Псевдоним для героя - Кивинов Андрей Владимирович. Страница 20

Ваня выплыл из-за покосившегося стола, подошел к зарешеченному окошку и указал куда-то вниз.

– Там охранное предприятие, я знаю кой-кого из их начальства. Они с семи вечера включаются, ты подваливай. Я поговорю с командирами, может, посоветуют что-нибудь… Мы-то, сам видишь, никакие. Как в песне – часто слышим мы упреки от родных, что работаем почти без чаевых…

Шурик скорее по инерции, нежели специально, взглянул на пристройку. Что они могут посоветовать? Больше не писать заказных статей? Так это он и сам знает.

– Сходи, сходи обязательно, – настаивал Ваня, – хуже-то не будет.

– Не будет, – голосом приговоренного к колесованию ответил Шурик, обреченным взглядом окинув милицейские стены. Стены местами обвалились, словно здание райуправления попало в эпицентр семибалльного землетрясения. С потолка в специально подставленное ведро капала желтая жидкость, ведро наполнилось до краев. Единственный стул, на котором сейчас восседал журналист, ужасно скрипел и грозил рассыпаться в прах. Шурик вспомнил английских сыщиков из Скотланд-Ярда, которые также предлагали посетителям рассохшиеся стулья и по силе скрипа определяли, врет человек или нет. Вряд ли Ваня использовал этот старинный метод, просто у него не было других стульев.

– Старина, извини, у меня стрелка через полчаса важная. Нельзя опаздывать. Если будут еще проблемы, заходи, поможем.

– Спасибо, Вань… Да, слушай, а что это у вас за церковная комната? Рядом с тобой?

– Начальство придумало. Там раньше ленинская комната была, а теперь вот – церковная. Чтоб грехи замаливать. Возьму я, к примеру, взятку или кражу раскрыть не смогу. Раньше водку хлестал бы, а теперь пойду, покаюсь, и душа не так болит. Все по уму. Иконки там висят изъятые, батюшка раз в неделю приходит, причащает. Удобно…

На улице Шурик завернул к пристройке. Дверь украшала бронзовая табличка, выполненная в стиле барокко. «Индивидуально-частное предприятие „Дзержинец». Прием граждан с 19.00».

Днем Шурик позвонил Маше. Женский голос ответил, что Маши нет, и спросил, что передать.

Шурик повесил трубку, не передав ничего. Хотелось позвонить Батискафу, но, представив его непрошибаемую физиономию, он отказался от звонка. Все равно двадцати тысяч не даст. Завтра надо съездить к родителям, предупредить. Рассказать о повешенном долге. Гражданском.

Погода стояла, как назло, превосходная, никак не вязавшаяся с замечательным настроением. В общаге почти никого не осталось, народ принимал солнечные ванны на берегу Блуды. Шурик распахнул окно, выходившее на теневую сторону. В комнату, подобно звену «Люфтваффе», тут же влетела когорта тяжелых черных мух и начала массированную бомбардировку. Рука под гипсом ужасно чесалась, что добавляло молодому человеку бодрости и свежести.

Тем не менее, памятуя, что в любом лабиринте всегда есть выход, Шурик усиленно его искал. Из скудных сведений об отечественном бандитизме он примерно знал, что когда на тебя наезжают, надо искать «крышу». И возлагать решение последующих проблем на ее надежные, широкие плечи. За это платить добром либо деньгами. Либо договариваться на личных симпатиях. Порывшись в блокнотике, Шурик отыскал телефон личного симпатяги, по слухам входившего в плотные слои новоблудской мафиозной интеллигенции. С симпатягой журналист был связан узами армейской службы, воспоминания о прелестях которой сохраняются, как правило, на всю оставшуюся жизнь. Однополчанина звали Егором, он был постарше Шурика на полгода, демобилизовался раньше и ударился в большой рэкет. Встретившись с Шуриком пару лет назад на презентации магазина спортивной обуви, он оставил номер своего мобильного телефона и, в случае проблем, предлагал звонить. О принадлежности сержанта Егорки к ордену святого братства Тихомиров догадался по джипу «митцубиси» (НЕ РЕКЛАМА!), определенному лексикону и пистолету «Кольт» (НЕ РЕКЛАМА!), незаконно висевшему под мышкой. Сейчас оставалось надеяться, что телефон у однополчанина не изменился, что сам он не в тюрьме и находится на этом свете в живом виде. «Где же вы теперь, друзья-однополчане?..» Шурик набрал номер.

– Алле!

– Егор? Привет! Это Саша.

– С «Уралмаша?» Какой Саша?

– Тихомиров. Третья ракетная бригада Западного военного округа.

– А, Шурыч! Так бы и шелестел. Здорово, брателла! Как сам?

– Не очень. Встретиться надо, поговорить. Проблемы у меня. Совет нужен опытного человека.

– В ментовку, что ли, влетел? Соскочить не можешь?

– Нет, не в ментовку. Объясню при встрече. Только мне срочно, Егор.

– Лады. Давай, знаешь, где стрелу забьем? Через час возле церкви. Меня на крестины подписали, папой крестным, прикинь? Я на джипаре буду, увидишь. Бай!

– Бай, – по инерции ответил Шурик, вешая трубку.

А если он сам у Кренделя рабо… или как там у них называется? А эта парочка горилл – его ближайшие коллеги? Одно успокаивает. Церковь рядом. Сразу и отпоют. Эх…

Через час Шурик прибыл в условленную точку. Джип Егора он увидел сразу: удивительно, но однополчанин за два года не сменил средство передвижения.

– Залазь! – Егор приоткрыл дверцу. – Здоров. Опа! Никак подстрелили?

– Закрытый перелом.

– У меня вот тоже, – однополчанин продемонстрировал кулак, крепко стянутый бинтом, – костяшку выбил. Прикинь, сидим вчера в кабаке с пацанами, о том о сем болтаем, про живопись там, про кино, и вдруг один бык тупорылый заявляет нам, что Гоген был без уха! Думал, лохи перед ним, в натуре! И лечит так конкретно, любой поверит. Я чувак спокойный по жизни, ты знаешь, но не удержался и в скулу ему врубил. Запомни, говорю, пидор, что Гоген был хромой, у него один костыль был короче другого, а без уха – Ван Гог! Быка, короче, пацаны увезли, а я вот костяшку выбил. Сначала-то и не почувствовал, после уже гляжу – опухла. Ну, а у тебя-то как житуха, брателла?

Шурик решил не пороть горячку, а для начала ограничиться намеками.

– Егор, ты про Кренделя ничего не слыхал? Егор неожиданно выпрямился и скорчил рожу, словно человек, увидавший в борще таракана с аквалангом.

– Ты, брателла, дал! Ты, вообще, в каком городе живешь? Не в Венеции часом? Это ж смотрящий!

– Куда?

– Что куда?

– Глядящий.

– Да не глядящий, блин, а смотрящий. За городом. Пастырь наш божий. Ты на людях где-нибудь такое не спроси… Это он тебе, что ли, клешню сломал?

– Кажется.

– Я сразу въехал. Это чучело по-другому с людьми базарить и не умеет. Как вышло-то?

Шурик вкратце изложил суть конфликта, опустив сцену с подвешиванием за ноги и историю с Ковалем.

Однополчанин почесал забинтованной рукой нос, потом приоткрыл дверь и сморкнулся на дорогу.

– Двадцать тонн, значит, повесил? Это еще по-божески, мог бы и сороковник влупить, боров жирный. Прикидываешь теперь, каково нам с такими уродами терки тереть? Ну-ка, повтори, как эти два чувака выглядели?

Шурик еще раз обрисовал своих новых знакомых. По возможности ярко. Егор секунд десять шарил в лабиринтах памяти и удовлетворенно кивнул:

– Знаю. Ирокез и Челюсть. Законченные быки. Особенно Челюсть. Якорную цепь перекусить может.

Шурик почувствовал освежающий прилив бодрости, сопровождающийся холодом в ногах.

– У Ирокеза знаешь почему такое погоняло? Он на разборке у барыги одного скальп снял. Голыми руками. Прикинь, какой пробитой

Вдобавок к руке у журналиста зачесалась и голова. Из ворот церкви вынесли гроб. Шурика передернуло.

– Да, все мы гости на этой тусовке, – вздохнул однополчанин, заметив гроб, – вот чувак оттусовался. Никаких теперь головняков, ни базаров, ни стрелок, ни разборок…

– Кто это?

– Да откуда ж я знаю?.. Покойник.

– А мне-то как быть?

– Понимаешь, Шурыч, – неподдельно тяжело вздохнул Егорка, – будь на их месте не Крендель, а хотя бы Бабуин или Сохатый, я б за тебя без базара вписался. Развели бы. Но с этим костоломом как разговаривать, ума не приложу. Тем более мы только-только с ним экологическое равновесие установили. Он к нам не лезет, мы к нему.