Страховочный вариант - Кивинов Андрей Владимирович. Страница 6

Лавируя меж койками, я дошёл до кабинета и быстро заскочил в дверь.

Заведующая была крепка сложением, что являлось показателем се профессионализма. Совладать с такими ребятишками мог только человек, сильный душой и телом,

Когда я объяснил, что хотел бы побеседовать с Максимовым и узнать, чем он приболел, она ухмыльнулась и произнесла:

– Ха, у них у всех один диагноз. – Она звонко щёлкнула пальцем под подбородком. – А лежит он в третьей палате с одним таким же. Через недельку переведём в общую.

– А вы уверены, что о» болен, может, косит, ну, симулирует?

– А кто его знает? Симптомы есть – лечим. Нормальный человек сюда попасть не очень хочет.

– Я могу с ним побеседовать?

– Да ради Бога. Если он в рассудке.

Узнав, где находится палата, я миновал зал с колоннами и зашёл в помещение с номером три на дверях. Шикарно. В психбольнице палата на двоих, как на Западе. Правда, содержимое немного портило впечатление.

Один из больных сидел на койке, второй же, повернувшись носом к стенке, вероятно, спал. Судя по спившемуся лицу, сидящий был Максимовым.

– Привет, – сказал я, ничего не объясняя, сел на соседнюю койку и положил «дипломат» на колени. Если Максимов и был сумасшедшим, то явно не в настоящий момент. Пару минут мы просидели в полной тишине, подозрительно наблюдая друг за другом.

Наконец он спросил:

– Вы ко мне?

– Ага.

– Из милиции?

– Точно.

– Я сразу понял.

– Почему?

– У вас галстук форменный.

– Значит, вы не сошли с ума?

Молчание.

– Что вы хотели?

– А вы по моему галстуку догадаться не можете?

– Нет.

– Ну, тогда я сам. Фамилия Комаров вам что-нибудь говорит?

– Это мой напарник по работе.

– Он умер в пятницу. Вы случайно не знаете, почему?

– Нет.

– Жаль. И всё-таки. Вы ведь друзья?

– Ну и что?

– А то, что вы не удивились моей новости. И второе – всё прям как по заказу. Вечером – выстрел в живот, потом – ваш приступ. Таких милых совпадений не бывает. Вы зря трясётесь. Я врач и, хоть и на тройку, но в своё время сдал экзамен по психиатрии. Так что ваньку валять не стоит.

– Кто вам сказал, что я здесь?

– Мать.

– Дура!

– Как ваше самочувствие?

– Я болен.

– Тогда я тоже. А где вы были в пятницу вечером?

– Гулял.

– Один?

– Один.

– А серебристый «Опель» вам ни о чём не напоминает?

– Нет, нет, нет! Зачем вы пришли? Я ничего не знаю! Комарова убили, а я тут при чём? Мне плохо!

Голос Максимова постепенно приобретал визжащие нотки. Сосед по палате перевернулся на другой бок.

– Уходите! А! Какого чёрта вам надо?

Голос сорвался на крик.

Я понял, что если сейчас не выйду, Максимов прыгнет на меня, что создаст лишние неудобства и привлечёт внимание персонала. Поэтому, поднявшись с койки, я быстренько шмыгнул за двери, смешался с зомби и, пройдя сквозь их строй, кубарем выкатился из палаты.

Хорошенькая беседа. Я действительно не специалист по психиатрии, но явное притворство от белой горячки как-нибудь отличить сумею. Вернее, даже не притворство. Испуг. Смертельный. Меня, что ли, он испугался? Я, вроде, не Квазимодо.

ГЛАВА 4

Рассуждая о пугливости Максимова, я слегка заблудился в лабиринте переходов и палат, умудрился забрести в женское отделение, но всё же, минут через двадцать мне удалось наконец выбраться на улицу.

После тёмного помещения яркие снежные блики нестерпимо резали глаз. Я прищурился, прошёл через проходную и направился к мостику. Но тут что-то заставило меня обернуться. Вот так всегда, в самый ненужный момент меня как будто чёрт дёргает смотреть куда не надо. Как это говорят – спинно-мозговая реакция. Иногда она выручает, иногда – наоборот. Не знаю, как оценить её воздействие на этот раз, потому что, обернувшись, я увидел в тридцати метрах от вахты серебристый «Опель». Хорошо это или плохо, я в тот момент как-то не сообразил. Но ноги автоматически понесли всё остальное моё тело назад, к проходной. Неосновной инстинкт. Вопреки разуму и подсознательному желанию убраться подальше, сесть на трамвай, вернуться в кабинет и никуда не лезть.

Сторож-вахтёр всё так же сидел и пил чай.

– Батя, сейчас никто не проходил?

– Двое прошли. Тоже из милиции. И кажется, Максимова спросили. Что за персона такая? Может, знаменитость?

Я не дослушал, опрометью бросившись к зданию, откуда недавно вышел.

Я давно понял, что горячка до добра не доводит. Не белая, обычная, которая в тот момент накрыла меня с головой, заставив, вместо того чтобы спокойно рассмотреть указующие стрелки на стенах, нестись наверх по первой попавшейся лестнице, в результате чего я, естественно, сразу заблудился.

Домик был явно дореволюционной постройки, с множеством лестниц и переходов, и поэтому палату белогорчични-ков, или как там правильно, я снова нашёл лишь минут через десять. Оказавшись у заветной двери, я что было сил принялся жать звонок, постукивая при этом ногой по косяку.

– Иду, иду, кто там?

– Да я, я, из милиции.

– И что вы зачастили?

Замок лязгнул, и я, довольно по-хамски оттолкнув с пути женщину в белом, влетел в зал. Уже не обращая никакого внимания на людей-призраков, а лишь бесцеремонно расталкивая их локтями, я добежал до третьей палаты и, застыв у двери, прислушался. Однако расслышать что-либо мне не давали вопли обиженной санитарки и ругань белогорчичников. Тогда, решив, что незачем понапрасну терять время, я распахнул дверь и заскочил внутрь. Сосед всё так же спал, уткнувшись в стену, но вот Максимов уже не сидел, а лежал, при этом судорожно размахивая руками, разевая рот как рыба без воздуха и что-то там хрипя. На белой больничной рубахе, в районе сердца, алели два пятна. Значит, если я ещё не совсем позабыл высшую математику, именно столько ранений несколько минут назад получил этот бедняга. Не умер сразу – это, конечно, плюс. Надо бы помощь оказать. Я, не сводя с Максимова глаз, открыл «дипломат» и достал чистый лист. Максимов, кажется, заметил меня, потому что разом перестал трясти руками и стонать. Я нагнулся к нему.

– Говори, ну! Кто они? Зачем? Слышишь? Дурак! Сергей протянул руку и, указав на тумбочку у кровати, снова захрипел.

– На, подписывай! Быстрее!

Я сунул ручку в ослабевшие пальцы Максимова и подяёс папку с листом к его груди.

– Давай, давай! Мы ещё на свадьбе твоей погуляем! Максимов вывел на листе свою подпись и закрыл глаза. Из двух глубоких ран на груди пульсирующими толчками выплёскивалась кровь. Я схватил простыню, разорвал, положил два куска на раны и, выскочив из палаты, прокричал:

– Вы, придурки лагерные! «Скорую», «скорую» скорее!

Затем, вернувшись, я открыл тумбочку и достал оттуда не что иное, как обычную резиновую грелку. Встряхнув её, я понял, что она не пуста и наполнена совсем не водой. Сунув её под тулупчик, то есть совершив мелкое хищение государственного имущества, я выбежал из палаты.

Побегав ещё минут десять по переходам, я, от всей души матеря архитектора, наконец оказался на улице. «Опеля», конечно, уже и след простыл. И только тут я понял, каким лохом на деле являюсь. У меня и раньше бывали проколы, но сейчас… Борцу с преступностью такого гигантского уровня это просто непростительно. Мало того, что я не запомнил номер машины, так ещё вместо того, чтобы просто постоять у проходной и тормознуть тех, кто оттуда выйдет, понёсся сло-мя голову в палату. И остался с носом. Хотя нет, не с носом, с грелкой.

Я достал этот медицинский прибор, отвинтил крышку и потряс над снегом. Из грелки, сверкнув на солнце, вывалился какой-то странный предмет. Я нагнулся, начинающими замерзать пальцами разрыл снег и поднял с земли настоящее произведение ювелирного искусства – золотой массивный перстень с монограммой «МК» на прямоугольной площадке. Сунув его в карман, я размахнулся и зашвырнул грелку за забор, вернув таким образом государству похищенное имущество. После чего, немного отдышавшись, вернулся назад в больницу,