Куколка - Кивинов Андрей Владимирович. Страница 16

Зелинский сгреб лежавшую на “торпеде” валюту и бросил Спикеру на колени.

– Извините, господа, это мой штраф. Он снова стал рассматривать приехавших, как будто ничего не случилось.

– Спикер, узнай, как там с похоронами. Пора проводить в последний путь нашего скоропостижно скончавшегося товарища. Горе-то какое. Бедняга Джек так любил фисташки.

Спикер, уже спрятавший деньги, вылез из “БМВ” и, сунув руки в карманы длинного пальто, покатил на кладбище.

– Шура, видишь те “Жигули”? – Сергей указал на запасную площадку.

– Ну?

– Это РУОП. Они снимают на видеокамеру похороны. Я их тачку еще когда Боцмана хоронили срисовал.

– Плевать, пускай снимают… Смотри-ка, никогда бы не подумал, что Шериф такой авторитетный парниша. Даже Старик приехал, вон его “вольво”.

– Вовсе нет, Шура. Многие про Шерифа и слыхом не слыхивали. Это так, дань семейным традициям. Символизм, понятия…

– Интересно… Да ладно, меня сейчас больше Спикер волнует, а не эти нежности бычьи.

– Кстати, Шура, все время забываю спросить, почему он Спикер? В смысле клички?

– Да ничего особенного. Он постоянно с пикой ходит. Потому и Спикер.

– У него и сейчас “перо”?

– Да, кажется, в галстуке. Стилет. Спикер вообще задумчивый малый. У себя в сортире установил акустическую систему – как на парашу садится, Бах играть начинает.

– Серьезно, что ли?

– Серьезно. Акустика “Боуз”, самая дорогая. Ему под Баха опорожняться вдохновенней.

– Идиот.

– Да это так, чудачества. Мужик-то он с головой.

– Тогда странно, что он прокололся.

– Это верно. У умных людей таких странных проколов не бывает. Крутит он что-то. Я кожей чувствую. Понаблюдай его. А сейчас посмотри-ка туда. Вон, левее, тот джип. Где-то я видел этого малого. О, вспомнил, это ж мент!

– Не волнуйся, Шура, это свой мент. Тоже на похороны приехал.

– Он что, сдурел? На джипе, в цепях весь. Внагляк! А РУОП?

– Ерунда, он и на “стрелки” ездит, и на “разводы”. Бывает, и на сходняк. Фирмы свои держит. В общем-то он даже не скрывает. Начальство его в курсе, да и РУОП наверняка.

– И что? Не выгоняют?

– А кто работать-то будет? Он хоть и наш, но зато шушеру сажает регулярно, иногда братва помоет, сдает ему мелочевку уличную. Показатели лепит, зачем же его выгонять? А в РУОПе таких тоже полно.

– Он не из того района?

– Нет, к сожалению. Да ничего, этого добра хватает, Спикер найдет. Как тебе Питер после Средиземного моря? Я вчера целый час в горячей ванне отлеживался. Прямо с порога.

Зелинский не ответил. Он снова повернулся и стал хмуро рассматривать ворота кладбища, когда-то, вероятно, охранявшие вход в санаторий или пионерский лагерь. По верху, выполненное металлической вязью, шло напутствие: “Приятного отдыха”. Чуть ниже имелась более актуальная и, главное, более коммерческая, соответствующая духу времени надпись: “Мы разместим вашу рекламу”. Ах да, элитное кладбище…

Идиоты.

– Жень, из-под шампанского возьмешь?

– Давай.

– А вот эту?

– Нет, можешь выкинуть.

– Точно? Может, на площади сдать?

– Такие нигде не берут.

Парень сунул руку в холщовую сумку и вытащил пару зеленых, с остатками фольги на горлышке бутылок.

– Держи.

Женька поставила посуду в ячейки ящика и расплатилась с парнем. Тот пересчитал деньги, шевеля толстыми губами, и спрятал их в кармане грязной болониевой куртки.

Ему было лет двадцать. Кличка “Опарыш” вполне соответствовала его внешнему и внутреннему облику.

Одутловатое от пьянства лицо, изрытое язвочками экземы, вечно засаленные волосы, аромат перегара, смешанный с вонью подвальных испарений, постоянно текущие слюни и сопли. Червяк, в чистом виде. Отсутствие каких-либо желаний, кроме трех – выпить, пожрать и справить нужду. Больше Опарыша ничего не интересовало.

Женькина сменщица рассказывала как-то, что Опарыш живет в этом районе года четыре. Интернат, обеспечив жизненное существование Опарыша до совершеннолетия, закрыл за ним двери, оставив его в городских джунглях один на один с окружающим миром. Опарыш дуэль проиграл. Где-то у него имелся отчим, наверняка забывший о существовании пасынка. Предоставленной интернатом возможностью идти учиться в путягу Опарыш не заинтересовался ввиду природной лености, лишив себя таким образом общажной прописки.

К двадцати годам он превратился в полностью деградировавшую личность и не умел в жизни ничего, кроме как собирать бутылки, таскать по мелочи с лотков зазевавшихся продавцов и рыться в мусорных бачках в поисках объедков. Иногда он “поднимался” до поездок на овощную базу, где набирал полные сумки второсортных фруктов. Этим Деликатесным гнильем он мог питаться целую неделю, снабжая свой растущий организм витаминами.

Жил Опарыш в подвале стоящего рядом с Женькиным ларьком многоэтажного дома, по соседству с ДРУГИМ бомжом по кличке “Робинзон”.

Робинзон слыл более авторитетным нищим. И вовсе не потому, что прозябал в подвале уже второй десяток, потеряв жилплощадь и прописку. Первые лет пять он держался довольно стойко – подзарабатывал разгрузкой вагонов, переборкой овощей, сбором грибов. Следил за чистотой в подвале, обустроив его под малогабаритную квартиру, перетащил туда диван, пару стульев, тумбочку, повесил зеркало, радиоприемник, замок на решетчатую дверь.

Однако отсутствие жизненных перспектив начало сказываться. Робинзон запил, перестал следить за собой, а единственным видом трудового заработка остался мелкий ремонт в квартирах одиноких пенсионерок за тарелку супа или стаканчик водяры.

Люди, имеющие в жизни одинаковые идеалы, довольно легко сходятся, поэтому случайное знакомство Робинзона с Опарышем сразу переросло в совместное существование.

Наблюдая из своего ларька за этой подвальной парочкой, Женька ловила себя на мысли, что ведь у нее с Опарышем условия на старте были равными. А говорят – каждому свое. Глупости. Условия могут быть одинаковыми, люди – нет. Что выбрал, то и получил, а условия здесь ни при чем. Так, для отговорки.

Женька закрыла фанерное окошечко, заметив, как Опарыш свернул к площади, намереваясь все-таки спихнуть импортную бутылку из-под ликера. Ее ларек стоял несколько особняком, на пустыре между двумя многоэтажными домами. Товар расходился хорошо – многие не хотели тащиться к площади, а предпочитали идти выскочив налегке из дома, затариться поблизости. Особенно хорошо разлеталось спиртное.