На сияющих вершинах - Корепанов Алексей Яковлевич. Страница 11

8

Солнце уже скрылось за лесом, в наступивших сумерках белели стволы берез.

– Как здесь тихо, – задумчиво сказала Анна. – Закат погас – и все замерло.

– Я сижу один. Закат погас… – медленно начал Белецкий. – В дверь души стучатся в поздний час путники, окутанные тьмой: неосуществленные надежды с болью возвращаются домой…

– Ух ты! – Анна посмотрела на него с уважением. – Сам сочинил?

Белецкий засмеялся.

– Нет, что ты, это до меня сочинили. Тагор.

– Тагор… – Девушка пожевала травинку. – Что-то, кажется, слышала. Из древних, да?

– Да уж не так, чтобы из очень… – Белецкий вздохнул. Анна была представительницей нового поколения, которое выбирало не Тагора, а «Пепси». – Впрочем, я тоже что-то такое пытался изобразить в молодые годы.

– (Не мог он удержаться от желания слегка распустить перья перед девчонкой, пусть даже и не без иронии над собой.) – Помню, закату тоже уделял внимание. «В небе закат догорал… Молча поля засыпали… Птицы ночные летали… м-м… Грустный мотив умирал… Шел, одинок и устал, музыку слушал печали… Мглою окутались дали – смерть начала карнавал…» И так далее, строф десятка полтора, не меньше. – Белецкий на некоторое время погрузился в воспоминания и вдруг встрепенулся. – Между прочим, сейчас вот вспомнил несколько своих строк, тоже давних, и, по-моему, вполне могу потягаться с Нострадамусом. Вот, послушай: «И возникнут у края

– В урочный час. Пусть забирают – Нас»… Как тебе? Чем тебе не пророчество? Край – это ведь та самая окраина городская, откуда нас умыкнули.

– Господи! – Анна поежилась. – Нашелся Нострадамус на наши головы. Ну скажи, Витя, ну что они такие, ну сколько это еще будет продолжаться? – Голос ее задрожал. – Почему они нам ничего не объясняют?

Белецкий осторожно положил одну руку ей на плечо, другой нежно провел по светлым волосам, по щеке, вытер мокрые ресницы девушки.

– Возможно, еще объяснят. Хотя мое мнение такое, что никто нам ничего объяснять не будет. И так ведь все понятно: они создают нам условия для приятной жизни, а мы работаем. Ты – мне, я – тебе. Взаимовыгодное сотрудничество. И длится оно будет, естественно, по мере необходимости.

– Когда же эта мера необходимости закончится, Витя?

Белецкий пожал плечами.

– Знать нам это не дано. Или им наплевать на наши переживания по этому поводу – тебя ведь не волновали бы чувства твоей лошади, которая пашет от зари до зари у тебя на поле и не знает, когда это кончится, и кончится ли вообще?. Или нас вполне осознанно и умышленно держат в неведении. Возможно, находясь именно в состоянии неведения, мы наиболее эффективно воздействуем на «блинчики». А если будем знать, что скоро домой, то эффект пропадет: «блинчики» будут уже не те. Потеряют свои вкусовые качества.

– Так они что, едят их, что ли?

– Это я для примера, Анечка. Бог его знает, что они с ними делают: может быть, едят; может быть, сушат, толкут и употребляют как средство для травли тараканов. Или как приворотное зелье. Или варят и делают губную помаду. Или в нос закапывают при насморке да приговаривают: «Матерь Божья, заступница, сними с меня сухоты и грызоты, с легких, с печени, с сердца, из-под сердца, с белых рук, с белых ног». В общем, гадать бесполезно, ясно одно: для наших работодателей это нужный продукт, и мы им чем-то очень подходим для его получения. Вот они и стараются, обеспечивают все условия для нормального быта и отдыха. – Белецкий похлопал ладонью по березовому стволу, на котором сидел рядом с девушкой. – Прямо как хороший профсоюз. Ну разве мог я предположить, что вновь попаду когда-нибудь в березовую рощу детства? Она ведь теперь изменилась, многое там изменилось – был я там лет семь назад, хотя знал: никогда не надо возвращаться, потому что вернешься уже не туда…

Лес на горизонте слился с потемневшим небом, над верхушками берез проступили слабые звезды. Анна опять зябко передернула плечами, хотя вечер был по-летнему теплый, прижалась к Белецкому.

– Не понимаю, откуда это все здесь появилось, Витя? Твои березы, мое море, розовый сад у Клавы Марченко… Как они все это сделали, откуда места столько набрали в нашем сарае?

– Миры можно из воздуха творить, было бы только умение. И желание, конечно. В каждой песчинке может находиться целая Вселенная, а то и две. Материала для сотворения сколько угодно – надо лишь уметь его обработать. Они умеют, как видишь. Ну, а насчет места в сарае… Представь себе, например, развернутую газету. Нашу «Вечернюю». Или «Диалог». Она ведь больше, чем, скажем, поллитровая банка? А вот если ее сложить аккуратно или скомкать – так ведь она же влезет в банку, согласна?

– Ты прямо как наш Дед, – помолчав, сказала Анна. – Был у нас такой преподаватель. Всегда все растолковывал, и с таким видом, будто только ему одному и известна истина. Будто он сам, как Господь, эту истину сотворил и ничего другого быть не может.

– Ну почему же… – Белецкий несколько смутился. Выдернули ему несколько перышек, ничего не скажешь. – Я вовсе не претендую на открытие истины. Всего лишь предполагаю, стараюсь как-то объяснить… Может быть, истина вовсе в другом месте находится. В противоположном направлении. На другой стороне. Может быть, мы вообще здесь не для того, чтобы «блинчики» выращивать да в карты резаться. Цель у них, у умыкателей наших совсем другой может оказаться.

– Какой другой? – Анна слегка вздрогнула. – Что ты выдумываешь?

– А вот какой: знаешь, что такое сепаратор?

– Н-ну, штуковина такая для молока. Отделяет что-то там… Сепаратный мир…

– Умница. По латыни – «отделитель». Аппарат для разделения разнородных компонентов. Вот они, касториане, и поместили нас в сепаратор, дабы отделить зерна от плевел, агнцев от козлищ и тому подобное. Попросту говоря, процеживают нас сквозь ситечко, смотрят, кто есть ху, как Горбачев говаривал. Кто чего достоин. А потом тех, кто действительно гомо сапиенсом себя показал, переселят в какой-нибудь прелестнейший мир, дадут еще одну жизнь и начнут посвящать в тайны Вселенной. А остальных – в истопники навечно, подкидывать уголек в недра звезд. Вот тебе и еще одна истина.

Девушка дернула плечом, сбросив его руку, отодвинулась и холодно сказала:

– Себя ты, конечно, к гомо сапиенсам причисляешь. А остальных – к быдлу неразумному и непросвещенному.

– При чем здесь я, Аннушка-голубушка? – Белецкий вновь привлек ее к себе. – Это я просто к примеру, насчет истины. Не дано нам найти истину, не дано узнать цель чужаков этих касторианских, если они сами нам ее не поведают. Предположений можно строить сколько угодно, и какое-то из них даже может быть правильным. Только вот какое?.. Не помню, кто из древних говорил… по-моему, Секст Эмпирик…

– О! Все красуешься, гомо сапиенс, – язвительно прервала его Анна, но второй попытки отстраниться не сделала.

– Да нет, ты послушай, мысль хорошая. Представьте себе, говорит Секст Эмпирик, что где-то есть дом, в котором находится много золота. И вот десяток воров пробираются туда ночью и ищет в потемках. Каждый что-то там нашел и думает, что нашел именно золото, но точно не знает, даже если держит в руках действительно золото. Вот так же и мудрецы ищут истину в мире – даже если кто-то из них ее и нашел, то не знает – истина ли это или нет. Хорошо сказано, а?

– Гомо сапиенс! – вновь съехидничала Анна, но Белецкий не обратил внимания на реплику, погрузившись в свои мысли.

– Их цели нам неведомы, – медленно продолжал он, глядя на звезды. – Нам и свои-то цели неведомы, вот ведь беда какая. Идем куда-то, а куда?.. зачем?.. сами ли идем?.. по чьему-то велению-хотению?.. Опять же, один мудрый человек, Лейбниц, вот что сказал: «если бы стрелка компаса обладала сознанием, она бы считала свободным свое отклонение к северу». Или, если хочешь, Спиноза: «обладай летящий камень сознанием, он вообразил бы, что летит по собственному хотению»… Вот так, возможно, и с нами обстоит дело: вылезли из пещер, заполонили всю планету, загадили, обзавелись всякими техническими побрякушками, на звезды посматриваем, спутники запускаем и думаем, что живем сами по себе, как сами хотим и желаем. А на самом-то деле, возможно, кто-то или что-то нас ведет, направляет, называй ты его хоть Богом, хоть Космическим Разумом… Тянет нас куда-то, как стрелку компаса. Куда? Ты ведь только посмотри, что делается: механизация, автоматизация, роботизация, компьютеризация – пусть пока в младенческом состоянии, но в перспективе абсолютная… Тенденция определенная и устойчивая. Что дальше? Чем заниматься, когда ничем не надо будет заниматься? Всеобщая праздность, сибаритство – и в итоге вымирание. Смена караула. Человеческая цивилизация почила в бозе, цивилизация машинная осталась. Может быть, эти касториане и есть цивилизация машинного уровня… Но опять же – где цель? В чем смысл? Смена уровней, долгий путь перевоплощений – на пути к вселенскому единству, к слиянию с этим самым Высшим Разумом? Или никакой цели и вовсе не существует? Представь, что есть некий абсолютно равнодушный ко всему застывший космический океан. Иногда то тут, то там пролетает над ним ветерок – и кое-где на воде появляется рябь. Появится – и исчезнет без следа. Вот эта рябь и есть миры, в которых существует жизнь. Возникла, породила разум, разрослась в цивилизацию – у нас, на Марсе, в Туманности Андромеды, неважно где – и исчезла без всяких последствий. И вновь поверхность океана гладкая и спокойная. До следующего дуновения… Понимаешь, Аннушка-голубушка?