Обыкновенная прогулка - Корепанов Алексей Яковлевич. Страница 25

Так вот, киберофобия овладела марсианами, и марсиане поспешили отказаться от услуг Сфинкса, выполнявшего эти услуги, между прочим, абсолютно добровольно. Недальновидные марсиане лишили Сфинкса звания Великого Верховного Координатора, прервали с ним всякое общение, уничтожили дорогу, ведущую к месту обитания Сфинкса, переселились из Кидонии и детям своим хотели заказать даже думать о бывшем Великом Верховном Координаторе.

И, как оказалось, поспешили в этом своем решении. Не успели заказать детям.

Марсианскому Сфинксу было наплевать на такое поведение марсиан, о чем он сообщил в одной из бесед своему земному родственнику. Он погрузился в самосозерцание, предоставив марсианам возможность самим выкручиваться из беды. А беда не заставила себя ждать. Вскоре после разрыва отношений по неизвестным причинам погиб на корню весь урожай марсианской капусты. Запасов беспечным марсианам хватило ненадолго, и умерли они голодной смертью.

К Сфинксу они за помощью не обратились, хотя тот, конечно, мог бы помочь. Но марсиане были не только беспечными, но и гордыми, а Марсианский Сфинкс не видел необходимости в непрошенном вмешательстве, да и к тому же с головой ушел в самосозерцание.

Так и погибла марсианская цивилизация, погибла в те времена, когда на Земле полным ходом шло Великое переселение народов.

У Дракона было еще одно предположение относительно природы Марсианского Сфинкса. Оно не исключало возможности того, что Сфинкс является инструментом Инопланетного Разума, сотворившего когда-то в порядке эксперимента Солнечную систему.

– Кем бы он там ни был, но палец ему в рот не клади, – закончил Дракон свое повествование.

Эдгар согласился с этим выводом Дракона, хотя и не собирался класть пальцы в рот Марсианскому Сфинксу.

– А в Городе Флюгеров я, наверное, на той неделе побываю, – пообещал Дракон. – Поговорю со Сфинксом, спрошу у него кое-что. Может быть, мне он и ответит.

– Не секрет?

– Да вот, понимаешь, хочется расспросить, что же все-таки было до Илема? Как жилось-дышалось. Есть, понимаешь, у меня кое-какие мысли на этот счет, хочу проверить, правильно ли думаю. А думаю я: как же все это было тогда, до Большого Взрыва? До начальной сингулярности, как теперь принято выражаться. Честно говоря, мне больше по душе ортодоксальная точка зрения, без всяких там премудростей. Знаешь, типа всякой там первичной, да еще и квантовой, да еще и пространственно-временной, да еще и пены, всех этих пузырей, то бишь пузырчатых инфляционных структур... Не приемлю я таких сложностей. Зубы от них ноют. Мир должен быть простым в своей сути, сложности в него привносим мы.

И думаю я вот что, – продолжал Дракон. – Была, конечно, до Биг Бэнга иная Вселенная, только время в ней шло как бы наоборот. Чем дальше от Взрыва – тем старше, чем ближе – тем, соответственно, моложе. Все сущее появлялось из хаоса на грани разрушения, затем достигало самого совершенного вида, высшей точки развития, проходило путь к юности, детству, постепенно деградируя, и исчезало в собственном зародыше. Думаю я, что Сфинкса сотворили задолго до Взрыва, пока тамошняя цивилизация еще что-то умела. А потом цивилизация, естественно, впала в детство и приказала долго жить, а Сфинкс остался и живет, как приказано. Как тебе такое предположение?

Эдгар немного подумал и ответил откровенно, как и следовало отвечать Дракону, глядя прямо в его стеклянные глаза:

– Особой оригинальностью твои рассуждения, к сожалению, не блещут. Хотя гипотеза если и не лучше, то ничем и не хуже многих других.

– Гораздо достойнее иметь свою точку зрения, чем не иметь никакой, – изрек Дракон и хлопнул хвостом по своей чешуйчатой спине, распугав голубей с крыши мастерской. – А еще я вот такую идею вынашиваю: забросил сюда этого нашего друга Инопланетный Разум в порядке эксперимента, когда создавал Солнечную систему. В качестве наблюдателя и советника. Я об этом уже говорил. А потом или забыл о своем эксперименте, или перестал придавать ему значение, или заботы у него новые появились...

– Или вообще удалился в другие вселенные, – подхватил Эдгар. – Или почил в бозе.

– Возможно, – согласился Дракон. – Все возможно. Но мне вот кажется еще кое-что. Кажется мне, что Сфинкс связи с этим самым Разумом до сих пор не теряет, а поэтому я с ним непременно поговорю. Разговор должен получиться преинтересный!

Дракон шипел от возбуждения и прядал своими розовыми морскими раковинами, как лошадь при выступлении ВИА. Эдгар, как известно, уже имел опыт общения с Марсианским Сфинксом, поэтому в душе усомнился в будущем успехе Дракона, но не стал ничего говорить.

А Дракон продолжал теоретизировать, подтверждая правильность суждений о положительном влиянии длительных ночных размышлений на процесс зарождения плодотворных, равно как и неплодотворных идей. Он как-то незаметно перешел от рассуждений о Марсианском Сфинксе к вопросу о генезисе его, Драконова, племени и рассказал старинное предание, повествующее о том, как в допотопные времена посетила Землю очередная партия инопланетян. Инопланетяне привезли с собой зародыши драконов для изучения вопроса о возможности успешного существования драконов в условиях планет земного типа. И получилось так, что инопланетяне погибли или же вернулись на свою далекую космическую родину, а драконы остались.

Из рассказа Дракона последовало несколько неожиданное для Эдгара заключение: неопознанные летающие объекты ищут на Земле именно драконов, а потому и не вступают в контакт с землянами. Земляне их абсолютно не интересуют. Дракон выразил сожаление по поводу того, что никак не встретится с земляками, а Эдгар, со своей стороны, пообещал оказать посильное содействие в организации встречи.

На этом они и расстались, вполне довольные друг другом.

*

В салоне автобуса, кроме Эдгара, обнаружился еще один пассажир. Пассажир был одет в фиолетовое подобие спортивного костюма с очень широкими шароварами, на ногах имел тяжелые высокие ботинки, похожие на лыжные, на шее фиолетовый же пушистый шарф, а на голове – фиолетовую же шапку, похожую на спортивную. Пассажир был худощав, безус и безбород и лицом своим выражал утомленность. Пассажир спал. За окном проплывал индустриальный пейзаж: бетонные ограды, трубы котельных, козловые подъемные краны, серые заводские корпуса.

– Где мы находимся?

Эдгар отвлекся от созерцания пейзажа и обнаружил, что Фиолетовый не спит и смотрит на него встревоженными глазами.

– Следующая – плодоовощная база.

– Да нет! – пронзительно вскричал Фиолетовый. – Время какое?

Эдгар отодвинул рукав, посмотрел на часы, но на утомленном лице Фиолетового отразилась такая досада, что Эдгар замешкался с ответом.

– Вообще, вообще время какое? Время какое? – пронзительно повторял Фиолетовый, делая руками разные жесты. – Эпоха какая? До Наполеона? После первого контакта?

Если Эдгар правильно понял выражение «первый контакт», то представления Фиолетового об истории цивилизации были не слишком глубокими. Наполеон, как известно, относился к сравнительно далекому прошлому, а первый контакт к пока еще не известному будущему.

Эдгар сообщил Фиолетовому порядковый номер текущего года от рождества Христова, затем, на всякий случай, номера годов лунной и солнечной хиджры, а также вавилонской эры Набонассара.

Лицо Фиолетового выразило крайнюю степень утомленности и отчаяния.

– Опять не туда! Когда же я попаду назад... то есть, вперед, к себе?!

Ситуация была предельно ясной. В автобусе ехал Путешественник во времени, озабоченный проблемой возвращения в свою эпоху. Судя по его восклицаниям, он уже неоднократно пытался это проделать, но попадал не туда. Непонятно было только, где же машина времени, чем Эдгар и поинтересовался.

– Вот, вот она! – пронзительно застрекотал Путешественник, хлопая по фиолетовым коленям. – На мне она, на мне! Это дурацкое одеяние и есть машина!

Он ругался и проклинал себя, забыв об усталости, и из его сумбурных речей Эдгар уразумел следующее. Фиолетовый обитал в будущем с неопределенными координатами и не в том будущем, которому надлежит наступить через некий промежуток времени в данном пространственновременном континууме, а в будущем в е р о я т н о м. Но необязательном. И скорее не обязательном, чем вероятном.