Вожделеющее семя - Берджесс Энтони. Страница 38

Танцы вокруг приапического шеста начали юноши и мнимые девственницы. По краям луга (эвфемизм для обозначения половины акра бурой земли с почти начисто вытоптанной травой) кружились и грубо флиртовали старшие. Разгоряченная темноволосая женщина лет тридцати с небольшим приблизилась к Тристраму и спросила: — Не хотите ли станцевать, паренек?

— С удовольствием, — ответил Тристрам.

— У вас такой печальный вид, словно вас зацепил чей-то коготок, — проговорила женщина. — Я права?

— Еще пара дней, еще чуточку везения, и я буду с ней, — признался Тристрам. — А пока…

Они закружились в танце. Оркестр снова и снова повторял свою разухабистую мелодию. Скоро Тристрам и его партнерша свернули в поле. Туда многие сворачивали. Для этого времени года ночь была теплой.

В полночь, когда гуляки, тяжело дыша, устроились у костров, расстегнув пуговицы, фанфары возвестили о начале конкурса на звание мужчины — короля праздника Королева сидела на своей платформе поодаль; у ее ног растрепанные и раскрасневшиеся фрейлины, хихикая, поправляли юбки. Рядом с платформой за наспех сколоченным столом устроились судьи — городские старейшины, морщинистыми руками передававшие друг другу бутыль с алком.

Короткий список содержал имена пяти претендентов, которые должны были состязаться в физической силе и ловкости. Дезмонд Сивард согнул кочергу — скрежеща зубами и похрустывая костями, — и прошел на руках сорок ярдов. Джолибой Адаме сделал сальто несчетное количество раз и закончил выступление прыжком через костер. Джеральд Тойнби задержал дыхание на пять минут и станцевал вприсядку. Джимми Куэйр ходил на четвереньках животом кверху, а на животе у него стоял маленький мальчик в позе Эроса (как оказалось — его брат). Этот номер, вследствие своей новизны и притязаний на эстетичность, сорвал много аплодисментов. Но корона досталась Мел-вину Джонсону (славная фамилия!), который, стоя на голове и балансируя задранными вверх ногами, прочел стих собственного сочинения. Было странно видеть перевернутый рот и слышать, как из него вылетают неперевернутые слова:

О королева красоты!

Когда б я мог Любовь ее завоевать, Я б сердце ей, Как медальон, Отдал — на шею надевать!

О королева красоты!

Когда б я мог Любовь ее завоевать, Я б каждый день Обильный ужин На стол велел ей Подавать!

О королева красоты!

Когда б я мог Любви зажечь ответный дар, Я б в золоченом галеоне Все бури жизни миновал!

Напрасно буквоеды ворчали, что в правилах соревнований ничего не говорится о способности претендентов к версификаторству, и вопрошали о том, как же, собственно говоря, соискатель продемонстрировал силу и ловкость?

— Он скоро продемонстрирует эти свои способности в необходимой мере! — со смехом выкрикнул кто-то из толпы. Единодушное положительное решение судей было встречено одобрительным ревом. Мелвин Джонсон был увенчан короной из фольги и, под громкие приветственные крики, отнесен на крепких плечах мужчин к своей королеве, после чего королевская чета, сопровождаемая отроками и отроковицами, запевшими старинную свадебную песню, слов которой Тристрам не мог разобрать, рука об руку проследовали в поле, чтобы вкусить любви. На почтительном расстоянии за ними следовал простой люд. Вот имена тех, кто сеял под луной — один сеятель сверху, другой снизу: Чарли Аарон с Глэдис Вудворд, Дэн Эйбел с Моникой Вильсон, Говард Вильсон с Кларой Хоскинс-Эбрехелл, Фреди Эдлер с Дианой Гертрудой Уильямс, Билл Эйгар с Мэри Уэсткотт, Гарольд Олд с Луизой Вертхеймер, Джим Уикс с Пэм Азимов, Форд Уолвертон Эйвери с Люси Вивиан, Дэнис Бродрик с Дороти Ходж, Джон Халберстрам с Джесси Гринидж, Тристрам Фокс с Анн Онимкой, Рон Хейнлейн с Агнессой Гелбер, Шерман Фейлер с Маргарет Эванс, Джордж Фишер с Лили Росс, Элф Мелдрам с Джони Крамп, Элвис Фенвик с Брендой Фенвик, Джон Джеймс Де Ропп с Асмарой Джонс, Томми Элиот с Китти Элфик — и многие, многие другие. Когда скрылась луна и поднялся ветерок, они собрались у костров и как хорошо поработавшие люди проспали у потрескивавших красных углей до рассвета.

Тристрам проснулся на заре от птичьего щебета. Он протер глаза. Где-то вдалеке кукушка пробовала на своей флейте басовую партию.

Показался священник с походным алтарем в сопровождении мальчика-служки, который, зевая, тащил крест. «Introibo ad altare Dei" [10]. «Славен Господь, одаривший веселием юность мою». Освящение жареного мяса (хлеб и вино, несомненно, скоро появятся снова), раздача евхаристического завтрака…

Умытый, но небритый Тристрам расцеловался на прощание со своими новыми друзьями и двинулся на северо-запад по дороге к Руджли. Прекрасное утро предвещало хорошую погоду на весь день.

Глава 6

«Дионисии» происходили в Сэндоне, Мифорде и на пересечении дорог близ Уитмора. В Нантвиче, кроме всего прочего, была устроена ярмарка. Тристрам с интересом заметил быстрое мелькание мелких денег в палатках аттракционов — в тире, у «тетки Салли», на силомере, в «закати-монетку-в— счастливую-клетку». Должно быть, люди работали и снова зарабатывали деньги! Пища продавалась (среди кебабов и сосисок он заметил насаженных на вертела маленьких птичек), а не раздавалась даром. Зазывалы уговаривали мужчин — любителей «клубнички» посмотреть на нечто сенсационное, скрываемое Лолой и Карменитой под семью покровами. Похоже было, что по крайней мере в одном городе бывший когда-то новостью вид обнаженной плоти начал приедаться.

Хотя и в зачаточной форме, возродилось искусство. «Интересно, — подумал Тристрам, — когда в Англии в последний раз кто-нибудь видел театральное представление „живьем“, на сцене?» На протяжении многих поколений люди лежали на спине в своих спальнях, уставившись глазами в голубой водянистый квадрат на потолке, и питались историями о хороших людях, не имеющих детей, и о плохих людях, детей имеющих; о влюбленных друг в друга гомосексуалистах; о подобных Оригену героях, кастрировавших себя ради всемирной стабильности.

Здесь, в Нантвиче, люди стояли в очереди у огромного балагана, чтобы посмотреть комедию «Несчастный отец». Тристрам выгреб горстку мелочи и отсчитал полтора септа — цену входного билета: у него гудели ноги, нужно было где— нибудь отдохнуть.

Втискиваясь на общую скамью, он подумал, что вот так же, должно быть, смотрели и первую греческую комедию.

На скрипучем помосте, освещенном двумя невидимыми источниками света, стоял рассказчик, нацепивший огромный фальшивый фаллос, и, непристойно выражаясь, комментировал простую похабную историю: облысевший муж, совершенный импотент (импотенция символизировалась обвисшим гульфиком), имел ветреную жену, которую постоянно брюхатили похотливые любовники. Как следствие, дом был полон детей. Бедняга муж, изруганный, осмеянный и осыпанный колкостями, явно пребывал в состоянии аффекта, однажды сцепился на улице с двумя из тех, кто украшал его рогами, и был избит до потери сознания. Но чудо! Удар по голове оказал странное влияние на его нервную систему: пустой шланг наполнился и поднялся, муж уже был не импотент! Однако, коварно притворяясь, что остается таковым, он легко нашел пути в дома тех любовников своей жены, где имелись женщины, и развратничал с ними в то время, когда хозяин дома находился на работе. (Шумное одобрение.) В конце концов жену он выгнал к черту, а дом свой превратил в сераль. Комедия кончалась фаллическим гимном и танцами. «Ну, скоро артисты оденутся козлами и представят первую неотрагедию, — подумал Тристрам, выходя на вечернюю улицу. — А через год-другой можно будет посмотреть и мистерию».

Рядом с одной из чадящих обжираловок маленький человечек бойко торговал какими-то обрезками бумаги, размером в четверть листа.

— «Эхо Нантвича»! Всего один таннер! — выкрикивал человечек.

Он был окружен людьми, которые, пораскрывав рты, стоя читали листок. Тристрам слегка дрожащей рукой отдал человечку одну из своих последних монет и так же украдкой, как и несколько дней назад, когда в первый раз попробовал мяса, забился со своим листочком в угол. Листок — газета — был почти такой же архаикой, как и комедия.