Без маски - Корепанов Алексей Яковлевич. Страница 19

…Дождик просто прелесть, правда? Налить еще кофе? Господи, приезжай хоть чуть-чуть почаще… Не буду, не буду… Прости, милый, я все понимаю. Что? Почему – Даная? Потому что она тоже была одна в четырех стенах и к ней проник золотой дождь. А ты – мой золотой дождь, милый, мы здесь с тобой – и вдруг этот дождь за окном, и солнце… Что? Сейчас расскажу тебе эту историю, а ты пей кофе. Слушай.

Жил да был в Аргосе царь Акрисий и была у него единственная дочь Даная. Ему напророчили смерть от руки внука и Акрисий запер Данаю в медную башню. Но Зевс все-таки проник в башню в виде золотого дождя, и Даная родила сына Персея. Потом получилось почти как у Пушкина: Акрисий приказал заключить дочь и внука в ковчег и бросить в море. Но Персей спасся, отрубил голову Горгоне Медузе… Да-да, той самой, которая взглядом превращала в камень все живое. Освободил от морского чудовища царскую дочь Андромеду, женился на ней, вернулся на родину и на состязаниях в метании диска случайно убил Акрисия. Так что предсказание сбылось…

…Славный дождик, правда? Все капает и капает… Поцелуй меня, милый. Иди ко мне, мой золотой дождик… Если бы ты был мой… Если бы ты знал… все-все, не буду. Поцелуй меня…

«Мне страшно, любимый. Ты далеко, я одна… Нет, уже не одна. Я мечтала, милый… Я знала, что ты никогда не сможешь бросить семью, но ты избавил меня от одиночества. Не бойся Данаю, дары приносящую (помнишь наш разговор перед твоим отъездом?), я не буду тревожить тебя. Только приезжай хотя бы иногда – я буду год жить ожиданием встречи, а потом еще год – вспоминать. Не бойся…

Но твоя Даная боится, милый, я боюсь, боюсь! Помнишь тот золотой дождь, помнишь? Кто бы мог подумать, господи, кто мог подумать? Неужели нам теперь суждено бояться дождей, бояться воздуха, воды, земли? Милый, мне страшно. Неужели мы заслужили такое – за какие грехи? Врачи успокаивают, а я боюсь, боюсь… Вдруг с ним уже что-то случилось, когда он еще во мне? Ты знаешь, милый, я все время чувствую его, прислушиваюсь к нему. Он будет похож на тебя. Если бы ты был рядом, милый, если бы ты успокоил меня…»

«…Я понимаю, что ты не можешь, я все-все понимаю. Конечно, неразумно вот так вот ломать налаженную жизнь. Я понимаю. Но если вдруг получится – приезжай, посмотришь на нашего малютку. У него твое имя, ты не возражаешь? Спокойный, спит хорошо и похож на тебя. Кажется, все нормально, а я так боялась…»

«Я давно уже все поняла, но не могу отказаться от писем к тебе. Все-таки верю, что ты хотя бы раз в месяц заходишь на почту и получаешь мои письма. Востребуешь… Я давно не жду ответа – каждый сам выбирает свою судьбу – и не ради ответа пишу тебе. Просто привыкла к этому мысленному общению с тобой, мне так легче. Будь счастлив…»

«…Пять лет прошло. Помнишь, было солнце и шел дождь, ты пил кофе, а я говорила тебе о Данае? Пять лет. Знаешь, я все еще на что-то надеюсь, любимый, хотя это, наверное, и глупо…»

«…Он начал смотреть, понимаешь ты, он СМОТРИТ. Господи, это проклятие, но за что, за что?.. Никогда раньше такого не было. Подходит и смотрит в упор на разные предметы, понимаешь? Смотрит в упор, и словно каменеет, ничего не слышит, лицо бледнеет, а глаза… Господи, какие-то дикие глаза, мне жутко, жутко, понимаешь? Страшно писать такое, но у него нечеловеческие глаза! Врачи пожимают плечами, но я-то видела, понимаешь, видела! Помнишь герань на подоконнике? Два месяца подряд, целых два месяца он вот ТАК смотрел на нее. Она засохла, совершенно засохла, господи, я сойду с ума… За что, господи?»

«…Я боюсь его, боюсь, мне кажется, что по утрам он не спит и смотрит на меня из-под одеяла, я чувствую его взгляд. Больше месяца лежал в больнице, врачи бормочут что-то невразумительное…»

«…Сплю на кухне, закрываю дверь, слышу, как он ходит за дверью, зовет, а я боюсь. Уезжала в санаторий, оставляла его с моим отцом. Милый, это какой-то кошмар! Отцу совсем плохо… Он вот ТАК смотрел на отца…»

«Боже, я не могу оттащить его от зеркала. Он смотрит, смотрит – ТАК. Выбросила все зеркала… Но вчера вечером он тихонько зашел на кухню и смотрел на свое отражение в окне. Я не могу больше! Врачи шарахаются, как от прокаженной, посылают из кабинета в кабинет… да я и есть прокаженная, что-то проникло в меня (помнишь тот золотой дождь?) – и вот… Господи, я ничего не могу сделать, с бессильна…»

«Не знаю, читаешь ли ты мои письма. Даже если не читаешь, даже если их выбрасывают как невостребованные – все равно. Это последнее мое письмо. Не беспокойся, действительно последнее.

Он был похож на тебя. Но он был другим. Не таким, как все мы. Я уже не плачу, у меня просто нет слез, да и не нужны они мне больше. Будь проклят тот страшный золотой дождь, будь проклято солнце! Ненавижу этот уродливый мир, злой мир, перекроивший на свой собственный лад даже безобидные древние мифы. Да, мой Персей убил собственного деда, моего отца, но не победил чудовищную Горгону Медузу, а сам превратился в нее. Его больше нет, и меня тоже больше нет. Постарайся быть счастливым, любимый, только не открывай окна, никогда не открывай окна и не подставляй ладони под дождь. Прощай…»

Кто это написал, кто сочинил такое? Сочинил?.. Мрачная фантастика стала мрачной реальностью, не напрасно я думал об этом в автобусе, не случайно каким-то тайным зрением видел отблески близкого будущего. Силы небесные, я то в воображении своем посылал космические корабли в другие звездные миры, я отправлял своих героев в прошлые и будущие времена, я жил в стране своих и чужих фантазий и не видел того, что находилось буквально под носом, рядом, вокруг – страшную изнанку нашего реального мира! Именно этого мира, нашего сегодняшнего мира. Вот ведь она, фантастика. Вот она – не светлое будущее, а страшное настоящее, ее не надо измышлять, сидя за письменным столом – достаточно спуститься в подвал и увидеть бледные лица существ, которые уже не были людьми – и медленно уходили от нас.

Приезжие… Приехавшие из тех мест, по которым прошел ядовитый след Горькой Звезды Полынь. Беспощадной Звезды Полынь.

Кто был первым, кто первым почувствовал в себе это страшное НЕЧТО, кто внезапно с ужасом открыл в себе способность увидеть собственное будущее, близкое будущее, за которым – смерть? Кто первым ушел из дома, чтобы забиться под черное дно многоэтажных железобетонных громадин и ждать конца? Первых уже нет, они уже зарыты в земле под подвалами – такой подвал не один! – и другие тоже ждут смерти, да и не живут они уже…

Слушайте. Им не нужен свет – они видят в темноте, они мало едят и не разговаривают друг с другом. Они читают мысли друг друга, и когда где-то в городе очередной подросток переступает невидимую черту и превращается в нечто другое, и постигает скорбное откровение о скором грядущем шаге в ничто, и обретает понимание, что нет лекарства от страшной болезни – они призывают его, он чувствует их – и приходит к ним, чтобы в тишине подземелья провести последние дни…

Они ни о чем не жалели, и не печалились ни о чем, и не было у них ни уныния, ни надежды – начавшиеся в какое-то мгновение метаморфозы изменили их, и не мальчишки и девчонки укрывались в затхлых подземельях, а существа, только с виду похожие на людей. Люди-За-Гранью, всходы Звезды Полынь…

А другие, те подростки, которых миновала чаша сия (пока?), по ночам рыли подземелья, украдкой носили еду и никому, ни-ко-му не открывали тайну. Убитые горем родители терзались и мучились, и не находили себе места, – но родителям ни к чему знать эту тайну: пусть считают своих детей пропавшими без вести и верят, что они найдутся когда-нибудь… И ведь это родители виноваты, это их страшная вина, их страшный грех – и всегда, всегда, под любыми небесами за грехи отцов отвечают дети. Кто придумал такую несправедливость? Неужели тот, всеблагой и всемогущий?.. «Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина…» Давно, давно уже говорилось это, в веках, что были до нас.

И вздыхал, и рыдал горький душою Иеремия, восклицая: «Отцы наши грешили: их уже нет, а мы несем наказание за беззакония их…»