Заводной апельсин (др. перевод) - Берджесс Энтони. Страница 11

– Так, – протянул я небрежно, хотя и diko razdrazh внутри. – С каких это пор ты снюхался с Биллом Англичанином?

– Знаешь, – ответствовал Джорджик, – я ведь, бывает, и сам по себе туда-сюда похаживаю. Ну, вот хоть в прошлый shabbat. Могу я иметь какую-то личную zhiznn, нет?

На его личную жизнь мне было natshatt это уж точно.

– А что, интересно, ты делать-то будешь с этими большими-пребольшими babkami, или деньгами, как ты их столь почтительно именуешь? Тебе что, не хватает чего-нибудь? Нужна tatshka – срываешь ее прямо с дерева. Нужен кайф – его тоже lovish. Да или нет? Чего это тебе вдруг так захотелось стать жирным капиталистом?

– А-а, – махнул рукой Джорджик, – ты иногда думаешь и говоришь, как маленький ребенок. – Тут Тем снова заухал филином – «ух-ха-ха-ха!» – Сегодня, – заявил Джорджик, – сделаем взрослый krasting.

Стало быть, сон был все-таки в руку. Джорджик стал генералом, говорит, что делать и чего не делать, а Тем, этот ухмыляющийся безмозглый бульдог, того и гляди вытащит хлыст. Однако я разыграл свою роль как по нотам, очень осторожно разыграл, улыбчивый, со всем согласный:

– Ладно. Tshudnennko. Кто долго ждет своего часа, тот дождется. Я многому научил вас, други мои. Но, может, ты хоть посвятишь меня в свои планы, Джорджик?

– Ну, – с хитрецой ухмыльнулся Джорджик, – что ж планы… любимое молоко-плюс – видимо, так, а? Надо сперва взбодриться, всем надо, а тебе особенно – у тебя сегодня трудный день.

– Ты прямо будто мои мысли читаешь! – Я изобразил улыбку. – Как раз хотел предложить наведаться в добрую старую «Korovu». Чудно-чудно-чудно. Ну, веди нас, Джорджик! – И я выдал ему вроде как низкий поклон, улыбаясь, как bezumni, но при этом лихорадочно соображая. Однако когда мы вышли на улицу, я понял: думает glupi, a umni действует по озарению, как Бог на душу положит. И снова мне помогла прекрасная музыка. Мимо проехала машина, в ней работало радио, до меня донесся всего лишь такт или полтора, но то был Людвиг ван Скрипичный концерт заключительная часть, и я сразу понял, что от меня требуется. Хриплым голосом говорю: «Ну, Джорджик, давай!» и выхватываю свою britvu. Джорджик от неожиданности как-то так ухнул, но очень даже быстренько – шшшасть! – выщелкнул из рукояти клинок nozha, и мы кинулись друг на друга. Старина Тем говорит «Ну нет, так дело не пойдет», и начал отматывать с талии tsepp, но Пит удержал его, схватив за руку: «Оставь их. Так надо». В результате Джорджик и ваш покорный слуга, как коты, заходили друг возле друга, выжидая мгновенье, когда противник otkrojetsia, причем оба друг друга назубок знали, слишком даже хорошо знали; Джорджик время от времени шасть-шасть сверкающим своим клинком, но все впустую. То и дело мимо шли люди, видели все это, но не совались – надо полагать, такого рода зрелища им давно примелькались. Потом я сказал себе: «Раз, два, три!» и бросился хак-хак-хак бритвой, – правда, не в лицо и не по glazzjam, а нацеливаясь на руку, в которой у Джорджика был nozh, и он его, бллин, все же выронил. Да, бллин. Выронил, и nozh дзынь-блям на зимний звонкий тротуар. Я лишь слегка мазнул Джорджика по пальцам britvoi, а он стоит и смотрит, как набухают под фонарем капельки крови.

– А ну! – повернулся я к Тему (причем теперь начинал я первый, потому что Пит перед этим дал Тему soviet не разматывать tsepp, и Тем внял ему). – Ну, Тем, теперь с тобой разберемся, ладненько? – Тем, как какой-то большой bezumni зверь, с криком «Гхааааа» мгновенно размотал опоясывавшую его tsepp, да так ловко, obaldett можно. Тут правильной тактикой для меня было держаться как можно ниже, прыгая по-лягушачьи, чтобы защитить лицо и glazzja, и я так и делал, бллин, что беднягу Тема изрядно изумило – он-то привык хлестать по открытой morder – хлесь-хлесь-хлесь! Однако он, надо признать, здорово влепил мне по спине, меня аж до нутра прожгло, но эта боль только побудила меня скорей с ним разделаться. Ну, я и мазнул его britvoi по левой ноге через штанину – штанина тесная, разом на пару дюймов разъехалась, и брызнуло немножко крови, отчего Тем стал вообще как bezumni. И тут, пока он завывал вау-вау-вау собачьим голосом, я провел с ним тот же прием, что и с Джорджиком, вложив все в одно движение – вверх, вбок, вжжик, – и почувствовал, как britva вошла в мякоть его запястья, отчего он выронил змеиную свою tsepp и заверещал, как ребенок. Потом попытался всосать всю лишнюю кровь с запястья, одновременно не переставая верещать, но крови было слишком много, и он захлебнулся ею – бупль-бупль, – а кровь хлестанула фонтаном, хотя и ненадолго. Я говорю:

– Ну что, други, вам все ясно? Ты как, Пит?

– А я разве чего говорил? – отозвался Пит. – Я и не говорил ничего! Слушай, как бы Тем до смерти не истек кровью!

– Не sdohnet, – сказал я. – Sdohnutt можно только один раз. А Тем sdoh еще до рожденья. Вся эта кровища сейчас перестанет. – Я знал, что главные кабели у него целы. Вынул свой чистый платок из кармана, чтобы обернуть ruker бедному умирающему Тему, который вопил и стенал, и кровь действительно вскоре остановилась – да и куда бы она делась-то! Будут теперь знать, кто истинный vozhdd и хозяин, бараны tshiortovy, подумал я.

Довольно быстро я обоих раненых бойцов успокоил в уюте бара «Дюк-оф-Нью-Йорк», поставив перед ними двойные бренди (купленные на их же babki, поскольку свои я все отдал отцу) и сделав пару примочек из пропитанных водой носовых платков. Старые veshalki, к которым мы в предыдущий вечер отнеслись с такой заботой, снова были тут как тут и наперебой твердили: «Спасибо, ребятки», «Дай Бог вам здоровья, мальчики», прямо удержу на них не было, хотя мы вовсе не собирались вновь расшибаться перед ними в lepioshku. Однако Пит сказал: «Что будем пить, девушки?» и принес им пивка s pritsepom, как будто у него денег куры не клюют, и тут уж их совсем зациклило: «Уж как мы вам рады, как рады, мальчики», «Никогда не заложим вас, ребятишки», «Вы самые лучшие в мире ребятки, вот вы кто!» Наконец я говорю Джорджику:

– Ну что, возвратимся туда, откуда начали, да? Ссоры забыты, все как было, правильно?

– Во-во-во! – сказал Джорджик. Однако старина Тем все еще смотрел несколько ошалело и даже так высказался: «А я ведь достал бы гада, ну, как ее, этой – tseppju, просто мне какой-то vek под локоть попался», – словно он все еще продолжал dratsing, причем даже не со мной, а с каким-то другим противником. Я говорю:

– Ладно, Джорджибой, так что там у тебя на уме-то было?

– Да ну, – отмахнулся Джорджик, – не сегодня. В эту notsh, видимо, все же не надо.

– Ты большой сильный tshelovec, – сказал я, – так же, как и все мы. Мы ведь не дети, правда, Джорджибой? А посему скажи мне, не томи, что ты надумал в глубине души своей?

– Эх, по glazzjam бы гада tzeppju, – бормотал Тем, а старые sumki все никак не могли уняться со своими благодарностями и благословениями.

– Помнишь, нам один дом попался, – проговорил Джорджик. – Еще два фонаря там у ворот. Название у него какое-то дурацкое, не припомнить.

– Какое дурацкое название?

– Да что-то там, то ли «Усадьба», то ли «Засадьба», – какая-то tshiush. Там живет одна старая ptitsa со своими кошками, и у ней полный дом старинного дорогого добра.

– Например?

– Ну, золото, серебро, а может даже и briuliki. Это мне Билл Англичанин сказал.

– Poni, – сказал я. – Я вас poni. – Я действительно понял, что за дом имелся в виду: в Олдтауне, сразу за парком Pobedy. Что ж, настоящий предводитель умеет выбрать момент, когда пойти на уступку, сделать широкий жест, чтобы умаслить своих подчиненных.

– Очень хорошо, Джорджик, – сказал я. – Идея хорошая, и мы ее примем. Давай-ка, сразу туда и отправимся.

Вслед нам одна из babushek прошептала: «Мы никому не скажем, ребята. Будет считаться, что вы всю дорогу здесь сидели». А я ей в ответ:

– Молодцы, девчонки. Через пару минут вернемся, поставим вам еще выпить, – и с этими словами повел друзей вон из бара, на улицу, навстречу своей судьбе.