Влюбленный Шекспир - Берджесс Энтони. Страница 38

9 января В «Театре» по утрам уже идут репетиции. Репетируют одновременно несколько групп, у каждой группы свой эпизод: только так можно уложиться в невероятно сжатые сроки, отведенные на подготовку. Моя пьеса состоит из нескольких сцен, объединенных общим сюжетом.

Сегодня мне впервые представился случай оказаться с ней лицом к лицу и даже — при одной только мысли об этом мое сердце начинает бешено колотиться!

— даже заговорить. Я как обычно шел к себе, когда ее карета поравнялась со мной. Но тут со стороны улицы, ведущей к Спайтлфилдс, появился джентльмен верхом на коне. Неожиданно лошадь под ним поскользнулась и рухнула вместе со всадником в зловонную мешанину из снега и нечистот, напугав тем самым пару в упряжке. Лошади моей смуглянки захрапели, испуганно заржали и шарахнулись в сторону. Я проявил необычную для себя прыть (хотя потом долго не мог отдышаться от такого рывка) — бросился вперед и схватил под уздцы ближайшего из ее коней, бормоча при этом какие-то ласковые слова. Ее кучер спустился с козел, потом в окошко кареты выглянула ее служанка, а потом и она сама откинула с лица вуаль, чтобы узнать, в чем дело. Тогда я подошел, снял шляпу и учтиво поклонился.

— Ничего страшного, все в порядке, там просто оступилась лошадь. Но всадник не пострадал, он тут же поднялся и поехал своей дорогой.

— Я вам ошень благодарна. Спасибо. Подождите, вот, возьмите…

— Ну что вы, мадам, не надо. Я же джентльмен. Я мастер Шекспир из «Театра».

— Вот как? Вы из труппы мастера Бербеджа?

Интересно, откуда она его знает? По-английски она говорит с довольно заметным акцентом, не выговаривая некоторые звуки… Я не мог отвести глаз от ее смуглого лица.

— Так вы видели мастера Бербеджа на сцене, мадам?

— Да, я видела его в «Ришхарде Третьем». И тогда я улыбнулся, не без гордости заметив:

— Очень приятно слышать это от вас, ведь я автор этой пьесы. Буду весьма польщен, если вы почтите своим присутствием наш «Театр».

Но она лишь надменно улыбнулась, ответив:

— Благодарю вас. Но теперь нам пора.

Сказав это, она велела кучеру ехать дальше, оставив меня стоять посреди улицы, по колено в грязном снегу. Я смотрел вслед удаляющейся карете и думал о том, что Г. так больше и не заводил речи о займе тысячи фунтов, а потому я все еще остаюсь литературным поденщиком, которого с радостью приняли бы в число пайщиков театрального товарищества, если бы только он раздобыл эти деньги.

13 января День сегодня выдался таким холодным и промозглым, что мне остается только презрительно посмеяться над своим ремеслом: я вынужден изображать в пьесе знойное лето, цветение и благоухание. Моя смуглянка не показывается на улице, ее дом, на окнах которого закрыты ставни, кажется мрачным и нахохлившимся, как будто ему тоже холодно. А меня уже тошнит от одиночества и этих слащавых стишков. После обеда (весьма обильного, состоявшего из жирной свинины и пудинга) я боролся со сном и мечтал о любви. Я представлял себя придурковатым ткачом Основой в домике изящной смуглой Титании. Ты так же мудра, сколь прекрасна… Глядя на себя в зеркало, я вижу лишь гнилые зубы, жиденькую бороденку, в которой уже появилась первая седина, и дряблую кожу. Дряхлый папаша!..

20 января Сегодня я все-таки сумел взять приступом эту крепость. Пьесу по-прежнему репетируют по частям, но сегодня, слушая монолог, вложенный мною в уста безумного влюбленного Тезея, я понял, что она состоится. Я стоял, приплясывая на месте от холода, потирал руки и поначалу чувствовал себя ископаемым стариком вроде Филострата, но внезапно испытал необычайную гордость за себя как за поэта. Освободившись во второй половине дня (спектакля вечером не было), я по-солдатски бодро направился к ее дому, постучал в дверь и объявил длинноносой девице, ее служанке, что мастер Шекспир хочет кое-что передать ее госпоже. В ответ девица пролепетала что-то насчет того, что госпожа занята, видеть ее никак нельзя и что, возможно, она сама могла бы передать ей…

Нет, решительно ответил я, я явился сюда по личному распоряжению лорда-камергера и не собираюсь обсуждать свои дела со слугами. И тут появилась она… Она вышла в коридор, чтобы узнать, кто пришел. Увидев меня, она сказала: «Ну что же, входите. Сейчас узнаем, что у вас ко мне за дело». Тем же манером я промаршировал — ать-два, левой-правой, левой-правой — в комнату, стены которой были облицованы светлыми панелями. Мы сели в кресла, и тут я передал ей то, с чем пришел, — сердечное приглашение на завтрашнюю постановку «Ромео». Она поинтересовалась, будет ли завтра играть мастер Бербедж, я ответил, что да, будет. Ах, ей очень жаль, но она уже приглашена в гости и обещала там быть. У вас много знакомых в Лондоне, мадам? Да, я часто наношу им визиты. Что же до моей скромной персоны, мадам, то я нахожу жизнь поэта довольно, утомительной. Всего неделю назад я ездил проведать своего близкого приятеля Гарри Ризли, графа Саутгемптона, так вот он мне сказал… Это ваш приятель? Вы дружите с графом Саутгемптоном? Ну вообще-то, среди моих друзей много графов и герцогов; не далее как сегодня утром я имел разговор с герцогом Тезеем… Вы хорошо говорите по-английски, мадам. Ну а какой язык ваш родной? Скажите мне что-нибудь на нем. И она сказала (я это записал): Slammat jalan. Мадам, а что это означает? Эти слова мы говорим, когда кто-нибудь уходит, они означают «пусть твой путь будет легким». С этим напутствием я удалился, но перед уходом все же поцеловал ее изящную, теплую, смуглую ручку.

27 января Премьера была вчера, но у меня не осталось сил даже на то, чтобы держать в руках перо… Мы добрались на роскошных барках до Гринвича. Нас ждали огромные очаги, в которых пылал огонь, чтобы нам не было холодно, когда мы будем надевать сценические костюмы. Еще для нас приготовили вино и эль, и нежный филей, и свиные головы, и горы всевозможных пирожков. А потом был Большой зал: мы разглядывали королеву, которая во всем своем великолепии то и дело морщилась и нащупывала языком сломанный зуб. Золотой трон, пышные груди, украшенные бриллиантовыми ожерельями, которые ослепительно сияют… До начала спектакля лорды смеялись, а дамы хихикали. Мы заметили, что ее величество не сводит своих глаз-бусинок с милорда Э. Аметисты, рубины, изумруды; пальцы, унизанные самыми невообразимыми перстнями, эфесы шпаг, усыпанные драгоценными камнями; невеста в пышном наряде из золотой парчи, зевающий жених в шелках… Вот так, под покашливание зрителей, мы начали наше представление. Уилл Остлер весь дрожал от волнения, как осиновый лист, постоянно забывал свой текст и щелкал пальцами, давая знак суфлеру, чтобы тот ему подсказал. В остальном все прошло гладко, если не считать Кемпа, этого короля импровизации, над которым смеялись не так дружно, как он на то рассчитывал, за что он ворчливо упрекнул аудиторию. Потом у нас с ним едва не дошло до драки, но Кемп был полноправным пайщиком театрального товарищества; я же — лишь приблудным поэтом. Я вернулся домой, валясь с ног от усталости (по берегам реки горело множество факелов, их пламя отражалось в воде, и казалось, что вся река охвачена огнем). В моей холодной каморке на столе меня дожидалось письмо, скрепленное печатью Г. И моей усталости как не бывало! Свершилось! Теперь у меня тоже будет свой пай… Меня захлестнула волна нежности и благодарности.

Сегодня утром я пошел к ней. На улице было морозно, зимнее солнце слепило глаза, и казалось, весь прозрачный воздух наполнен звоном денег. Мне повезло, меня тут же пропустили к ней. Мне теперь всегда будет так везти! У меня для вас есть скромный подарок, если, конечно, вы соблаговолите его принять. Это всего лишь блюдо сладостей из королевского дворца, но, мадам, обратите внимание, это угощение со стола самой королевы. Да, мою пьесу играли в Гринвиче, специально для ее величества. Для самой королевы? Да, именно так. А в каком она была платье, а кто из благородных лордов и знатных дам там был, расскажите мне все-все-все… И я рассказал.

2 февраля Сегодня день рождения Гамнета и Джудит. Подумать только, как давно я не был дома… Но все-таки я отправил им письмо и деньги. Я здесь очень занят, загружен работой, и вырваться никак не удается. Ведь я стараюсь ради их же блага, разве нет? Да уж, занят! Имей мужество быть честным, если уж не с другими, то хотя бы с самим собой…