Вожделеющее семя - Берджесс Энтони. Страница 48

— Я!

— Можете продолжать занятия.

Тристрам скреб пол подошвами, стараясь попасть в ногу с мистером Доллимором, который шагал в направлении офицерской столовой.

— Чем вы сейчас занимаетесь с ними, сэр?

— Чем занимаемся? Ну, с ними не очень-то позанимаешься, так ведь?

Открыв рот, мистер Доллимор с подозрением посмотрел на Тристрама.

— Я хочу сказать, что все, чему они должны научиться, это стрелять из своих винтовок, не так ли? Да! И конечно же, быть чистыми — в меру своих способностей.

— Что же это творится, сэр? — несколько недипломатично спросил Тристрам.

— Что вы имеете в виду, когда спрашиваете, что творится? Что творится, то и творится, — вот и все, что я могу сказать.

Гремя ботинками по металлу и высекая искры, они маршировали по открытой зимним ветрам Атлантики голой палубе рукотворного острова.

— Я имел в виду, что, может быть, вы что-нибудь слышали о нашем участии в боевых действиях? — спросил Тристрам уже более спокойно.

— В боевых действиях? Против кого? — Мистер Доллимор даже остановился, чтобы лучше рассмотреть Тристрама.

— Против врага — О! Понимаю.

Мистер Доллимор произнес это с такой интонацией, словно существовали какие-то другие формирования, кроме вражеских, против которых ведутся боевые действия. У Тристрама зашевелилось в голове подозрение, что мистер Доллимор… не более чем пушечное мясо Но если он — пушечное мясо, то что же говорить о его взводном сержанте?

Вдруг — был ровно полдень — из громкоговорителей послышался треск и шипение записи, и электронный горн пропел свои синтезированные сигналы. Мистер Доллимор продолжал разговор: — Я как-то об этом не задумывался. Я полагал, что то, чем мы здесь занимаемся, и есть нечто вроде боевых

действий. Честно. Я думал, что мы здесь выполняем какую-то оборонительную задачу.

— Давайте пойдем взглянем на приказы по батальону, — предложил Тристрам. Писарь из канцелярии как раз прикалывал приказы, полоскавшиеся на ветру Атлантики, словно белые флаги капитуляции, в то время как Тристрам и Доллимор приближались к сборным баракам штаба батальона, из окон которого доносилось позвякивание звоночков пишущих машинок. Быстро читая приказы — быстрее своего командира, — Тристрам мрачно покачивал головой.

— Вот оно, — пробормотал он.

Доллимор читал, открыв рот и приговаривая: «Ага, ага, понятно. А это что за слово? Ага, понятно».

Вся их жизнь была на этом листе бумаги, холодном и хрустящем, как лист салата, хотя и гораздо менее съедобном. Это был приказ на перевозку: команде из шестисот солдат и офицеров — по две сотни от каждого батальона — предписывалось построиться в шесть тридцать утра на следующий день для погрузки на суда.

— Есть! Есть! — с энтузиазмом завопил мистер Доллимор.

— Мы в списке, смотрите!

Он с восторгом тыкал пальцем в приказ, словно увидел там собственное имя.

— Вот: «… рота „Б“ второго батальона».

Вдруг, к изумлению Тристрама, Доллимор неумело принял положение «смирно» и с пафосом проговорил: — Возблагодарим же Господа, который приобщил нас к своей благодати!

— Простите, не понял? — ошарашенно проговорил Тристрам.

— «Лишь это вспомните, узнав, что я убит…», — декламировал мистер Доллимор. Из него перли начальные строчки стихотворений, словно любимым чтением в школе у него был алфавитный указатель обязательной литературы. — «Ты грабил, говорил он, — завывал он, — ты убивал и так конец приблизил».

— Очень похоже, что так оно и будет, — пробормотал Тристрам, у которого голова шла кругом. — Очень похоже, что именно так оно и будет.

Глава 3

В полночь было слышно, как загудел подошедший транспорт.

Вечером солдат напоили какао и до отвала накормили мясными консервами. Отбой сыграли в двадцать два ноль-ноль. Перед этим, правда, им пришлось пережить осмотр личного оружия и ног, получить недостающее обмундирование и вооружение. Было выдано много боевых патронов, но после того, как случайно были застрелены трое рядовых, а старшина штабной роты ранен в ягодицу, выдача боеприпасов была признана преждевременной, и их изъяли. Теперь патроны войскам было решено выдавать в базовом лагере в порту прибытия — для использования исключительно против неприятеля.

— Так кто же этот проклятый неприятель? — в тысячный раз спрашивал сержант Лайтбоди. Он лежал на койке второго яруса над Тристрамом лицом вверх, положив голову на сложенные руки. У Лайтбоди, красивого молодого человека, была сардоническая улыбка и челюсть Дракулы.

Тристрам сидел на койке с ногами, обернув их одеялами, и писал письмо жене. Он был уверен, что она это письмо не получит, как наверняка она не получила отправленные ей тридцать с лишним других, но писать Беатрисе-Джоанне — это было все равно что творить молитву, прося о лучшем будущем, о нормальной жизни, об обычном милом тепле дома и любви.

«Завтра идем в бой. Где — Бог знает. Но помни, что всегда и везде я думаю только о тебе. Скоро мы снова будем вместе, может быть, даже скорее, чем сами думаем Любящий тебя Тристрам».

Он написал ее имя на дешевом конверте, купленном в солдатской лавке, и запечатал письмо. Потом он нацарапал сопроводительную записку, текст которой был неизменен: «Ты, свинья, называющая себя моим братом, никого не любящий лицемерный ублюдок, передай это письмо моей жене! Вечно ненавидящий тебя Т. Ф.» Адрес на втором конверте, куда Тристрам вложил первый, гласил: «Д. Фоксу, Дом Правительства, Брайтон, Большой Лондон». Тристрам был абсолютно уверен, что Дерек, с его психологией приспособленца и беспринципного человека, и сейчас среди власть имущих, какая бы партия у этой власти ни находилась. Весьма вероятно, что Дерек был одним из зачинщиков этой войны, если война действительно велась. Так что определение слова «противник», данное командиром взвода, было неверным.

— Знаешь, что я думаю? — продолжал задавать вопросы сержант Лайтбоди. (Тристрам, к своему удовлетворению, уже нашел ответ на его первый вопрос, но не решался произнести его вслух.) — Я думаю, что никакого врага нет. Я думаю, что, как только мы погрузимся на транспорт, они его просто потопят. Или сбросят на корабль несколько бомбочек и разнесут его вдребезги. Вот что я думаю.

— Никаких бомбардировщиков нет, — возразил Тристрам. — Бомбардировщиков больше не существует. Они исчезли много лет назад.

— А я видел их в кино, — сказал сержант Лайтбоди.

— В очень старых фильмах. В фильмах о войнах двадцатого века. Эти войны были очень сложны и тщательно подготовлены.

— Они разнесут нас торпедами.

— А это тоже оружие, вышедшее из употребления, — сказал Тристрам. — Вспомни-ка: боевых кораблей не существует.

— Хорошо, — не сдавался Лайтбоди. — Тогда отравляющий газ! Уж как-нибудь они нас прикончат. Мы не успеем сделать и выстрела!

— Может быть, и так, — согласился Тристрам. — Но они не захотят портить наше обмундирование, оружие да и сам корабль. — Вдруг он встрепенулся и спросил: — Черт побери. А кого мы имеем в виду, когда говорим «они»?

— Ясно кого. Под «ними» мы подразумеваем тех, кто жиреет, производя форму, корабли и винтовки, — ответил сержант Лайтбоди. — Производят и уничтожают, производят и уничтожают и снова производят. И так — непрерывно. Вот эти— то люди и затевают войны. «Патриотизм», «честь», «слава», «защита свободы» — все это дерьмо собачье, вот что это такое! Окончание войны является способом ее ведения. А противник — это мы.

— Чей мы противник?

— Наш собственный. Помяни мое слово! Мы до этого не доживем, до конца войны то есть, потому что мы вступили в эпоху бесконечных войн. Бесконечных, потому что гражданское население не будет ими затронуто, так как войны будут вестись на приятном отдалении от центров цивилизации. Штатские любят войну.

— Но, вероятно, только до тех пор, пока они могут оставаться штатскими, — вставил Тристрам.

— Кое-кому из них это удается тем, кто управляет, и тем, кто делает деньги. И их бабам, конечно. Не то что бедным сучкам, вместе с которыми мы будем воевать. Если, конечно, они милостиво позволят нам жить до тех пор, пока мы куда-нибудь доплывем — Я не положил глаз ни на одну бабу из вспомогательных частей с самого момента поступления в армию,