, его святейшество изволит гневаться? Он что, отвык от нашего доброго протестантского эля, этого нашего главного пастыря? Давай, Недди, читай. Итак, это книжка Уилла, и она называется «Мечта доброго сердца». О, это мы знаем: давнишняя история сомнительного содержания. Вот, я как Четл, который обращается со своим предисловием к почтенным читателям. Нет уж, Уилл, ты сначала меня догони, а потом получишь свою книгу обратно. Давай, давай, вокруг стола. Ля-ля-ля! Парни, держите его, это должны слышать все. Кхе-кхе… Кстати, лично я видел с его стороны (как бы это сказать?) коленца и похлеще тех, что он выкидывает сейчас. Нет, все-таки давайте почитаем стишки. Ну-ка, поднимите меня на этот стол… Так, а вот тут исправлено. Уилл говорит, что он не безбожник, и очень переживает из-за того, что позволил покойному Робину Грину выкрикнуть это обвинение со смертного одра. Нет, он же никогда не утверждал, что Уилл безбожен; безбожник у нас один — это Кит, он им был и, прости Господи, остается. Говорят, что он даже Рождество празднует по-своему, и в яслях на сене у него лежит собака. Нет, Уилл у нас ворона с сердцем тигра и напыщенный писака. Вы только гляньте на него! Совсем трезвый, сидит себе молча, как будто в штаны наложил. Поцелуй его, Джоан, сядь к нему на колени, приласкай его; пусть Рождество будет веселым для всех.

Этот январь выдался суровым. Дыхание зрителей на морозе превращалось в пар, они притопывали и приплясывали на месте, пытаясь согреться, хлопали себя по бокам, дышали на окоченевшие пальцы. Несмотря на холод, зрители продолжали приходить на спектакли в «Розу». Аллен, который играл Гиза в пьесе «Резня в Париже», был вынужден выкрикивать слова своей роли, чтобы их было слышно за кашлем толпы:

И погрузился герцог Гиз в раздумья:

То пламя только кровью погасить

Возможно — или спрятать за границу [31].

Зрителям очень нравились такие представления — нападки на церковь, шепот ада, пытки, предательства, отравления, разрывающиеся пузыри с бычьей кровью… И вот однажды, в конце января, когда в «Розе» в очередной раз давали «Гарри Шестого», в театр пришла компания людей в полумасках. Незнакомцы то и дело подносили к носу футлярчики с ароматическими шариками (несмотря на холода, чума снова вернулась в город). Полумаски расположились в самой дорогой ложе для благородных господ, приказав принести огня и вина. Хенсло выскочил из ложи как ошпаренный, бросившись выполнять приказание. Что это были за люди? Двое благородных господ в сопровождении человека в черном и пары пажей. Ливрей на них не было. Зачем они пришли в театр? Уж наверное не для того, чтобы развлечься в компании лодочников и прочих простолюдинов…

Пьеса прошла не совсем гладко. Актеры заметно нервничали, их отвлекал кашель толпы, смех и обрывки разговоров, доносившиеся из-за опущенных портьер господской ложи. Исполняя под занавес свою коронную джигу, Кемп споткнулся и упал. Толпа зашумела, и он решил преподнести эту оплошность как нарочно сделанный шутовской трюк. Когда спектакль закончился и со сцены была прочитана молитва, призывающая Бога хранить королеву, в артистическую уборную к Уильяму прибежал дрожащий от страха и волнения Хенсло.

— За тобой посылают, — выпалил он. — Они требуют к себе мастера Потрясателя Сцены.

— Кто требует? Может, им просто захотелось пошутить…

— Захотелось им пошутить или нет — этого я не знаю, но только за тобой послали.

Уильям пожал плечами, отложил пирог с мясом (у него немного побаливал коренной зуб), стряхнул крошки с камзола и пошел выяснять, в чем дело. Партер уже опустел: холодная погода не располагала к праздному шатанию. Из господской ложи слышался звон бокалов и смех: значит, необычные гости были не прочь посидеть в тепле за стаканом доброго вина. Уильям постучал в дверь, и оживленные голоса стали наперебой приглашать его войти. В маленькой, жарко натопленной ложе уютно расположились двое молодых людей в теплых камзолах. Их великолепные одежды были украшены пышными рюшами, расшиты серебром и драгоценными камнями. В ложе было до того жарко, что у всех гостей даже лбы блестели от пота. Теперь незнакомцы были без полумасок, и Уильям узнал старшего из них.

— Милорд…

— Нет, к черту формальности! Сегодня мы обойдемся без них. Я мастер РД, а это мастер ГР. Или, если принять во внимание, что семья должна стоять на первом месте, о чем ему все говорят, то мастер РГ. — И Роберт Девере, лорд Эссекс, непринужденно улыбнулся. — Стакан вина для мастера Потрясателя Сцены! Мастер же ГР (или РГ) добавил:

— Добро пожаловать в нашу компанию.

Он был молод, не старше двух коротко стриженных пажей, которые, не обращая внимания на господ, забавлялись тем; что старались наступить друг другу на носки башмаков и при этом глупо хихикали. Сколько же ему лет? Восемнадцать? Девятнадцать? У благородного юноши были чувственные, высокомерно поджатые губы, очень белая кожа, золотистые локоны и редкая светлая бородка. В его взгляде было нечто такое, что сразу не понравилось Уильяму — лукавство и нежелание глядеть открыто. Но мальчик был бесспорно красив.

— Если позволите, милорды, — сказал Уильям, — то я не стану пить сейчас. У меня слабый желудок, от алкоголя меня тошнит.

— Зато тебя не тошнит от крови и всяких прочих ужасов, — заметил Эссекс.

— Нас заинтересовала не эта пьеса, а та, другая, после которой нам стало любопытно взглянуть, что за человек этот мастер Потрясатель Сцены. — И снова Уильям не смог поймать бегающего взгляда Генри Ризли, графа Саутгемптона; этот взгляд быстро перескакивал с предмета на предмет, и со стороны могло показаться, что юноша следит за полетом мухи. — Та пьеса, где все происходит как в страшном сне. Там еще был мавр Макиавел, а мальчиков бросили в огонь и изжарили, как пирог.

— «Тит Андроник», — подсказал Уильям. — Иногда, милорд, бывает очень полезно знать точное имя или название, будь то пьеса или человек. Возможно, я и потрясаю сцену, но все же мои предки потрясали копьями.

— Ага, — заметил Эссекс, — вот ты, значит, какой воинственный. А поглядеть со стороны — вроде бы незлобивый и даже, можно сказать, образованный человек.

— Я имею в виду лишь мое имя, милорд.